Необратимость (ЛП) - Хартманн Дженнифер - Страница 35

― Эверли. ― Его голос звучит откуда-то издалека, но в моем имени безошибочно угадывается настойчивость. Айзек постукивает по стене между нами. ― Пчелка… Эй, поговори со мной.

― Я… я не могу…

― Расскажи мне, что они с тобой сделали. Куда они тебя забрали.

― Я не знаю. Они вырубили меня… Я не… ― Я сжимаю бедра вместе, шипя от боли. ― Они забрали мои яйцеклетки.

Я всхлипываю с безнадежностью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мое зрение затуманивается, усиливая чувство обреченности. Мой голос срывается, а рассудок отказывает. Наркотики все еще текут по моим венам, делая меня вялой. Уязвимой. Если бы они попытались убить меня сейчас, я была бы бессильна остановить их.

Я обхватываю колени руками и рыдаю в накрахмаленную подушку. Айзек рядом со мной. Я чувствую его ближе, чем когда-либо. Если бы я отключилась ненадолго, то смогла бы представить, как его дыхание овевает мое лицо, как его голос раздается прямо у моего уха, вибрируя во мне.

Как я могла позволить этому случиться?

Он ― номер.

Жертва.

Трагедия, которая вот-вот случится.

И каким-то образом я стала заботиться о его благополучии не меньше, чем о своем собственном. Вдвое больше боли, вдвое больше потерь.

― Тебе нужно взять себя в руки. Это еще не конец. ― Его тон спокойный, но твердый. Он пытается достучаться до меня, но не может. ― Послушай меня. Мы не закончили. У нас есть план. В следующий раз, когда этот безмозглый урод принесет тебе еду, нацепи на него браслет, и я…

Его голос умолкает.

Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох, и слова Айзека убаюкивают меня, возвращая под воду, где солнечный свет покрывает поверхность золотистым сиянием. Мои пальцы поднимаются, как пузырьки, и я тянусь к пятнам света, пытаясь коснуться его.

Но это всего лишь еще одна стена.

Темнота настигает меня в тот момент, когда веки снова открываются.

Здесь тихо. Слишком тихо.

Мои мышцы ноют, и я понимаю, что заснула, как спутанный клубок конечностей. Глаза сухие и горят, я моргаю полдюжины раз и отрываю липкую щеку от подушки, пока мое тело пульсирует от остаточной боли. Когда я пытаюсь сесть, равновесие нарушается, и я падаю с матраса, столкновение с холодным полом вызывает у меня шок.

Болит все.

Со стоном я включаю лампу, комнату заливает красным светом, и я заползаю обратно на кровать. Я натягиваю на себя одеяло, зубы стучат от холода.

Тишина становится жуткой, и я поворачиваюсь лицом к стене.

Айзек.

Он разговаривал со мной, пытался успокоить мою грусть, прежде чем я ушла в себя, потерявшись в пустоте.

Внутри меня зарождается паника, и я бью рукой по стене, страстно желая снова услышать его голос. Но звука удара нет, а моя сила ― не более чем слабый ветерок, бьющийся о кирпичный столб.

― Айзек?

Ничего.

Боже мой… они забрали его?

Волна тревожного жара прокатывается по мне, усиливая спазмы и боль в животе. Если его нет, я не переживу этого. Я не справлюсь одна. Больше нет.

Я сжимаю руку в кулак и начинаю стучать.

― Айзек. ― Мой голос звучит так, будто я выкуривала по десять пачек в день и довела себя до хронической легочной инфекции. ― Айзек, скажи что-нибудь. Пожалуйста.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Его цепь двигается.

Облегчение охватывает меня с такой силой, что я падаю обратно на матрас, как марионетка, у которой перерезали ниточки.

― Ты все еще здесь.

Он издает сонный, ворчливый звук, говорящий о том, что он спал.

― К моему глубокому восторгу.

― Я думала… Я думала, что ты… ― От слез сдавливает горло, и я прижимаюсь к стене. ― Я рада, что ты в порядке.

Его цепь звенит ближе, и голос становится громче.

― Ты в порядке?

В порядке ― это значит жива.

Ни один из нас не в порядке. И я не уверена, что мы когда-нибудь снова будем в порядке.

― Не думаю, что у меня осталось много времени, ― сокрушенно говорю я, прикладывая ладонь к стене и представляя, что это его рука прижимается к моей. Человеческое прикосновение. ― Они взяли у меня все, что им было нужно. Они…

― Им еще нужно имплантировать яйцеклетки в реципиента, да? Это ведь так работает? ― Он делает паузу. ― У тебя есть время. Они не избавятся от тебя до того, как пересадка пройдет успешно. И кто сказал, что их не будет еще?

Я стираю влагу со щек, впитывая его слова.

Может, он прав.

Может, время еще есть.

Для меня, во всяком случае…

― А что… что насчет тебя? У тебя есть песочные часы? ― Я понимаю, что даже не знаю, как долго я пробыла в операционной. Моя тарелка с обедом все еще стоит рядом со мной, ледяная. ― Как долго меня не было?

― Несколько часов, наверное. Потом ты спала еще часа три или четыре. ― Короткая пауза. ― Никаких песочных часов.

Я сглатываю, закрываю глаза и ложусь на спину, натягивая одеяло до подбородка.

― Мне холодно, ― бормочу я. Боль в животе пульсирует, а зубы стучат с удвоенной скоростью. ― У меня все болит. Такое ощущение, что они меня выпотрошили.

― Борись с этим.

Мои глаза снова слезятся.

― Я не знаю, смогу ли я.

― Ты должна. Другого выбора нет.

Выбор.

Когда-то у меня была возможность выбора. Мой выбор привел меня сюда.

― У меня не осталось сил бороться. Все… так тяжело.

Он молчит, и мне становится интересно, о чем он думает. Его разум ― настоящий лабиринт. Я постоянно жду его следующих слов ― что он скажет, чтобы заставить меня смеяться, размышлять, задавать вопросы или сердиться. Айзек повидал многое. Вещи похуже меня, я уверена в этом.

Когда он не отвечает даже через несколько минут, меня охватывает чувство одиночества. Может быть, я ждала реакции. Мотивирующую речь или мудрые слова. Немного поддержки в моем отчаянии.

Мне следовало бы знать его лучше.

Мои пальцы сжимают край одеяла.

― Тебе нечего сказать?

― О том, что ты перестала бороться? ― Он издает раздраженный звук. ― Я не из тех, кто уговаривает, Пчелка.

Нахмурившись, я приподнимаюсь на нетвердых предплечьях.

― Ты единственный, кто у меня есть.

― И я сожалею об этом.

― Айзек, прекрати. ― Я прижимаюсь к стене, придвигаюсь ближе к стене, вздрагивая, когда мое тело начинает сопротивляться. ― Я знаю, что тебе не все равно. Тебе не нужно возводить передо мной стену. Я морщу нос и прочищаю горло. ― В переносном смысле.

― Ты думаешь, что знаешь меня, да?

Я вздрагиваю, опускаясь обратно на кровать.

― Я знаю достаточно.

― Тогда просвети меня.

― Я думаю, в глубине души ты хороший человек, ― говорю я, подложив ладони под щеку. ― Порядочный, честный. Яростно защищаешь тех, кого любишь. Но ты носишь маску, чтобы люди не видели тебя настоящего. Для тебя уязвимость ― это болезнь, слабость. ― Мои глаза начинают привыкать, когда я смотрю на белый барьер с красными пятнами. ― С тобой случилось что-то плохое. Что-то ужасное. И, возможно, ты всегда винил в этом себя, хотя это была не твоя вина. И не могла быть. Но ты глубоко чувствуешь, больше, чем показываешь. Ты переживаешь свои потери до такой степени, что отвергаешь подлинные эмоции, связь… чувства. Так проще. Безопаснее.

Никакого ответа.

Я смотрю на стену, мое сердце бьется все живее, пока я дышу задумчивой тишиной.

― Я на правильном пути?

― Хм, ― ворчит он, ерзая на месте. ― Теперь ты мой психотерапевт?

― А у тебя есть психотерапевт?

― Люди обращаются к психотерапевтам, чтобы измениться. Это означает, что есть смысл пытаться. Или что тебе не все равно.

― Измениться ― это не то слово, которое я бы использовала. Терапия ― это рост. Это то, что может быть полезно каждому, верно? ― Когда он ничего не отвечает, я прикусываю щеку, надеясь, что хоть немного достучалась до него. ― Замыкание в себе не идет тебе на пользу, Айзек. Это ведет к одиночеству. Жизнь всегда будет наполнена потерями и душевной болью, но именно это делает нас сильнее. Мы живем с ними, но не позволяем им определять нас.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');