Сорока на виселице - Веркин Эдуард - Страница 38

Муравей у края.

– А где же…

Она не договорила, сквозь снег и туман навстречу нам выступил актуатор, словно сложился из воздуха, кружения и влаги, возник, я мог поклясться, что секунду назад его не было, и вот он над нами, вокруг, над головой и под ногами, цвета кипящей ртути, перекристализованная сталь, треугольник Пенроуза, переходящий в Пи.

– Похож на парус, – Мария прищурилась. – Да, безусловно, парус…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он ничем не напоминал парус, ничего от паруса, я видел его перед собой и не мог разглядеть, не парус, наверное, из-за мороза, трудно представить парус в мороз. Ледяная скала, хрустальная скала.

– Он похож на Фобос, ты посмотри…

Мы двинулись по галерее к условному западу, во всяком случае, налево, мы шагали и смотрели на него.

Пирамида, нет. Скорее обелиск. Спица, слегка наклоненная вправо.

– Он похож на айсберг, черный айсберг, ты видишь?

Сверху, из собравшихся облаков, свисали тросы, напоминавшие щупальца медуз, разумеется, это были не тросы, но определить, что это за приборы, я не смог.

– Он похож на плавник…

Небывалой чудовищной косатки, увязшей в планете шесть миллиардов лет назад, когда Реген еще не знал дождей и представлял собой раскаленный малиновый шар. Плавник, сверху чуть загнутый.

– Он похож на арку, триумфальную…

Ограниченно. Разомкнутая арка. И одновременно неразомкнутая. Я читал про подобное, искажения восприятия, актуатор выглядит по-разному, существуя единомоментно как бы в двух фазах. В двух одновременных фазах.

Проницаемость инерционного барьера была, похоже, перенастроена – сквозь него на галерею намело сухого и цепкого снега, много, я шагал первым, пробивая путь валенками. Мария за моей спиной то ругалась, то хихикала, то свистела, актуатор ее веселил. Снег хрустел, как крупа.

Все-таки плавник. Мой отец собирал старинные блесны, тех времен, когда ловля была и распространенным отдыхом, и средством добычи пропитания, блесны исключительно фабричного производства, медные, латунные, серебряные, он составил внушительную коллекцию искусственных приманок, включая некоторые английские экземпляры первой половины девятнадцатого века. Отец не мог отказать себе в удовольствии выгулять сокровища летом и несколько раз зимой, я больше любил зимнюю рыбалку. То есть не саму ловлю – непонятное доставание из-подо льда зеленых окуней, судаков и плотвиц, – а все остальное: обязательный поход – двадцать километров на мотособаках по Унже до устья, и все двадцать километров я лежал в волокуше и смотрел в небо, иногда засыпая от равномерного движения, скрипа полозьев и звука снега, когда брат соскакивал с собаки и подталкивал волокушу, снег хрустел, как крупа; я любил совместную установку палатки, чай в алюминиевых кружках, вскипяченный на спиртовке, реплики старинных консервов, медленные январские сумерки, длившиеся часами. Когда все же наступала ночь и брат с отцом засыпали, я обязательно выглядывал наружу.

В мороз звезды крупнее. И ниже, спускаются посмотреть, как у нас тут дела. И кажется, что они смотрят на тебя, моргают только тебе. Да так оно и есть, в округе один ты на них и смотришь.

В тот раз я не смотрел на звезды, я устал и уснул, едва отец включил печку. Проснулся один, рано, часов в пять, солнце еще не успело разгореться, отец и брат отправились на реку, в палатке было прохладно и светло. Я расстегнул полог.

Солнце, я слышал, как оно гудит, пробираясь по небу, я выбрался из палатки и отправился к отцу и брату, они сидели на излучине, отец и брат, две оранжевые точки на сине-белом совершенстве. Река блистала солнцем и снегом, на излучине ветер согнал снег, и проступил лед, может, все-таки стоит попробовать, спрашивал брат.

Попробовать, почему нет?

Скорее всего, не получится, отвечал отец. Наверняка не получится.

Стоит, настаивал брат, я могу помочь, позаниматься индивидуально.

Я их слышал. Не знаю, каким образом, до них было метров триста, не меньше, но я слышал. Наверное, из-за мороза – в холодные дни слышно лучше. Или рельеф местности, лед, слишком много льда, звуки отражаются от гладких поверхностей и распространяются на значительно более протяженное расстояние, перекристаллизованная вода. Говорили о рыбалке.

Глаза как у карася. Или нет, у подлещика. Плоские, невыразительные, белесые, словно приклеенные поверх лица, спит на ходу.

Да, на подлещика похож, правда. Похож. Воли никакой. Чуть что, сразу под корягу, ни одно дело до конца не доводит, лапки опускает.

Есть такое.

Есть такие люди, статистическая погрешность нашего мира, всегда идут за кем-то, вечно ведомые, вторые и третьи.

Я вдруг понял, что они не о рыбалке.

Такое иногда бывает, с грустью сказал отец. Исчезающе редко, но увы. Не повезло. Не повезло, мы не можем купировать все девиации, здесь ничего не поделать. Это ведь даже не болезнь, особенность строения коры, это не вылечить, не исправить. Никак, только глубокая коррекция.

Никто не даст разрешения на глубокое вмешательство, это навсегда… Безнадежно.

Брат замолчал.

Таким.

Но психокоррекция творит чудеса, надо работать, больше работать. Отец вздохнул. Ничего критического, в сущности, многие люди с такими коэффициентами живут полнокровно и счастливо. В конце концов, не всем же становиться философами. Не всем же быть инженерами. Педагогами. Учеными. Композиторами.

Кем же ему быть? – спросил брат.

Трудно сказать, ответил отец. Я говорил с психологом, он составляет карту. Следует учитывать все возможные варианты, но, скорее всего, профессии, не требующие особых интеллектуальных затрат.

У него хорошая реакция, он может стать неплохим пилотом. Или скаутом, там нужна выносливость. Кулинаром – он любитель поесть. Признаемся, вряд ли его допустят до ответственной работы в пространстве, хотя в последнее время на это смотрят проще, а пилотов не хватает…

Да, в пространстве много работы, но лучше все же начать с Земли. Кем можно стать на Земле с такими коэффициентами?

На Земле давно не осталось простого и неквалифицированного труда, с такими показателями перспектив практически никаких. А в пространстве еще можно найти. Пусть не фронтир и не дальние рейсы, но внутри системы еще можно найти работу. Всегда востребованы смотрители, на границе системы есть сеть маяков, тысячи станций измеряют плотность солнечного ветра, гравитационные всплески, состояние гелиосферы. Маякам периодически требуется профилактика, работа тяжелая, честно признаем, малоинтеллектуальная, найти кандидатов проблематично. Техники по полгода проводят в пространстве, занимаясь обслуживанием транспондеров, перелетают от одной станции к другой, от буя к бую.

Ты забываешь о коэффициентах, с ними ничего не поделать, он не сможет заниматься обслуживанием сложной техники, никто не разрешит с таким уровнем работать в пространстве.

Там ничего сложного, кто хочешь справится, менять энергоблоки, снимать показатели, да и ответственности никакой, по большому счету, кого сейчас волнует Солнечная система?

Это будет выглядеть так, что мы спровадили его в пространство.

Люди уходят в пространство каждый час, в этом ничего необычного.

Его не возьмут в пространство.

Тогда не знаю. Пусть… Пусть станет… Хотя бы спасателем.

Они засмеялись, невесело так.

Спасателей в нашей семье пока еще не было, печально сказал отец.

Все когда-нибудь случается впервые, сказал брат не так уж и печально.

Я почувствовал, как замерзли руки. Пальцы, ладони.

– Ян! – услышал я. – Ян, мы здесь уже час…

Я оглянулся на Марию. На ресницах у Марии образовались мелкие снежинки, красивые, как пушистые слезы. И иней в волосах, все-таки шапка была не лишней.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

– Мне приснился странный… долгий сон…

Мария моргнула, и снежинки осыпались с ее ресниц, никогда такого не видел, никогда не думал, что это возможно.

– Ты не спала. Мы стояли на галерее, вот здесь.

– Я видела сон, я прекрасно помню его…

– Пожалуй, нам лучше уйти, Мария, – предложил я. – К этому надо привыкнуть, на неподготовленных людей… актуатор действует весьма непредсказуемо…