Поймать солнце (ЛП) - Хартманн Дженнифер - Страница 33

— Нет, я пойду одна. Можешь подвезти меня завтра вечером?

— Конечно. Почему ты идешь одна?

— Потому что Макс попросил меня, а я отказалась. Теперь он идет с Либби. — В моем тоне нет укора. Ни капли раздражения.

— Хм, — хмыкает она в своей обычной маминой манере. — Он симпатичный.

Мое сердце слегка подпрыгивает.

— Обыкновенный. Что ты думаешь о молекулярной генетике? Мы как раз изучаем на биологии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она вздыхает.

— Я думаю, что ты унаследовала способность быстро менять тему разговора от своего отца… — Мама резко обрывает себя, когда я поворачиваю к ней голову. — Прости.

Я была бы лицемеркой, если бы попеняла ей за упоминание отца, учитывая, сколько раз имя Джоны срывалось с моих губ. Забавно, что два самых важных человека в нашей жизни превратились в убийц разговоров.

— Все в порядке.

— Вообще-то у меня есть кое-что для тебя. Это пришло по почте. — Выпрямившись в дверном проеме, мама достает из кармана своих черных брюк какой-то предмет. Конверты, сложенные пополам. — Вот.

Сначала я думаю, что это чеки от бабушки Ширли, ведь она единственная, кто присылает мне письма, и Господь знает, она не упустила бы возможность напомнить о пятидесяти баксах. Но когда подхожу ближе и смотрю на буквы, нацарапанные на лицевой стороне одного из них, почерк не совпадает. Совершенно.

У меня сводит желудок.

УЧРЕЖДЕНИЕ СТРОГОГО РЕЖИМА «РИВЕРБЕНД»

НЭШВИЛЛ, ТЕННЕССИ

Наши взгляды встречаются. Мои глаза расширяются, а мамины затуманиваются от слез. Моя рука дрожит, когда я тянусь к конвертам и пытаюсь обрести дар речи.

— Спасибо.

— Я не читала их. Просто хранила их некоторое время… Волновалась, как ты отреагируешь.

Я только киваю.

— Элла… я вижу прогресс за последние пару недель. — Сглотнув, она поднимает руку и крепко сжимает мое плечо. — Ты снова улыбаешься. Кажется, тебе стало лучше.

Я продолжаю бездумно кивать. Киваю, потому что если не сделаю что-нибудь, чтобы отвлечься, то разрыдаюсь и рухну к ее ногам. Я не хочу разражаться слезами. Не хочу падать. Плакать — это утомительно, а если я рухну, то сдеру кожу с коленей и пущу кровь. Я так устала от боли. Я собираю свежие раны так же часто, как новые книги.

Мама вытирает глаза и медленно отступает, следя за моим состоянием. Я киваю.

— Я здесь, если понадоблюсь, — говорит она. — Я буду на кухне.

Как только дверь спальни закрывается, я бросаюсь к своей кровати и вскрываю один из конвертов, обнаруживая внутри нацарапанную от руки записку.

Джона.

Джона, Джона, Джона.

Я закрываю рот рукой и начинаю читать.

Пятачок,

Прошлой ночью мне приснился Стоакровый лес. Я часто бываю там, когда дни становятся длиннее, а ночи еще длиннее, и там я нахожу тебя. Ты всегда ждешь меня. Но прошлой ночью все было иначе… тебя там не было. Я стоял на нашем любимом мосту с палкой в руке и смотрел сквозь деревья, ожидая, что ты придешь и присоединишься ко мне. Но лес оставался безмолвным, и палка, выскользнув из моих пальцев в реку, была унесена водой.

Я не получал от тебя вестей и понимаю почему. Ты думаешь, что я убил их. Я видел это в твоих глазах в тот последний день в суде. Ты считаешь, что я заслуживаю смертного приговора за преступление, сфабрикованное жадными прокурорами и подонками из СМИ.

Ты думаешь, что мое место здесь.

Но в своих снах я дома. С тобой и мамой. Я должен присматривать за своей младшей сестренкой, защищать ее, как когда-то поклялся.

В последнее время у меня много имен: Монстр. Убийца. Психопат. Ненормальный. Заключенный № 829. Но я надеюсь, что когда ты думаешь обо мне…

я навсегда остаюсь твоим медвежонком Винни-Пухом.

Люблю навсегда,

Джона

Письмо падает на покрывало, а из моего горла вырывается болезненный всхлип.

Я разражаюсь слезами и падаю на пол.

***

Письма Джоны засунуты в мою сумку-хобо, как некий талисман безопасности, когда мы подъезжаем к танцам в семь тридцать следующего вечера. Не знаю, зачем я взяла их с собой. Слова и чувства проносятся у меня в голове, пока я смотрю на освещенное стробоскопом стекло спортзала, приклеив задницу к пассажирскому сиденью.

Пятачок,

Могу ли я все еще называть тебя так? Надеюсь, что да.

Многое изменилось, но я молюсь, чтобы это никогда не стало одним из них.

Я подрался с одним из охранников, Олсеном. Он во многом никчёмный придурок, но хочешь знать, почему я сорвался?

Он неуважительно отозвался о моей младшей сестре.

Он увидел твою фотографию, которую мама прислала мне, прежде чем подробно рассказать, что он хочет с тобой сделать. И я показала ему, куда приведет его этот ход мыслей.

Мои руки в наручниках сомкнулись вокруг его шеи, прежде чем он успел сделать еще один бесполезный вдох. Я как бы отключился, но, похоже, успел нанести хороший удар, прежде чем другой охранник оторвал меня от него.

Они поместили меня в изолятор на некоторое время, и уверен, что будут еще более серьезные последствия. Говорят, Олсен поправится, но готов поспорить, что его разбитый нос будет напоминаем о том, что нужно следить за своим поганым языком.

В любом случае, я все еще защищаю тебя.

Даже находясь за сотни миль.

Даже в камере смертников.

Джона

Мама смотрит на меня, пока я пытаюсь избавиться от мрака, когда образ Джоны, избивающего тюремного охранника, снова и снова всплывает в моей голове. Когда я была моложе, мне казалось, что вспышки гнева Джона в мою честь были достойными уважения и смелыми. Теперь же это лишь леденящее душу напоминание о том, почему он сидит в камере смертников.

— Ты в порядке? — спрашивает она.

— В порядке. — Я теряюсь в его письмах, гадая, как он держался в изоляции, были ли какие-то последствия и почему меня это вообще волнует.

Перестань беспокоиться, Элла.

Жизнь станет намного проще, если ты перестанешь беспокоиться.

Маленький белый камешек зажат в моей руке, которая с каждой секундой становится все более потной. Я уже перестала задумываться, почему ношу его с собой, просто ношу. По какой-то причине он приносит мне утешение. Сосредотачивает меня, служит успокаивающей связью с той девушкой, которой я когда-то была. Девушкой, которая завивала волосы и смеялась больше, чем плакала.

Я думала о том, чтобы завить волосы сегодня, но не стала. Они выглядят так же, как и всегда: высушенные феном и распущенные, ниспадают на плечи рыжевато-коричневыми волнами. Хотя я попыталась скрыть следы бессонной ночи с помощью консилера и нескольких мазков мерцающих теней для век цвета шампанского. Мои губы блестят. Платье хорошо сидит на моей фигуре. В общем, я выгляжу не так ужасно, как чувствую себя.

Мама смотрит на меня. Краем глаза я вижу, как она изучает меня, в то время как свет фар напротив нас высвечивает мою нервную дрожь. Я крепче сжимаю камень.

— Сегодня будет весело, — говорит она мне, ставя машину на парковку, когда я не двигаюсь с места. — И ты такая красивая.

Красивая.

Макс сказал мне, что я красивая, пока мы вместе смотрели на озеро, а позади нас смеялись люди у костра. Это было самое приятное, что мне говорили за последние годы. Но я сбежала от комплимента, как и от его предложения пойти на танцы вместе. Он сказал, что мы повеселимся, и я поверила ему. Только поэтому я сейчас здесь и выгляжу красиво.

— Спасибо, — бормочу я, посылая маме слабую улыбку. — Я потом найду, на чем доехать до дома.

— Я на связи. У меня все равно полно работы. Напиши мне, если понадобится, чтобы я за тобой заехала.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

Понятия не имею, какую работу она должна сделать, но заставляю себя кивнуть.

Она сжимает мое голое колено, ее глаза мерцают серовато-зеленым. Мама выглядит счастливее, чем раньше. В ее глазах мелькает неподдельная радость.

— Хорошо проведи время, — говорит она, прежде чем я ухожу.