Сорока на виселице - Веркин Эдуард - Страница 29

– А потом, послезавтра, начинается работа, – сказала Мария. – А сегодня Уэзерс мне прописал покой, общую релаксацию и марциальные воды, здесь они вполне себе достойные.

– Ты полагаешь, что возле актуатора мы встретим… покой? Я слышал, что, напротив, это весьма беспокойное устройство…

– Вот и посмотрим. Надоело валяться… Слушай, я вчера начала «Книгу непогоды», ты не читал?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Кабина остановилась.

– Нет, – ответил я.

На двадцать восьмом уровне было прохладно и едко пахло паленой пластмассой, а я вдруг подумал, что не отказался бы от марциальных процедур. В теплую ванну. Или в прохладную ванну. Или в ванну умеренной температуры.

– Легкая вещь, я сама раньше про нее не слышала, позор.

– В мире слишком много книг, – сказал я. – Невозможно слышать про все.

– Это все-таки моя профессия, я должна… Увы, литература ойкумены недостаточно изучена, а сами земляне чересчур консервативны, всё, что издается за пределами Солнечной системы, зачастую воспринимается несколько снисходительно…

Двадцать восьмой уровень ничем не отличался от уровня, на котором поселился я, – здесь отсутствовали острые углы и прямые линии, глазу не за что зацепиться, хотя нет, холл вокруг лифта оказался засыпан обрывками плотной синеватой бумаги, я такую не видел никогда, поднял кусочек, на нем чернела буква «Ц».

– Это физики, – пояснила Мария. – Они предпочитают старую бумагу. И сажевые чернила.

«Ц» выведена уверенным росчерком, задорная буква, подмигивает. И гусиные перья.

– А некоторые используют чернила из каракатиц…

Мария подняла и протянула мне клочок бумаги, синий обрывок. «О». Действительно чернила.

– Похоже, здесь порвали письмо, – я указал на пол. – Наверное, Уистлер.

– Почему именно Уистлер?

– Вряд ли Шуйский, не похоже на него… Штайнер занят, Кассини… нет… остается Уистлер. Составил письмо «прекрасной сеньоре Оц», но потом передумал, порвал и…

Зачем-то раскидал по холлу двадцать восьмого уровня.

– В конце девятнадцатого века люди перестали писать письма, – сказала Мария. – А в конце двадцать первого вновь начали. Ты знал про это?

– Нет.

На самом деле я знал, мне мама рассказывала. И учила писать, и сама писать любила.

– Развитие и удешевление связи, упрощение коммуникационных систем, миниатюризация электроники, письма вымерли. А потом…

Мария достала путеводитель по Институту, принялась листать, пытаясь отыскать схему уровня. Я ждал.

– Нет, это, похоже, бесполезно… – Мария убрала путеводитель в карман. – И куда дальше?

В холл выходили четыре коридора, по два в каждую сторону. Указателей на стенах не было и здесь, видимо, синхронные физики обходились без них.

– Ну и куда… Куда дальше? – повторила она.

Я указал на синий.

– Почему ты так решил? Ах, ну да, Змей великих прерий…

Мария понимающе улыбнулась.

– Этим коридором ходили гораздо чаще, – она указала на пол. – И ты наметанным взглядом следопыта различаешь протертость покрытия на полу. Так?

– Так.

На самом деле никакой протертости нет, все покрытия обладают памятью и способностью к регенерации, тропу здесь не протоптать и не протереть. А из синего коридора тянуло холодом, не сильно, но ощутимо, я почувствовал.

– Актуатор там.

Я направился в синий коридор, Мария догнала.

– А скольких ты спас? – расспрашивала Мария. – Я думала, этим занимается служба экстренного спасения, разве не так? Ты служишь в СЭС?

Я стал объяснять. Что формально да, наша семнадцатая станция входит в структуру СЭС, но мы все-таки не десантники. СЭС занимается неотложной помощью, но для того, чтобы вызвать десантников службы, надо задействовать трансмиттер, а его туристы частенько теряют. К тому же обычно СЭС вызывают, когда есть непосредственная угроза жизни, а туристы склонны недооценивать опасность. Современный турист может по горло сидеть в трясине и при этом быть уверенным в том, что спасение ему не требуется. А когда уже требуется, спасать некого. Поэтому за каждой неорганизованной группой присматривает наблюдатель, скрытый маскировочным полем, и в случае чрезвычайной ситуации он проявляется и приходит на помощь, вот это мы и есть, спасатели.

– То есть за всеми туристами присматривают егеря в маскхалатах? – разочарованно спросила Мария.

– На опасных направлениях – да, – признался я. – Не егеря, скорее проводники. В горах, в пустынях, в тундре. На ледниках. В непредсказуемых местах, одним словом. В Антарктиде.

В Антарктиде четвертая станция.

– Так, значит… – Мария определенно сердилась. – Вот мы в позапрошлом году с друзьями сплавлялись по Мараньону… За нами, получается, наблюдали?

– Однозначно, – заверил я. – Амазония – зона повышенного риска, там постоянно разливы, наводнения, ураганы. Аллигаторы опять же, анаконды, пираньи, пиштако. Всех неорганизованных туристов в Амазонии ведут… Местные специалисты.

– Местные…

– У них там подводные лодки, – сказал я.

– Какая гадость, у них еще и подводные лодки…

– Это для блага, – сказал я.

– Ну-ну…

Мария хмыкнула и стала шагать по коридору быстрее.

Похоже, она все-таки рассердилась. Но это ведь не я выдумал наблюдение за туристами, это давняя практика. Проще наблюдать, чем вылавливать бестолковых трапперов по окрестностям. Или доставать из болот и распадков.

– Так что же случилось потом? – поинтересовался я. – В конце двадцать первого века? Почему люди стали снова сочинять письма?

Мария не ответила, шагала. Тогда я спросил другое.

– Когда вы сплавлялись по Мараньону, москиты вас кусали?

– А что?

– Кусали? – повторил я вопрос.

– Кажется, нет… Не сезон был для москитов…

– Для москитов всегда сезон, – заверил я. – Москиты, они… всесезонные, хоть зимой, хоть летом, круглогодично.

Метров пятьдесят коридора Мария размышляла. Как вести себя дальше. И я.

– Только не говори, что ты тоже работал в Амазонии.

Я объяснил, что в Амазонии я не работал, я на Путоране, повторил, что в Южной Америке свои спасатели, там надо специфику знать. Но если не было москитов, то, значит, за группой присматривал сердобольный проводник.

– Сердобольный проводник… – хмыкнула Мария.

– Да…

Дело в том, что в спасательном деле много десятилетий борются две группы: одна считает, что комаров, москитов, мошку, слепней и прочий гнус следует обязательно отключать, делать отдых туристов комфортным, противники этого подхода полагают, что в секторе рекреации не стоит создавать искусственные условия – модифицировать погоду, отгонять хищников, отпугивать змей и насекомых, турист должен получать то, к чему он стремится, ягуар так ягуар.

– Никогда такого бреда не слышала, – сказала она. – Это все правда?

– Да. Это принципиальные вопросы, спасательное дело – настоящая наука, в ней немало тонкостей…

Мария рассмеялась. Тогда я сделал вид, что и сам слегка рассердился, но она не заметила.

– Тонкости, значит… Ну так и скольких ты спас? Не от комаров, а по-настоящему?

– Четверых, – ответил я. – Почему люди снова стали писать письма?

Мы прошагали, наверное, полкилометра, а признаков Объема не наблюдалось, продолжался коридор, глухой, без входов, ответвлений и поворотов, лишь стало чуть прохладнее.

– «Лисий смех», – ответила Мария. – Модули связи стали имплантировать в затылочную кость, это было весьма удобно, человек находился на связи круглосуточно… Однако оказалось, что оставаться в постоянной доступности весьма травматично для психики, развиваются неврозы, синдром деперсонализации… Берлинская аномалия, не помнишь?

Я не помнил. Вернее, не знал. Не интересовался. Мне казалось, что письма были всегда.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

– Массовая вспышка «лисьего смеха» в Берлине. Более двухсот тысяч человек практически в один день забыли, как их зовут и чем они занимаются. Треть из них описывала свое состояние как некую «улыбку лисы», половина рассказывала, что могут осязать и видеть радиоволны и что эти ощущения весьма болезненны, неприятны. Аномалия начала расширяться, перебросилась во Францию, введенным карантином сдержать распространение не удалось…