Аптечка номер 4 - Ханов Булат - Страница 14

Характерный акцент и кавказский напор на секунду смутили меня.

— Не берем и не торгуемся, — ответила за двоих Зарема.

Мы сели в конце вагона и разместили поклажу на полках. Чтобы прижаться щекой к окну, мне пришлось согнуться и вытянуть шею. Я откинулся на спинку. К чертям такие страдания. Тем более в пути.

— На какой вокзал прибываем? — спросил я.

— На Курский.

— Какие там хостелы поблизости?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Они нам не понадобятся.

— Тогда где перекантуемся?

— Нигде. Возьмем билеты на следующую электричку — до Тверской области. Там отдохнем.

— Издеваешься?

Меня подписывали на безумство. Человек отпускал на волю внутреннего садиста и пытал меня бессонницей.

— В Москве камеры, полиция и целые отряды китайских айтишников, — пояснила Зарема. — Охотятся за всем подозрительным.

— Мы обычные туристы. Едем с палаткой на пикник.

— И по пути зависаем в хостеле, самое то. Да если нас выборочно остановят для проверки документов, ты ляпнешь что-то не то. Усталый, раздраженный — нагрубишь и дашь повод докопаться. Получим пять суток ареста. Или десять. Или пятнадцать. А там и расследование подоспеет. Убили, значит, В алентина-то нашего Григорьевича. Уважаемого гражданина и рьяного патриота. Как тебе расклад?

Я безвольно опустил веки.

— Правильно. Поспи пока.

9

И кто бы уснул после такого пожелания? Меня словно за водочкой послали.

Я менял позы. Поворачивался к окну, разворачивался к Зареме. Вытягивал ноги, убирал их под сиденье. Примагничивал подбородок к груди. Обращал его вверх и изучал ощущение, как кровь приливает к затылку, заполняя, как мне казалось, пространство между мозгом и черепной костью. Открывал глаза, закрывал.

Обрывки фраз мотались по голове, точно по лабиринту. Слова водителей, подвозивших нас вчера, соединялись в одну пеструю исповедь — исповедь человека, который замучился выдумывать мотивы, чтобы в который раз сесть за руль и выехать в путь по асфальтной полоске, разрезающей пейзаж средней полосы. Большие расстояния, большие города, большой разрыв между желаемым и действительным.

— Ты как будто не любишь китайцев, — произнес я.

— С чего такие выводы?

— Подчеркнула, что айтишники китайские.

— Вот оно что. Что ты знаешь о квотах для IT-сектора?

— Просвети.

— Во многих госкомпаниях и органах есть квоты для китайских айтишников. Китай обкатывает у нас молодых спецов. Фармит опыт. А мы в ответ поставляем дешевую рабочую силу, которая за гроши собирает холодильники на китайских предприятиях где-нибудь в Челнах.

— Умно.

— Надеюсь, в один день рабочие в Китае восстанут и раскулачат местных олигархов.

К Москве горло пересохло. С тревожным предчувствием я сглотнул слюну. Словно пемзой по ссадине шкрябнул.

Очередной торгаш подстерегал нас на перроне. На этот раз нам впаривали аптечку, «базовую и многофункциональную» одновременно. Эксклюзив, с дефицитными китайскими турникетами.

— Маме своей подари, — порекомендовал я.

Оказалось, что поезда в Тверскую область уезжали с Ленинградского вокзала. Зарема, безусловно, знала об этом, когда подписывала меня на такой бросок.

— Пожалуйста, только продержись до Ленинградского, — повторяла она, включив мамку-мотиватора. — Не падай без сил, хорошо?

Чуть ли не за руку меня повели в метро. Я покорно спустился по эскалатору в жерло станции Курской. По белому залу с имперскими колоннами и люстрами двигались москвичи и так называемые гости столицы вроде меня.

Перекатываясь с Курской на Комсомольскую, как с уровня на уровень в компьютерной игре, я вслушивался в голос диктора. Диктор постиг дзен и потому вещал обо всем величественно и отстраненно. Голос сообщал, что закрыт участок между Автозаводской и чем-то там еще, и велел пользоваться иноземным транспортом.

На Площади трех вокзалов курсировала толстушка-промоутер в синем прямоугольном плаще, надетом через голову. Табличка с номером телефона болталась на груди.

— Линзы от производителя. Япония, Германия, Южная Корея. Качественно и доступно. Линзы от производителя.

Наверное, все-таки наземным транспортом, а не «иноземным». Не так впечаталось в ухо.

— Поспешим, умоляю тебя. У нас пятнадцать минут. Пятнадцать долбаных минут.

Я засеменил вслед за Заремой к кассам самообслуживания. Она на ходу достала тысячную купюру.

— Вроде наше направление.

Зарема начала тыкать пальцами в кнопки меню.

— До Твери не поедем. Клин — слишком рано, это Подмосковье. Выбирай, Редкино или Завидово.

Я вообразил тертую редьку, и в горле засвербило.

— Завидово, — прошептал я.

— Никогда там не была.

Рамка металлодетектора, лента для сумок, спасибо.

Меня переполняла решимость втащить первому же продавану. С удвоенным ожесточением, если осмелится толкать мне что-то с таким видом, будто от сердца отрывает.

Охотников не нашлось.

Сиденья, по три в ряд, украшала яркая обивка. Я сел у окна, в оранжевое кресло. Зарема заняла синее. Между нами осталось зеленое с засохшими разводами, будто от йогурта.

Напротив нас пристроился интеллигентного вида тюрк-киргиз, казах, якут — с горчично-желтым, в тон джемперу, лицом.

Едва тронулись, Зарема подключила телефон под сиденьем. Мы на всех порах помчались в новую глушь.

— Успели! — воскликнула она. — Не могу поверить, что успели. Отлично сработали. Спасибо тебе!

Обманом увлекла в поездку, завезла в глушь, лишила сна и теперь сподобилась на благодарность. И как язык не отвалился от добрых слов.

— Хардкор закончился. Завидово через час с небольшим. Теперь пока спи. Хочешь, постерегу твой сон?

— Так мило, я расплачусь.

Реакция на сарказм последовала незамедлительно. Мелькнувшая в тоне Заремы нежность улетучилась.

— Даже отвечать не стану.

— Ну и не отвечай.

Якут, до того наблюдавший за разговором, вмешался:

— Какой-то ты, парень, нервный.

— Тебе чего?

— В поход собрались? С таким настроением в поход не ездят.

— Зря к нему пристали, — нарочито понизила голос Зарема. — У него горе. Такую жесть сотворил, что рассказывать страшно. Приготовил картошку на прогорклом масле.

Кофеиновый заряд иссяк. Название «Завидово» засело в голове.

Смыслы, его наполнявшие, вертелись вокруг одного-единственного слова. Жители, завидовцы и завидовки, завидчане и завидчанки, завидяне и завидянки, собрались на завалинке и придумали себе такое название, чтобы им завидовали. Или кто-то из москвичей так завидовал местным, что нарек безымянную станцию звучным именем, вложив в него сердце. Или туда в эпоху Российской империи свозили завистников со всех краев, чтобы проводить в Тверской губернии парад зависти.

Ничего нет желаннее, чем въехать в Завидово на электричке и сдохнуть. Находишь укромный уголок и рассыпаешься в прах. Никаких тебе угрызений совести, душных споров и двой ных стандартов. Тихо скончаться в Завидово под финальные летние аккорды — все равно что секретную Нобелевскую премию мира получить. Наверняка Нобелевский комитет каждый год вручает сотни таких для самых скромных жителей планеты, возделывающих свой сад, пока остальные собирают на тепловизоры и швыряются злобой в чатах.

Толстой, кажется, умер на станции с похожим названием. Калиново, Сатаново, Сатрапово.

— Загугли, где умер Толстой, — попросил я.

Не отрывая взгляда от смартфона, Зарема прекратила скролить и набрала в поисковике.

— Астапово.

— Спасибо.

Я помолчал и добавил:

— У меня горло отекло, языком больно шевелить. Ты не в курсе, ковид еще актуален?

Зарема коснулась моего лба и задержала руку.

— Да ты горишь. Давно у тебя?

— С ночи, наверное. Задняя стенка конкретно так припухла. Нужен антибиотик.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

— Говори меньше. Я пока поищу аптеки в Завидово.

На стене тамбура нас встретили инструкции на случай форс-мажора. Потянуть, переключить, открыть. Я закрыл глаза и расслабился. Меня покачивало как на ветру. В ушах свистело, а под ногами с лязгом проносилась земля, которую кто-то считал настолько своей и родной, чтобы проливать за нее кровь в тысячах километрах отсюда.