Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер - Страница 37

― Это, пожалуй, и весь итог.

Я полон дерьма. Этого даже близко недостаточно, чтобы подвести итог.

― Может, ты расскажешь мне больше? Что еще она любила делать? ― Отчаяние, прозвучавшее в этом вопросе, заставляет меня вспомнить, как одинока девушка за стеной. Иногда я забываю, что моя сестра была одной из ее подруг на несколько мимолетных мгновений. У нее не было времени узнать ее достаточно хорошо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

При других обстоятельствах, несомненно, они стали бы подругами.

Именно этого она хочет от меня сейчас ― спасательного круга, связи с девушкой, которая пела ей с той стороны стены.

― Она спасла меня. ― Это чистая правда, правда. ― Она спасла мне жизнь.

― Что она сделала? ― В этих словах слышно благоговение, и внезапно я не могу вспомнить, почему я молчал о ней так долго. Почему я отказывался говорить о ней. Может быть, я не хотел приносить ее память в это место тьмы и смерти. Но дело в том, что она уже была здесь.

― По какой-то причине она верила, что я чего-то стою. Бог знает почему ― в большинстве случаев я был не слишком добр к ней, но, когда она принимала решение, ее было уже не переубедить. Однажды, когда ей было шесть лет, я побил хулигана на детской площадке, и после этого она была уверена, что мне суждено стать супергероем.

― Я буду твоим помощником, ― объявила она, повиснув на коленях на перекладине. ― У меня даже может быть прозвище. Какое, как ты думаешь?

― Мне не нужен помощник. Ты, наверное, описаешься при первом же взгляде на Джокера.

― Нет, не описаюсь. Я могу быть храброй, как ты. О, я знаю! ― Она указала на гнездо, устроенное в ветвях осины. ― Я могу быть синей птицей.

― Никто не боится синей птицы. ― Я потянула за одну из косичек, свисающих вниз. ― Кроме того, это имя уже занято.

Я проводил свои выходные, сидя на полу в местном магазине комиксов и читая. Я знал об этом.

― Почему? Если никто их не боится?

― Потому что… ты заноза в заднице. Вот почему.

На следующий день, когда она пошла в школу, она попросила свою учительницу в первом классе помочь ей придумать имя, вдохновленное птицами, и когда она вернулась, то объявила себя Голубой жемчужиной.

Конечно, мне это показалось смешным.

― После этого она несколько лет ходила за мной по пятам. Боялась, что упустит возможность помочь мне совершить что-то героическое. ― Объективно говоря, мои кулаки имели склонность встревать в неприятности, но в воображении Сары я боролся за справедливость. Защищал беззащитных.

― Это самая милая вещь, которую я когда-либо слышала.

― В то время я так не думал.

― Звучит как типичные отношения старшего брата и младшей сестры.

Это было не так.

По правде говоря, у меня были очень сложные чувства к младшей сестре. Когда мы росли, к ней относились как к принцессе, как будто она была единственной, кто излучал весь свет и надежду в мире, в то время как я родился с тенью, окружавшей меня. От которой я никогда не мог избавиться.

Я хотел возненавидеть Сару за то, что она собой представляла.

И я пытался.

Но в конце концов в ней действительно было все то, что видели в ней родители, и, прислонившись спиной к спине, устремив взгляд на кровать, где она спала какое-то время, я позволил ее сущности ожить в моих словах.

Я возвращал ее к жизни, хотя бы в воспоминаниях.

― Когда я заканчивал школу и размышлял, какую карьеру выбрать, моя мать посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что мне не стоит беспокоиться, потому что я все равно закончу свою жизнь в тюрьме.

― Как она могла сказать такое собственному ребенку?

― У нее были свои причины. ― Моя мать была сложным человеком. Она была сломлена.

Думаю, когда-то она была полна надежд, но, когда жизнь подвела ее, она ожесточилась. К сожалению, я символизировал начало этого.

― Как бы то ни было, именно Сара нашла меня и сказала, что, по ее мнению, у меня другая судьба. Что я должен спасать людей.

Она верила в меня так сильно, что это стало казаться… возможным.

Ее мечты дарили мне проблеск света в конце туннеля ― достаточно, чтобы не сдаваться. Я поступил в полицейскую академию благодаря сестре и ее дерзким мечтам, но это тайна, которую я храню по нескольким причинам.

На самом деле, теперь это неважно. Это была другая жизнь.

Теперь я пленник, как Эверли. Как Сара.

Наши жизни, сплетенные воедино двумя камерами. Лишенные света. Обреченные на один и тот же конец.

― Хорошо. ― В голосе Эверли звучит та же твердая убежденность, что и у моей сестры. ― Потому что ты чего-то стоишь. Ты стоишь гораздо большего, чем думаешь.

― Да. ― Я улыбаюсь. ― Вы двое во многом похожи.

Она размышляет над этим несколько минут, а ее неизбежный вопрос таится в тени.

― Почему твоя мать была так жестока с тобой? Какое у нее могло быть оправдание?

― Это из-за того, каким образом я появился на свет, ― говорю я ей, поскольку больше нет причин скрывать. ― Я был постоянным, непреходящим символом всего, что шло не так.

― Это как-то связано с твоим отцом?

― Это имело к нему самое непосредственное отношение. ― Валун продолжает катиться. Набирает скорость. Срывается с обрыва.

― Он был плохим человеком?

― Он был насильником, Эверли.

Тишина.

Секунды за секундами пустого воздуха.

И наконец:

― Айзек… Я не знаю, что…

― Что есть, то есть, Пчелка. Ты не должна ничего говорить. ― Что можно сказать о человеке, который посвятил свою жизнь насилию? Который получал от этого удовольствие.

― Ты знал его?

― Только по имени. Судебные отчеты. Обвинительные приговоры. Он покончил с собой в тюрьме, отбывая наказание по тридцати пунктам обвинения в сексуальном насилии. Несомненно, жертв было больше, но это все, что они смогли доказать. ― Я не говорю ей, что он был так печально известен, что, если бы я назвал его имя, она бы, скорее всего, его вспомнила. Я отказываюсь наделять властью это имя.

Я всегда представлял себе, что он отбывает вечное наказание, поедаемый личинками в адских ямах.

Его наследие должно уйти вместе с ним.

Когда я смотрю на цепь, приковывающую меня к полу, от меня не ускользает сходство с моими чувствами к человеку, который заставил меня прийти в этот мир. С той стороны стены нет ответа, да я его и не жду.

Я бы предпочел, чтобы его не было.

Мои ладони мокрые, затылок липкий. Но плитка холодная, даже сквозь джинсы. В этом месте всегда чертовски холодно, так что я не думаю, что дело в температуре воздуха. Скорее…

Черт, мне бы не помешала сигарета.

Впервые я произнес все это вслух. Таннер выяснил это, покопавшись, как это делают детективы, но, кроме краткого подтверждения, что ублюдок мертв, он оставил эту тему в покое.

Кроме него, были моя мать, отчим ― который относился ко мне равнодушно, пока я не создавал проблем для семьи, ― и Сара.

Теперь, когда я рассказал об этом, я чувствую… пустоту. Такую же, как в этой комнате.

― Поначалу я даже не знал, кто он такой, пока мама не сочла нужным объяснить, что со мной не так.

― Это ужасно. Ни один ребенок не должен проходить через это.

― Не должен. Но такова жизнь. Это игра в кости, и некоторым людям выпадают дерьмовые карты.

День, когда до меня наконец дошло, запечатлелся в моей памяти так, будто это случилось вчера. Меня впервые отстранили от занятий в школе за драку, и моя мать была в ярости. В отместку она дала мне понять, как сильно я разрушил ее жизнь. Какой ошибкой я был.

Раньше, когда я спрашивал о своем отце, она уклонялась от ответа.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

Но не в тот день.

В тот день она привела меня в свою комнату, открыла самый нижний ящик комода, где были спрятаны улики, и разложила их на кровати. Судебные отчеты. Показания женщин, которые выступали в суде, когда он наконец предстал перед судом.

Фотографии…

Я слишком похож на него, чтобы она могла забыть об этом.