Похититель детей - Сюпервьель Жюль - Страница 2

— Вот и ваш новый друг, — говорит незнакомец.

Антуану протягивают пятнадцатилетнюю руку и еще две руки — они гораздо меньше, чем у него самого.

Полковник Филемон Бигуа представляет Антуана своей жене так скупо, как только можно вообразить:

— Юный Шарнеле.

Деспозория полная и прекрасная, и до чего ласково она смотрит на мужа, сколько сияния в ее глазах. Супруги обмениваются взглядом значительным и полновесным, который насыщен осознанием выполненного долга.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Няня помогает Антуану вымыть руки и лицо, ребята внимательно наблюдают — они не отходят от новенького ни на шаг, им любопытно в нем все. Они быстро смекнули, из какой Антуан семьи и чем омрачена его жизнь.

Между тем полковник с женой, перешептываясь, идут в комнату, где Антуан еще не был. Умытый и опрятный, он выходит из ванной. Кто-то из мальчиков слегка щипает его за руку, и чей-то еще красный тапочек в шутку ставит ему подножку. Потом все садятся за стол ужинать. Антуану радостно, ведь напротив, прямо на уровне глаз — глаза примерно такого же возраста, как его глаза. Раньше он ел только вместе с няней, она добрая и заботливая, это правда, но всегда сидела к нему боком, так что Антуану казалось: она — со своим цветочным именем Роза — где-то на дне стеклянной банки. В той же банке мама, она в шляпе и повернулась спиной, «До свидания, малыш», даже не смотрит на него, и рука уже толкает дверь квартиры. И еще мимолетная вереница лиц — мамины друзья, пожилая дама, и дама молодая, и молодой человек, розовощекий и гладко выбритый, учтивый, точно ангел; может быть, он носит усы, хотя Антуан в этом не уверен. А в последний месяц кто-то присылал ему каждую неделю игрушки.

Дома у полковника необычайно все. Скатерть, стаканы, прямота и свежесть взглядов, искорки в глазах. Еда чудо как вкусна, тарелки изумительны, свет мягок. Все как торжество, стол большой, вокруг Антуана живые люди, он смотрит, как еда проворно прыгает к ним во рты, и рты весело жуют. Хлеб, даже хлебные крошки — восторг, а вода в щедрых стаканах точь-в-точь из сказки.

Он сидит по правую руку от полковника, и тот режет ему мясо, показывает, где сок, масло, хлеб и все остальное, хотя Антуан и так видит — угощение прямо перед ним. Полковник же — само благородство, его такт выше всяких похвал, он отказывается от вина, ест мало, лучшие куски оставляет домочадцам, намазывает детям масло на хлеб, не угощается десертом. Но после ужина — погодите, что же это такое? Он выпивает огромную — втрое больше, чем у остальных, — чашку кофе, притом без сахара, пристально глядя на Антуана.

Потом Бигуа ведет Антуана в гостиную, сделав знак жене, чтобы та вышла, и, выждав паузу (кажется, что сердце полковника, трепеща от волнения, побледнело у него в груди), говорит:

— Если хотите, Антуан, я прямо сейчас отвезу вас домой.

Мальчик молчит, чувствуя, что не ему это решать и такие вещи его не касаются, это дело взрослых.

— Или вы хотите остаться у нас?

Антуан молчит и теперь, шлифуя этим молчанием свою тишину после предыдущего вопроса.

— Ну ладно, ступай к ребятам, но как только захочешь вернуться домой, скажи мне, я тут же отвезу тебя обратно.

Антуан идет в детскую к своим новым товарищам. Те сразу подбегают к нему.

— Тебя где украли?

Честно и прямо, без всякого удивления Антуан отвечает:

— Возле Галереи Лафайет.

— Мы здесь все краденые.

При слове «краденые» Антуан чуть не рассердился, но потом уловил, что для ребят оно означает то же, что «благородство» для благородных особ или «коллега» для членов Академии.

— А меня вот украли в Лондоне, — говорит Фред. — Ну и туманище был в тот день.

— Меня тоже в Лондоне, — сообщает другой мальчуган, — мы ведь с тобой братья.

Антуан замечает, что они близнецы и у них легкий английский акцент.

— А меня прямо из кровати, — рассказывает самый старший.

— Ну же, не бездельничайте, — журит их Деспозория, входя в комнату. — Порезвитесь еще немного, а потом спать.

— Хорошо, мам, — отвечают три голоска, с явно фальшивой интонацией.

Дети принимаются бесцельно бегать возле Деспозории, так что Антуан не успел узнать, как их украли.

Спать его укладывают полковник с женой — в тот вечер они хотят сделать это сами, не поручая Антуана няне. Бигуа достает из кармана сантиметровую ленту, сосредоточенно снимает с него мерки и диктует их Деспозории.

Бережно, но с тревогой, полковник ощупывает мальчика, проверяя, нет ли у того грыжи, ушибов или чего-то подобного. Аккуратно отворачивает ему веко и, изучив красную сеточку сосудов, убеждается, что Антуан здоров. Почти неуловимо кивает жене, давая понять, что мальчик в полном порядке. Антуану непривычно видеть эти два незнакомых лица, склонившиеся над ним, уже сонным; полковник берет его за руку, Деспозория нежно целует и говорит что-то прекрасное на странном нездешнем языке.

Полковник выходит, следом жена, она любопытствует о чем-то, но Бигуа не хочет отвечать и говорит из-под плотного занавеса таинственности:

— О нет, друг мой, не сегодня. Мне нужно побыть одному.

Потом добавляет:

— Не обижайся. — И целует жену в лоб, как старшую дочь.

Деспозория тихо уходит, плавная и неспешная, и лицо ее так светло.

Полковник идет в отдельную комнату. Ему нужен простор, чтобы вытянуть свои длинные ноги и руки, и нужен простор для мыслей, которым не сидится на месте.

Устроившись в кресле, он размышляет.

«О ребенке совсем не заботились, он был брошенным в этой жарко натопленной квартире, царстве зеркал...»

Антуану кажется, что между ним и этими двумя лицами, внезапно возникшими в его жизни, — длинный тоннель. Вдыхая свежие простыни, мальчик засыпает, однако его душе не до сна. Она присела на краешек кровати. И через час будит его, ведь ей страшно сидеть вот так одной. Правда, Антуан не понимает, кто потревожил его сон и где он находится. Он пытается нащупать руками знакомую стену, почувствовать пальцами выпуклый рисунок на обоях — и чуть не падает с кровати в пустоту. Тихим голоском душа спрашивает:

— Почему ты согласился идти с этим незнакомцем? Что ты делаешь тут, среди людей, которых еще сегодня утром не было в твоей жизни? Правильно ли ты поступил, Антуан Шарнеле?

В комнату входит мама. Она смотрит на Антуана, как никогда не смотрела раньше, пристально и горячо — таким взглядом вцепляются в пострадавшего, чьи раны еще кровоточат. Мама садится на кровать, и на ее лице изумление. Она молчит, словно разучилась говорить. Глаза у нее бездонно-голубые, таких глаз не бывает у живых людей, разве что у чистейших существ загробного мира. В маминых мягких чертах — серьезность, она будто бы смотрит на сына, но веки опущены. Это его новая мама, вылепленная умелыми и заботливыми руками, — она само материнство. На ней чудесное, свободное серое платье, и между складок иногда прокатывается отблеск падающей звезды.

Сомкнув ладони, мама опускает руки на колени, как в комнате больного, когда больше нечего друг другу сказать и нужно только просто сидеть у постели.

Мама ничуть не удивлена, видя Антуана в этом незнакомом доме. Она вглядывается в его лицо, смотрит на руки, на нежные щеки, пижаму, на шнурки его ботинок, и этот ее взгляд сильнее слов и глубже любых разъяснений. В тон волшебному лучистому платью — шляпка с темной вуалью, спадающей до плеч. Вот мама встает, берет корзинку, которой до тех пор Антуан не замечал, и начинает доставать оттуда разные предметы, обернутые сиянием — бесполезные, кажется, вещицы, — и принимается играть с ними. Мама целиком поглощена игрой и серьезна, сосредоточенно хмурит брови, словно занята делом, которым зарабатывает себе на хлеб. А потом поворачивается к Антуану, и на ее щеках недвижно блестят шесть слезинок, чистых-чистых. Зачем все это? Зачем мама здесь — мама, к которой его влечет все сильнее и чья притягательность каждый миг, незаметно для него самого, раскрывается по-новому, словно в быстром беге воды через звонкое русло лесной речки?

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');