Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица - Андриенко Владимир Александрович - Страница 66

– И я того не знал к стыду моему, господа. Одначе дело то давнее еще к году 1754-му относится. Но вот сегодня я его в архиве отыскал и прочел. Вот оно! – Соколов положил на стол большую папку. – В те поры наш Тютчев еще в корнетах гвардии ходил и по земельному ведомству не служил.

Соколов раскрыл папку и стал доставать документы.

– Жалоба сие старая на помещика господина Тютчева. Крестьяне доносили, что гвардии корнет Тютчев возвернувшись в имение свое подмосковное целый гарем девок крепостных себе набрал. Ну, мужики знамо дело барину на блуд девок своих отпускать не пожелали. Заартачились. И велел наш господинчик одного мужика по горящим угольям от кострища большого поводить для острастки. Дабы иные в согласие с ним пришли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Дикость какая-то, господа, – произнес Иванцов, поморщившись.

– Ты, Иван Иванович, еще не все знаешь на что наши дикие баре-рабовладельцы способны. Поводили ближние холопы мужика по углям и ноги у того погорели. Девку в свой дом Тютчев забрал, а отца её не велел даже до дому донести. Сказал, пусть сам ползет ежели сможет, а не сможет – пусть сдохнет, как собака шелудивая. Он приполз в избу свою и выжил. Но от того ноги мужика стали гнить, как в доносе сказано, и вскоре он помер. В деревне мужики хотели барина на вилы поднять и дом его спалить, значит, но прибыла команда солдатская и бунт был подавлен.

– А что расследование по мужицкой жалобе? – спросил Иванцов.

– Да какое расследование. Тютчева признали невиновным и дело прекратили. Кто при матушке-государыне Елизавете Петровне дворянина посмел бы осудить по навету холопа? И вот вопрос у меня, с чего такому человеку заботится о крепостных госпожи Салтыковой? Не похож Тютчев на народного заступника.

– Не похож, – согласился князь Цицианов. – Но хитрая рожа капитана Тютчева мне никогда не нравилась, Степан Елисеевич.

– А у нас он свидетелем проходит по делу. Покушение, дескать на него готовилось. И за то Тютчев наверняка получил взятку от Гусева. И Мишку трактирного завсегдатая, коего Иван Иванович, нам нашел, по приказу Гусева жизни лишили. Донес кто-то, что Мишка много знает и все.

– Но кто мог донести? – спросил Иванцов. – Я с Мишкой в своем экипаже говорил, а затем мы вот здесь с него допрос снимали.

– Дак мы Мишку у самого Гусева спрятать захотели. Запамятовал что ли? Ценный свидетель как было сказано тогда Лариону Даниловичу. Вот он и приказал его упокоить навеки вечные. И концы в воду.

– Да, но всё это лишь слова, Степан Елисеевич. Слова и не более. Как доказать сие? Вот ежели бы Тютчев показания дал, что его Гусев подкупил. Тогда дело иное.

– Не даст! – произнес Соколов. – С чего ему их давать? Мы его все одно ничем прижать не сможем. Но и то хорошо, что догадались обо всем и знаем кому веры давать не надобно. Что у тебя Иван Иванович? Как прошел визит к Сабурову?

– Все получилось отлично, Степан Елисеевич. Спросил я его совета как нам поступить с салтыковским делом, как вы говорили. Он посоветовал его побыстрее закрыть и все бумаги по нему в Петербург передать. И еще я его попросил мне из архива несколько бумаг передать. Он на то согласился, но токмо условие поставил – ему те бумаги наперед просмотреть дать. Я это сделал и наше письмо среди тех бумаг подбросил.

– А он?

– Аж побелел весь, когда увидел его. Но я так дело повел, что получается мы ничего про это письмо не знаем. Весьма важный документ для Сабурова оказался. И получается что они сами, те кто стоят за спиной Сабурова и за спиной Гусева ищут бумаги в архиве Салтыковой. Они для них дороже золота и каменьев самоцветных!

Соколов сказал:

– Верно, Иван Иванович! Это и есть то самое, ради чего они Салтыкову хотят в острог закатать. То ради чего они слухи про неё по Москве пускали. И если сие не клад салтыковский, то что? Некий политический документ весьма и весьма важный?

– А не поговорить ли нам с самой госпожой Салтыковой, господа? – предложил Иванцов.

– Али ты её упрямства еще не понял, Иван Иванович? Вот так она тебе все сразу же и выложит.

– Но мы можем ей сказать, что знаем про её участие в политическом заговоре.

– А она тебя пошлет подалее и будет права. Где свидетели и где свидетельства? То письмо, что ты передал Сабурову? Дак там точно ни о чем не сказано.

– Но мы можем сообщить ей, что наше расследование привело к тому, что мы сможем доказать, что она невиновна. Разве это не повод нам помочь? Она-то должна знать истинную причину того, что от неё хотят?

– Иван Иванович, я когда арестовывал Салтыкову, разговор ей предлагал откровенный. Священник к ней посланный предлагал ей покаяться и про все рассказать откровенно. Не пойдет она с нами на разговор. Почему, сказать не могу.

– Да чего тут думать, господа? – сказал Цицианов. – Виновна в государственном преступлении! И что ей за резон с нами разговаривать? Не дура же она круглая. Убийство холопов это одно, а иное – измена государственная. Здесь наказания совсем другие. Знаете как в прошлое царствование господин Шувалов, инквизитор императрицы Елизаветы действовал в своих подвалах? Он холопские жалобы не разбирал. Он делами по измене государственной занимался.

– Тогда что ты предлагаешь, князь?

– Самим действовать. Самим. Ранее мы без помощи обходились, и, невзирая на то, что нам мешали, следствие вели. Никто нам не поможет. Ни Гусев, ни Сабуров, ни Иван Александрович Бергоф, ни прокурор Хвощинский и никто иной.

2

Дом в Москве, где временное пребывание имел сенатор Сабуров: ночь.

Снова решились чиновники на авантюру. Многие беды могли на них за то свалиться. Но по-иному дело сделать у них не получится. Слишком все запуталось и развязать сей «гордиев узел» можно было лишь его разрубив. Соколов, Цицианов и Иванцов переоделись в солдатские мундиры, которые заготовил для всех князь, вооружились пистолетами, по паре на брата, и шпагами.

– Паричок поправь, Иван Иванович, – произнес князь. – Это тебе не на балу.

– Нас в таком виде не узнают? – спросил Иванцов, поправив парик.

– Постараться надобно, чтобы не узнали, – ответил Соколов, засовывая пистолеты за пояс.

– А иного пути нет? – снова спросил Иванцов. – Мы сами закон нарушаем, господа.

– Иногда полезно нарушить его, дабы до правды докопаться. Верно, Степан Елисеевич? – засмеялся князь.

– Законы в юстиц-коллегии часто нарушают. То мне хорошо ведомо, – ответил Степан. – А про законы божеские и человеческие толковать нам не пристало сейчас, господа. Впрочем, я не могу никому приказывать.

– Я не трус, Степан Елисеевич, – покраснел Иванцов. – Я с вами.

– Вот и отлично, господа.

Они надели плащи и вышли во двор. Соколов и Цицианов приготовили коляску, а Иванцов не будил привратника, а самолично открыл ворота.

– Я буду за кучера, господа, – сказал Соколов. – А вас прошу в экипаж.

Лошади рванулись вперед.

В коляске Иван Иванович с опаской смотрел на Цицианова. Тот явно радовался предстоящему приключению.

– Чего хмурной такой, господин Иванцов?

– Да больно не по душе мне сие дело. Сабуров – сенатор. Не мелкая сошка.

– Эх, Иван Иванович, неужто не понял ты, что ежели мы по старому искать станем, то времени у нас не хватит? Я и сам хотел в Петербург рапортовать, но когда про политическое дело узнал, передумал. Понял, что прав господин Соколов. Специально нам Салтыкову подставили. И Сабуров наверняка знает кто и зачем.

– А если нет? Если случайно он при этом деле оказался? Что тогда, князь?

– Тогда все ему объясним. Человек государственный и понять должен, что не ради себя стараемся, но ради Отечества.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

Неподалеку от дома Сабурова, Соколов экипаж остановил.

– Вылезай, господа. Приехали. Далее приближаться к дому не стоит.

Иванов и Цицианов выскочили из экипажа.

– Ты, Иван Иванович, останешься при экипаже. А мы с князем сами все сделаем, что потребно. Понял ли?

– Да, Степан Елисеевич.

– Ежели кто спросит, отчего солдат здесь торчит, кажешь что барин твой офицер к бабенке подался, а тебе тут дожидаться велел. Хотя сомневаюсь, что кто-то побеспокоит тебя таким вопросом.