Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата - Страница 49

Вернулся батюшка Ленька, и они с настоятельницей захлопотали вокруг Дани, вливали в его губы лекарства и молоко, наносили мазь, читали молитвы, махали чертополохом. Наверное, от такого ручные мунны старейшин закашлялись и сгинули прочь, да и пусть их. Поля сидела неподвижно, приложив Данино запястье к своим губам и дыша его слабым пульсом.

— Глаза, — вдруг сказала настоятельница Ольга озабоченно, — как бы не ослеп ведь. Но у меня нет нужных капель.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— И чего теперь? — спросил батюшка Ленька.

— А что нужно? — отмерла Поля. — У меня есть кое-что в машине, я все отдам, только не надо слепоты. Тяжело ему с ней придется.

— И что же ты молчала, — настоятельница дернула Полю вверх, поставив ее на ноги. — Да шевелись же!

Разумеется, сумку с ценнейшими лекарствами, которую Поля с Егоркой на пару умыкнули из княжеских запасов, настоятельница забрала себе. Зато нашла в ней капли, которые хотя бы частично заменяли нужные.

— Впервые вижу, чтобы кровную связь разрывали с помощью рун, — заметила настоятельница, когда Даню переложили в постель на втором этаже. Его лицо было покрыто бинтами, глаза тоже скрывала повязка. — Это какого же уровня должен быть мастер, чтобы провернуть такое на расстоянии. Обычно все происходит куда банальнее, с помощью серий кровопусканий и специальных настоев для изменения состава крови.

Поля, бдительно прислушиваясь к Даниному дыханию, села рядом с ним на кровать. В том, что на княжескую семью работали лучшие из лучших, сомневаться не приходилось.

— Как вообще можно разорвать кровную связь?

— Гнусная процедура. По сути, твой муж получил смертельную порцию яда, да еще и с осложнением. Пока не совсем понятно, в какую реакцию вступили руны и проклятие, подождем и увидим, что будет.

Ну а что еще им оставалось.

Спала Поля плохо, часто просыпалась, склонялась над Даней, чтобы проверить, дышит ли тот. Уже совсем рассвело, когда при очередной проверке губы Дани шевельнулись.

— Повезло тебе, — послышалось хриплое, — что сирота.

— Помолчи, — велела она, — тебе нельзя пока разговаривать. Мы в монастыре бога Лорна, нас сюда привел батюшка Леонид.

Даня слабо трепыхнулся, видимо, по случаю радости от встречи со старым приятелем, но Поля положила ему руку на грудь:

— И шевелиться лучше тоже не надо. На лице и глазах пока повязки, не пугайся.

— А…

— Нет, ты не ослепнешь, — твердо заверила его Поля, хотя никаких гарантий у нее, конечно, не было. — А еще за тобой шайны приходили. Чем ты думал, когда позвал их? Совсем ополоумел? Молчи! — тут же прикрикнула она. — У тебя ужасный ожог на губах и лице, а ты тут лепетать пытаешься. Еще раз выкинешь такое с шайнами — и я тебя первая прибью. Это ж надо было додуматься!

— Пилишь, — непослушно и с каким-то детским удовольствием прошептал Даня. — Мне надо…

— Что? — она склонилась еще ниже. — Пить? В туалет? Еды пока не предлагаю, но могу дать молока, мы тут выводим из тебя всякую отраву.

— Поцелуй.

Отпрянув, Поля раздосадованно нахмурилась. Это что еще за тяга к самоуничтожению? Разве прошлого поцелуя им было недостаточно? Тогда Потапычу пришлось отпаривать Даню в бане, а теперь тот настолько слаб, что не переживет даже купания в тазике.

Может, у него после письма княжны Кати совсем мозги набекрень стали? Может, он и вправду теперь жить не хочет? И что делать?

Глава 28

Болело всё и везде, с лица, а особенно с губ, будто кожу содрали, глаза нещадно зудели, а в венах вместо крови, казалось, бежал кипяток, отчего внутренности скручивало узлом. Мир был погружен в кромешную тьму, и только ладонь Поли на его груди дарила нечто вроде чувства безопасности.

Если бы Даня очнулся в таком жалком состоянии в одиночестве, то испугался бы до нового обморока. Но Полин голос звучал спокойно и уверенно, а значит, дела его были не так уж плохи.

Жаль только, что ей пришлось столкнуться с шайнами, — Даня не специально, честно. Ему требовалось об этом сказать, но сил не хватало, да и уж очень мучительно было говорить. Сознание ускользало, хотелось провалиться в благословенное беспамятство, но одна упорная мысль не давала покоя.

«Близкая женщина, родная, та, после чьего предательства тебе будет так же больно, как было больно тому, кто проклял тебя», — вот что сказал древний итр.

Неужели речь шла не о Поле, а о княжне Кате? Достаточно ли боли испытал Даня, чтобы проклятие отступило?

Проверить это легче всего поцелуем, который или доконает его, или нет. Неразумно, безрассудно, до одури хотелось чуда.

— Пожалуйста, — взмолился он, потому что Поля никак не решалась исполнить его просьбу. Неудивительно, ведь она ничего не знала о словах итра, не понимала, что происходит. Поди решила, что Даня бредит.

Ах если бы, горько подумал он, она сейчас поцеловала его — просто потому, что он попросил, даже зная, что это может убить его, поддалась бы его сумасбродству, спятила вместе с ним, — он пошел бы за этой женщиной до самого конца света. Но разве его разумная Поля с ее непоколебимым спокойствием способна на такое?

И тут — он даже не сразу ощутил, а ощутив, не сразу поверил — его губы сначала согрело дыханием, а потом легко-легко Полиными губами. Пострадавшая кожа тут же взвыла, Даня едва успел удержать пронзительный скулеж, а потом понял: проклятие не сработало. Радость омыла его измученное тело с ног до головы, и он тут же заснул, совершенно счастливый.

Следующие несколько дней он почти все время проспал — все равно бодрствование с жидким питанием, повязкой на глазах, безо всякого движения, с ноющими венами и ожогами по всей физиономии не доставляло ни малейшего удовольствия. Долгие и запутанные сновидения приносили с собой чудные картины: вот соломенная куколка вырастает в огромное пугало, а потом горит, сжигая с собой золотистые пшеничные поля и весь мир. Вот маленькая девочка с разбитым лбом оборачивается злобной паучихой и плетет зловонную зеленую паутину, вот голова древней старухи превращается в арбуз и разлетается на розовые куски.

Уставая от кошмаров, Даня ненадолго просыпался, и тогда Поля пела ему колыбельные, желая развлечь и утешить. И он не решался просить ее перестать, потому что от этих песен становилось еще хуже. Даня сразу вспоминал про затерянную в лесу избушку и про то, как долго Поля не видела ничего, кроме нее. Вспоминал он и о том, как ненавидела она теперь всякие стены, и о том, что она вышла за него замуж лишь для того, чтобы с ним вместе бродяжничать. Ей нравился не столько сам Даня, сколько его образ жизни, и почему-то это его расстраивало куда сильнее, чем раньше. Должно быть, яд княжны Кати, попавший в кровь, отравлял и душу. А может быть, эти пресловутые кровные узы рвались вот так — с мясом, болью, страхом и отчаянием.

Он не считал дней и ночей, все слилось в один сплошной мрак, но вот наступил тот миг, когда женский голос, который Даня и прежде иногда слышал, деловито произнес:

— Ну что же, Поленька, давай посмотрим, что у твоего благоверного со зрением. Мальчик мой, только не открывай глаза резко.

Даня вообще мог бы их не открывать — мир не представлялся ему сейчас таким уж симпатичным, — но привычно промолчал, погруженный внутрь себя.

Полина рука успокаивающе лежала поверх его.

Легкая повязка, пропитанная то ли травами, а то ли мазью, исчезла. Даня несколько секунд помедлил, потом неохотно подразлепил ресницы, и в его глаза тут же кто-то капнул холодного лекарства. Он сморщился, быстро пожалел об этом — обожженную кожу лица стянуло, — а потом попытался снова.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

В комнате было почти темно, и только одна штора совсем немного пропускала внутрь тусклый вечерний свет. Над Даней склонялась кудрявая женщина средних лет, зачем-то топыря перед самым его носом пятерню.

— Сколько? — спросила строго.