Похититель детей - Сюпервьель Жюль - Страница 7

— Ух ты! Вот это да! Он собрался курить сигару, — проносилось у них в головах. — Ага, встает. Нет, не сигару. Взял обычную сигарету.

И каждый хватал пепельницу и спешил поднести ее Филемону Бигуа — вот бы он стряхнул пепел именно в нее, а не в другие.

— Сегодня ты выдуваешь совсем мало дыма.

Бигуа, словно его пристыдили за досадный проступок, выпускал пышное облако дыма.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Порой, когда полковник сидел с книгой в руках, дети наблюдали за ним, притаившись в углу — тише воды ниже травы.

— Что ждет нас? Что затевает этот человек, который сидит в паре метров от нас и делает вид, будто читает, хотя уже полчаса не переворачивал страницу?

Как-то раз Антуан заметил на столе у полковника папки с надписями: «Дети-мученики. Несчастнейшие из детей». Рядом лежали труды по социологии, медицине, а также книги о войне.

И почему Бигуа никогда не смеется? Даже когда дети просили его рассмеяться, у полковника, как он ни старался, выходила лишь натужная, несуразная гримаса, или из горла вылетал пугающий хрип. Интересно, умеет ли он хотя бы улыбаться? На его губах никто не замечал и подобия улыбки, даже ее слабого отблеска — лицо полковника озаряла лишь неизъяснимой красоты нежность взгляда, до краев полного удивления.

Бигуа мог часами курить или сидеть, потягивая мате через серебряную трубочку, и ни разу не оглядеться — что происходит вокруг. Он совсем не читал, однако его ум всегда был занят решением какого-нибудь вопроса. В былое время жизнь Филемона Бигуа кипела, а потом произошла поразительная перемена: он весь ушел в мысли, подобно людям, которые долго прожили у моря или в пампе и проводили дни, устремив взгляд на горизонт или в стену комнаты — и те сообщали им что-то на своем особом языке. Однажды, когда он размышлял, почему президент Сан-Хуан предал его, негодование полковника выплеснулось на Париж проливным дождем, и воспоминания проплывали по затопленным мостовым. Его настроение сразу сказывалось на погоде и на окружающем мире в целом: едва ли кто-то еще обладал таким свойством. Чувства Бигуа влияли на цвет неба, на обертоны уличного шума и на звуки, насыщавшие его квартиру.

Что думал Антуан об этом человеке, который подошел к нему в гуще прохожих, сновавших по бульвару Осман, взял за руку, а потом мало-помалу стер из его памяти черты мамы и нянино лицо, — человеке, который рассказывал о странствиях по морю и о бескрайних равнинах, что тихо дремлют в мареве по ту сторону океана, дыша в такт нездешним ветрам? Антуан испытывал симпатию к своему похитителю — тот был добр к мальчику и окружил его заботой. Вдобавок Антуану нравились таинственные взгляды, какие полковник посылал ему и другим детям тоже. И до чего дивными были все эти необычные предметы, наполнявшие квартиру, — каждая вещь обладала даром речи, бросала выразительные взгляды, потакала причудам и уносила в дальние края.

Полковник то и дело обещал им какое-то волшебное путешествие.

— Когда же мы отправимся?

— Совсем скоро.

— Может быть, прямо сейчас.

— Мы обнимем весь-весь земной шар.

Детей неодолимо тянуло к Филемону Бигуа, и, даже когда его не было рядом, они находились в коконе его обаяния и под действием его чар. Им было жутко, когда полковник ел грюйер без хлеба. Разве это вкусно — уплетать такой несъедобный, жесткий сыр, который толком и не прожуешь?

В разговоре с женой полковник называл детей «наш старший», «наш младшенький». Однажды из соседней комнаты до мальчиков донеслись такие слова этого мечтателя:

— А помнишь, Деспозория, в каких муках у тебя рождались близнецы? И, на беду, охранник с ключами от ворот куда-то запропастился! А я вытряхивал из корзины вещи, приготовленные для родов! К счастью, все закончилось благополучно!

Деспозория ответила смущенной улыбкой на речь мужа, которую он произнес с таким невозмутимым видом.

— Хвала Господу, с другими детьми все прошло гораздо легче — уже спустя полторы недели ты оправилась от родов, и к тебе вернулись силы и бодрость!

Бигуа сказал жене:

— Пора пригласить друзей, познакомить их с Антуаном.

— Друг мой, беспечность, которую ты иной раз проявляешь, и безрассудность некоторых твоих поступков (они восхищают меня, но караются законом) ужасны. Твоя жизнь благополучна и спокойна, ты сыт и не нарадуешься на своих похищенных детей. Но показывать Антуана! Que cachaza! Que pachorra![5] Значит, ты хочешь пригласить друзей и познакомить их с нашими приемными сыновьями. Не лучше ли насовсем уехать из Парижа? Полиция наверняка разыскивает тебя. А вдруг кто-то из детей ненароком тебя выдаст? Опасность затаилась в каждом уголке нашей квартиры.

— Да, я сыт, и каждую ночь меня караулит опасность, склоняется над самым моим лицом, чтобы вдохнуть мое дыхание и убедиться, что вот он я, здесь. Но опасность не страшит меня. В доме появился еще один ребенок — всего-то навсего. Так отчего не познакомить с ним друзей?

До полковника дошли вести с родины. Нарастало недовольство президентом республики. Друзья Бигуа, вовлеченные в политику, писали, что, возможно, понадобится его помощь, однако сперва нужно дождаться результатов законных выборов, которые состоятся через четыре месяца.

«Я не уеду из Парижа, пока в семье не появится дочка. Среди всех парижских девочек нужно непременно отыскать ту, что предназначена именно для меня! — думал полковник. — Пусть трепещут родители, если у них есть маленькая дочка!»

И полковник отправлялся на разведку, бороздил вдоль и поперек все двадцать парижских округов. Порой он по четыре часа кряду сидел неподалеку от ворот одной из женских школ и наблюдал.

«Она выйдет четвертой по счету».

Однако ученицы выходили, сбившись стайками, и было непонятно, какая из девочек четвертая.

Иногда он следовал за ними по улице.

«Та, которую я сейчас вижу только со спины», — решал полковник.

И ускорял шаг, чтобы заглянуть ей в лицо. Увы, это оказывалась на редкость страшненькая девица или невысокая пухлая женщина, а случалось, что лицо школьницы оставляло его равнодушным.

В мюзик-холле объявили выход на сцену семьи воздушных гимнастов, и Бигуа подумал: «Не исключено, что на сцене вот-вот окажется моя дочь».

Однажды, когда полковник вышел на поиски, ему показалось, за ним следят. Кто-то явно шагал по пятам. Бигуа остановился у витрины магазина, и шаги позади него затихли. Чутье подсказывало ему, что сейчас произойдет нечто исключительно важное, бесповоротное и необратимое и оно поджидает всего в нескольких метрах. Полковник чувствовал, как в затылке пульсирует волнение — его затылок в таких случаях был более зорким, чем глаза.

«Вот я и в ловушке, — подумал Бигуа, не оборачиваясь. — Скотленд-Ярд или французские сыщики? Или кто-то повнушительнее?»

— Месье, — произнес голос у него за спиной. От голоса пахло вином и человеческим дыханием.

Полковник обернулся не сразу. Он знал, что вся его жизнь зависит от слов незнакомца, даже от одного-единственного слова.

— Месье, господин полковник. — Голос был все ближе, и в нем слышалась мольба.

Полковник наконец обернулся и пристально посмотрел на высокого мужчину, который явно подвыпил и нетвердо держался на ногах. Глаза у него были голубые или зеленые, с точностью не определить (незнакомец казался человеком чересчур бедным, чтобы позволить себе глаза чистого, беспримесного цвета), лицо багровое, словно несчастье усердно скребло его щеки. Пальто сплошь в прорехах.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

— Слушаю вас, — ответил полковник, пожалуй, дружелюбно. — Чем могу служить? И знаете ли вы, к кому обращаетесь?

— Прошу извинить за беспокойство, месье, но у меня самое что ни есть срочное и неотложное дело. Мне необходимо поговорить с вами прямо сейчас.

Сталкиваясь с бедностью и нуждой, полковник никогда не мог оставаться безучастным.