Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер - Страница 7

Любовь побеждает здравый смысл, здравые рассуждения, здравую логику.

Любовь побеждает ваше сердце, пока оно не превращается в искалеченный, растоптанный, едва бьющийся орган.

Любовь побеждает ваши тщательно собранные мечты и отдает их в руки кому-то другому.

Любовь побеждает.

Поглощает.

Убивает.

На мой взгляд, любовь — самый искусный убийца в жизни. А все потому, что она прячется у всех на виду, хорошо владея маскировкой и обманом. Она носит лицо того единственного человека, за которого вы готовы умереть на передовой, пока истекаете кровью в грязи, шепча его имя на последнем издыхании.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нет.

Я не закончу так.

Я никогда не влюблюсь. Падение в любовь оставляет вас с переломанными костями и разбитыми вдребезги осколками. Оставляет вас в руинах. А если вам очень не повезет, то вы умрете.

Я не хочу быть покоренной.

Не хочу быть низвергнутой.

Отказываюсь, отказываюсь, отказываюсь…

Я отказываюсь снова становиться жертвой любви.

ГЛАВА 4

МАКС

Ваза разбивается о стену позади меня, пролетая меньше чем в дюйме от головы.

Я вздрагиваю от близкого удара, а затем вскакиваю и мчусь в спальню. Отец, спотыкаясь, идет к кровати, тяжело опираясь на трость.

— Ты чертова шлюха, Кэрол Энн! — кричит он в пустоту.

Он говорит так невнятно, что было бы трудно понять его, если бы слова не были такими знакомыми.

Делаю осторожный шаг вперед, словно приближаясь к бешеному зверю, готовому наброситься — не самая худшая аналогия, когда он пытается напиться до состояния комы.

Я слежу за ним настороженным взглядом, пока он поправляет свои редеющие волосы. Он постарел. Мы родились, когда отец был уже в возрасте. Ему недавно исполнилось шестьдесят, но он выглядит так, будто уже много лет мертв и недавно извлечен из гроба. Пожелтевшие склеры и почерневшие ногти дополняют образ зомби.

Обретя дар речи, я с трудом сглатываю и делаю еще один шаг вперед.

— Папа, это я. Макс. Тебе нужно прилечь.

Он качает головой взад-вперед, все еще сжимая волосы в кулак и бормоча что-то невнятное себе под нос.

— Папа…

— Где она? — требует он, резко поднимая голову, и его больные глаза обшаривают комнату. — Она с Риком, я знаю. Скажи ей, что она труп. Я сам ее убью.

— Мамы нет уже пять лет.

— Она с Риком. — Его лицо становится пунцовым, вены на шее вздуваются. — Предательская сука!

Стекло разбивается вдребезги, когда он швыряет пустую бутылку из-под виски в дальнюю стену. На этот раз он бросает ее не в мою сторону, но я все равно инстинктивно отпрыгиваю назад и чуть не спотыкаюсь о заляпанный спиртным ковер. Я с отчаянием наблюдаю, как он начинает крушить спальню, словно что-то ищет… но то, что он на самом деле ищет, ушло от него полдесятка лет назад и больше не вернулось.

— Маккей! — кричу через плечо, зовя подмогу.

Я уверен, что он вставил наушники и не слышит меня. Он бы уже был здесь, учитывая, что отец в ярости, и просто чудо, что соседи не прислали копов для проверки.

— Маккей… черт! — Я выбегаю из комнаты и обнаруживаю, что брат лежит на диване, закрыв глаза рукой, а из его ушей свисают два провода.

Гнев сжигает меня. Я не могу винить брата за то, что он не обращает внимания на разрушения, происходящие в нескольких футах от него, но могу винить его за то, что он оставил меня разбираться со всем этим в одиночку.

Не то чтобы это было чем-то новым.

Я топаю к нему и выдергиваю провод из его правого уха.

— Засранец. Вставай.

Маккей приоткрывает один глаз, потом другой, и в них мелькает раздражение.

— Я слушаю подкаст. Настоящие преступления. — Закрывая глаза рукой, чтобы стереть мой образ, нависающий над ним, он заканчивает словами: — Так захватывающе.

Я с удвоенной силой выдергиваю наушник из другого его уха и бросаю оба через всю комнату. Брат не устремляет на меня свирепый взгляд.

— Ты станешь свидетелем настоящего преступления, если не поможешь мне успокоить отца. Он собирается покончить с собой.

— Ну, в любом случае, это лишь вопрос времени.

Мое сердце замирает.

— Как ты можешь так говорить?

Он поднимается с дивана и проводит обеими руками по лицу, упираясь локтями в колени. Проводит рукой по волосам, такого же шоколадно-коричневого цвета, как и мои, только длиннее. Его волосы свисают до плеч, в то время как мои — взъерошенные на макушке, но более короткие сзади.

Маккей на мгновение закрывает глаза и вздрагивает, когда в соседней комнате раздается звук будто перевернули комод.

Он делает вид, что ему все равно.

Но я-то знаю лучше.

Мой брат-близнец просто смирился с ролью бесполезного стороннего наблюдателя, прекрасно зная, что я здесь для того, чтобы не дать дому сгореть дотла.

Сцепив руки, он наконец смотрит на меня с раздражением.

— Ему нужна помощь, Макс. Настоящая помощь. Мы не можем продолжать это делать.

— Думаешь, я этого не знаю?

Хрясь.

Бах.

— Шлюха!

У меня перехватывает дыхание от отчаяния.

— Просто помоги мне уложить его в постель. Как только он проспится, все будет в порядке. Я избавлюсь от спиртного, которое ему удалось достать.

— Отличный план, — ворчит он. — Ты такой гений.

Нет, я не чертов гений. Если бы это было так, то я уже придумал бы стратегию получше, чем эта бесконечная чехарда.

Держать папу трезвым.

Сохранить папе жизнь.

Сохранить жизнь себе.

Ходить в школу и изучать бессмысленное дерьмо вроде картофельных батареек и деления в столбик вместо таких важных вещей, как вышеупомянутые пункты.

Повторить.

Дело в том, что папа не всегда был таким.

Когда-то мы были идеальной семьей, ведущей идиллический сельский образ жизни в юго-восточном Теннесси. Мы жгли костры, плавали в озерах и смывали грязь с кожи под водопадами после бесконечных походов и исследований. Мы ловили рыбу, смеялись, жарили хот-доги на палках над кострищем и ели печенье с жареным зефиром до боли в животе.

А потом произошел несчастный случай.

Семь лет назад отец работал станочником на местном заводе и отвечал за эксплуатацию тяжелого промышленного оборудования. В тот ужасный, судьбоносный день он управлял большим гидравлическим прессом, используемым для формовки металлических деталей, и из-за ошибки в выборе времени пресс неожиданно упал, что привело к серьезной травме. Несмотря на то, что была активирована аварийная остановка, ущерб был нанесен. Тяжесть пресса, нанесла значительную травму его позвоночнику, в результате чего он получил повреждение спинного мозга, которое практически парализовало его ниже пояса. Большую часть года он пользовался инвалидным креслом, а чтобы заглушить боль и ненависть к себе, пристрастился к бутылке.

Мама не могла с этим смириться и завела роман с коллегой по имени Рик.

Потом она ушла, оставив всем нам записку, в которой говорилось: «Мне очень жаль».

С тех пор мы ничего о ней не слышали, и это меня вполне устраивает. Я не хочу иметь ничего общего с женщиной, которая так быстро бросила свою семью, оставив двух маленьких мальчиков.

Маккей тяжело переживал мамин уход, и мне пришлось взять на себя ответственность. В двенадцать лет я стал опекуном. Главой семьи.

И если честно, папа не всегда такой. В некоторые дни я вижу проблески того человека, который растил меня на протяжении двенадцати прекрасных лет, который показал мне, как строить и чинить вещи, который брал меня в походы под звездами и научил, что самая важная вещь в мире — это семья. И в горе, и в радости. Всегда.

Папа — это мое «горе».

Наш отец не плохой. Он просто несовершенный человек, которому нужен кто-то, кто готов приложить усилия, чтобы вернуть его к прежнему состоянию. Он как ветхий дом с облупившейся краской, потрескавшейся плиткой и неисправной техникой, о котором инспектор говорит вам, что здесь нужно немного поработать, но, по крайней мере, с каркасом все в порядке.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');