Похититель детей - Сюпервьель Жюль - Страница 21

«Вот передо мной сидит отец Марсель, — думал он. — Я люблю ее сильнее всех в мире и теряю ее, с каждым днем она становится все дальше и недостижимее. Я вечно теряю все и обречен на страшное одиночество, я буду одиноким всегда, даже если украду всех до единого детей на земле.

Передо мной человек, которому я помог излечиться от алкоголизма, я угощаю его несравненными, тончайшими винами, а скоро принесут и ликеры. Этот Эрбен таков, каков есть, и ничего тут не попишешь! Жесткий воротничок, который врезается в шею, коричневый галстук, типограф до мозга костей, борозды морщин на лбу — они прорыты глубоко и силятся рассказать о чем-то, но рассказчики из них посредственные».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А знаете ли вы, дорогой друг, зачем мы сегодня встретились? Жить во Франции стало невыносимо. Иногда наступает момент, когда человеку необходимо переехать под другую крышу — я имею в виду, в том числе, крышу небесную. Итак, я возвращаюсь в Америку. И хотел сообщить вам об этом.

По правде говоря, мысль об отъезде пришла в голову Бигуа, только когда он произнес эти слова, — она возникла на горизонте, как дымчатый дальний берег перед кораблем. И по мере того, как полковник делился с Эрбеном своими планами, ложь и выдумка постепенно испарялись из его слов, он уже не лгал. То, что сперва было обманом, превращалось в чистой воды правду, в истину без всяких примесей.

Настало молчание, и полковник подумал: сегодня днем Марсель возомнила, будто вправе покатываться со смеху над моей досадной оплошностью, глядя на глупое положение, в котором я оказался. А между тем ей скоро предстоит укладывать вещи в чемодан! И Антуану, и всем остальным тоже, в том числе слугам, здешним и нездешним. Не важно, какой у них цвет кожи и под каким небом они родились! Пусть все выуживают вещи из шкафов и собирают чемоданы! Теперь это их главная забота. Решено. Пусть рубашки готовятся к переезду. И брюки тоже, и мой фрак. А потом мы вслед за ними размеренно и плавно отправимся в большой французский порт!

Эрбен посчитал нужным указать полковнику на хрупкое здоровье Марсель. Она не очень крепкая девочка. Подойдет ли ей климат в тех широтах?

— Город в Латинской Америке, куда мы едем, — одно из самых благоприятных с точки зрения климата мест южного полушария, вместе с мысом Реинга и Веллингтоном в Новой Зеландии. — Затем Бигуа прибавил: — Кстати, вы можете поехать с нами. — Уловив, насколько странно прозвучало это кстати, полковник понял, что оно было лишним и произнесенная фраза стала ответом, скорее, на мысли Эрбена, нежели на то, о чем отец Марсель поинтересовался вслух.

— Ох, я-то? — смутился он. — Только если не буду вам в тягость и действительно пригожусь.

— Вы займетесь, чем захотите. Это само собой разумеется. Поймите, я совсем не имел в виду, что стану распоряжаться вами и заставлю делать то, что вам не по душе.

«Дурацкая идея — взять с собой отца Марсель и впутывать его во всю эту историю, — подумал полковник. — Не проще ли оставить его здесь и сообщить новость уже потом, после того как ее укачает море за три недели плавания? Зачем волочить на другой континент Эрбена — этот безвредный гриб? Неужто я в самом деле убежден, что раз уж его дочь забеременела в добропорядочном доме, то довести это до сведения отца — сущий пустяк и в порядке вещей? Но по большому счету, — размышлял Бигуа с ледяной ясностью, — человек, который ужинает напротив меня, настоящий и осязаемый — стоит мне чуть выдвинуть ногу вперед, и я коснусь его ноги, самой что ни есть настоящей, — этот человек понятия не имеет, какие мысли занимают меня перед тарелкой с морским языком под соусом “Морне”. Может быть, пора раскрыть карты?.. Однако есть и другая проблема: не возмутительно ли с моей стороны приехать с этой мнимой дочерью в Лас-Делисьяс и явиться к матери в дом? Тот еще подарок для семейства!»

Но путешествие уже намечено, и эта затея теперь жила самостоятельной, независимой от воли полковника жизнью. Бигуа решил не препятствовать этому, признавая ее неоспоримую власть, а Эрбен между тем продолжал что-то говорить, но Бигуа не слушал, лишь пристально вглядывался в глубину его глаз.

Эрбен замолчал и отпил из бокала.

— Вы славный человек, — сказал Бигуа, — и ваше чуткое замечание относительно того, подходит ли Марсель климат в Лас-Делисьяе, достойно восхищения.

Бигуа забыл, что этот вопрос они уже обсудили и добавить тут больше нечего.

Эрбен снова завел разговор, но его слова пролетали мимо полковника.

«Все верно, — думал он, — необходимо уехать отсюда. Закажем в парижском ателье такие платья для Марсель, что отец ничего не заподозрит. А по приезде в Лас-Делисьяс сообразим, как уладить дело. В нужный момент отошлю его в одно из своих имений».

— Именно так, дружище, — с воодушевлением сказал полковник, сжав руку Эрбена. (Он был рад, что ребенок Марсель родится на свет по ту сторону океана.) — Уедем все вместе. Берем вас с собой. Так будет правильнее. Вы увидите наконец, что это за страна, какие там равнины, небо, до чего величественна природа! Впрочем, мне даже неловко твердить об этом. Все описано в географических справочниках и атласах. Просто сегодня американская часть моей души рвется наружу.

Бигуа заказал еще одну бутылку «Поммара». Третью за вечер.

— Иногда здесь, в самом сердце Парижа, за искренней дружеской беседой, вот как сегодня, в моих глазах вспыхивает необычный блеск, который и заставляет проделать путешествие длиной двенадцать тысяч километров, — не удивляйтесь, старина. Этот мой взгляд из Латинской Америки достигает Парижа с невообразимой быстротой.

Бигуа подумал: «Детей похищал американец. Сомнений нет».

И продолжил:

— Тот американец выше ростом и гораздо шире в плечах, чем сидящий перед вами европеец. Он весит на шесть кило больше, живет на просторе, дышит свежим воздухом, знает толк в крепких напитках, дерзок и раскован. Он привык к бескрайним равнинам, и прохожие близ сквера Лаборд и на парижских улицах — не считая вас, разумеется, — кажутся ему нестройным стадом буйволов, которое он гонит перед собой. А французская часть моей души, которая мало-помалу выпестовалась по эту сторону океана, вязнет в извинениях, обязательствах и возражениях.

Полковник еще долго продолжал говорить.

Эрбен смеялся, молчал, снова смеялся, не вполне понимая, как вести себя.

Ужин был закончен. Бигуа заплатил, но все сидел за столом. Он так и не рассказал Эрбену про Марсель.

— Ваша дочь очаровательна, — вдруг сказал он, прервав молчание. — О, кстати, я выгнал Жозефа из дома. Вы даже не представляете, до чего он распустился!

— Вот как? — отозвался Эрбен, ничуть не насторожившись.

— И хочу поведать вам кое-что в связи с этим.

Полковник уже собрался изложить всю историю, типограф был настроен внимательно слушать его и для солидности высморкался. Носовой платок ослепил Бигуа своей чистотой. Он был белым и безупречным, каким только может быть платок, и слова замерли у полковника на губах, так и оставшись невысказанными.

Бигуа встал, и они молча вышли из ресторана. У дверей попрощались и выкурили напоследок по сигарете, затянувшись от одной спички. Оба держали свои шляпы в руках и, склонившись над пламенем, столкнулись лбами. Полковник резко отпрянул, словно боялся, что от этого столкновения из его головы выпадет так и не раскрытая тайна.

Возвращаться ли домой? Если да, то ехать ли прямиком или сперва позволить себе женщину? До чего же широкие и оголтелые улицы сегодня вечером!

«Свернем-ка сюда, — решил Бигуа, выбрав темную улочку, в угловом доме которой окна горели чересчур ярко, а дверь подъезда была приоткрыта. — Идти нужно здесь — по крайней мере в этом я уверен».

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

Домой он вернулся около двух часов ночи.

«Вот стены моей квартиры, и потолок моей квартиры, и пол. Мы привыкли не обращать на них внимания, а между тем они оберегают нас так кротко, покорно и преданно от пугающей бесконечности пространства вокруг. Под этим кровом спят дети. И спит жизнь, которая пока еще в зародыше. Впрочем, этот эмбрион, может быть, то и дело будит свою маму, желая знать, есть ли какие-нибудь новости в мире людей».