Злые люди - Свечин Николай - Страница 4

– Тридцать тысяч! – ахнул вице-губернатор.

– Я дам вам расписку.

– Какую еще расписку! – рассердился Всеволожский. – Как будто вы эти деньги для себя берете… Процентные бумаги подойдут?

– Подойдут.

Вице-губернатор вздохнул и полез в тумбу письменного стола.

Вечером того же дня произошло еще два события, связанных с расследованием убийства на Московском вокзале.

Вернувшись от Всеволожского, Благово снарядил было курьера в Макарьевскую часть за Здобновым. Он хотел, чтобы тот привез лавочника Архипова. Столь толкового человека, непьющего и наблюдательного, следовало принять заштатным агентом полиции или, проще говоря, осведомителем. Но Иван Иваныч неожиданно приехал сам и привез отставного унтера с собой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Ваше высокоблагородие, – доложил он, – господин Архипов выяснил важные сведения по известному вам делу и сообщил мне. Я счел своим долгом доставить его сюда для личного свидания с вами.

Торговец, оказавшийся рослым красивым мужчиной, по-военному четко доложил следующее:

– Сегодня поутру ко мне в лавку зашел неизвестный, и при нем подмастерье из красильни Каширина. Красильня находится в Пирожковской улице, через два дома от зарезанного Быткина. Они промеж себя о чем-то говорили, и я вдруг слышу: подмастерье сказал, что Быткин, мол, знал того человека, который его зарезал. До того я их совсем не понимал, потому говорили они на чудном каком-то, тарабарском, позвольте сказать, языке. А тут вдруг – по-нашему… Незнакомец-то еще сказал… Слова-то чудные какие, но я запомнил кой-что, слово в слово… Вот как он сказал: «капенить по лауде и пустить вохру, ежели юсы не отдаст, шонда хрустов»[6]. Вот. Прямо ума не приложу, что это такое, по-китайски разве… А когда мужик, мол, за узду схватился и кричать принялся, тот-де, офеня который, отошел сперва, но недалече, стоял и слушал. При виде же городового подобрался к Быткину и словно бы прижался к нему на миг. Тот охнул, обернулся через плечо и говорит: «Гаврила, ты чево?» – да и повалился на спину, а изо рта у него кровавая пена пошла. А парень-то боком-боком – и ходу. Молодой, кудрявый, и левое ухо у него снизу разорвано. Вот.

– Стало быть, убийцу зовут Гаврила, и он имеет особую примету – рваное левое ухо?

– Так точно!

– А подмастерье как кличут?

– Имя ему Леонид, а фамилию не спрашивал. У Каширина числится.

– Молодец, Архипов. Спасибо за помощь следствию. Сядьте и напишите все, что мне сейчас рассказали. И кстати – не хотите ли поступить к нам заштатным агентом? За порядком в Кунавине приглядывать и нам сообщать. Два пятьдесят помесячная оплата, а за важные сведения вроде сегодняшних – отдельные наградные, до семи рублей.

– Деньги нелишние, ваше высокоблагородие, но… мне бы от околоточного защиту какую получить. Это бы лучше. Мзду вымогает, замучил совсем. Не дал я ему на Пасху, так он санитарного инспектора прислал, грозит лавку мою закрыть. А у меня в лавке чистота и порядок, ваше высокоблагородие! Это он со злобы…

– Как фамилия околоточного?

– Махоркин, ваше высокоблагородие.

– Разберусь я с твоим Махоркиным. Садись и пиши заявление о поступлении на заштатную службу, тогда тебе сам частный пристав будет не брат.

Радостный Архипов отправился писать, а в кабинет зашел агент 1-го разряда Форосков, малый умный и расторопный. Он вел за собой парня с бесхитростным крестьянским лицом.

– Ваше высокоблагородие. Жалоба поступила, и любопытная такая жалоба, имея в виду тот случай на вокзале. Прикажете доложить?

– Пусть сам расскажет. Что стряслось?

– Так что, вашебродие, в извозчики нас не пущают.

– Кого это «нас»?

– Нас. Мы крестьяне деревни Караваихи. И задумали, значится, патент приобресть. На извозчика. А оне нас не пущают.

– Вас – это тебя?

– Ага. Вот. Четвертый уж раз мы туды ходим, а писарь и старшина цеха отказывают. Мы знаем, что надоть. Лошадь, упряжь, коляску. Мы все это им представили. Ан нет!

– Может, ты под следствием состоял или недоимки имеешь?

– Нигде мы не состояли, и ничего за нами не числится, – гордо заявил парень. – А вымогают оне, чтобы я лошадь свою отдал взад – у соседа я ее арендовал – и взял другую. У Рубочкина. А зачем ее отдавать? Хорошая лошадь. А у Рубочкина купить стоит восемьдесят рублев или аренда три рубля в неделю. В ярмонку шесть. А у соседа рупь двадцать круглый год!

– Кто таков этот Рубочкин?

– Постоялый двор содержит. На Гребешке. Он завсегда у них при управе трется! И нам себя навяливает… Второго дня так прямо и говорит: «Ежели ты у меня лошадь не купишь, патента тебе не видать, сыч навозный». Вот! Так, выходит, стачка это, вашебродие. Чтобы деньгу из нас доить. Да. Вот.

– Теперь понятно. Форосков! Одень общеполицейский мундир и сходи-ка в ремесленную управу. Составь протокол и подготовь жалобу городскому голове. Но веди себя формально, пока этих орлов сильно-то не пугай. А за догадливость хвалю. Рубочкин этот может очень нам пригодиться…

Про извозопромышленника навели справки, и выяснилось, что прошлое у него весьма темное. Смолоду промышлял «карманной выгрузкой», потом воровал свинец с крыш; дважды сидел под следствием. Оба раза был оставлен в сильном подозрении, без приговора. Умный и хитрый. Последние годы вел как будто бы благонамеренный образ жизни, записался в купцы, исправлял законный извозный промысел. А теперь вот, похоже, оказался замешан в такое дело…

Итак, в Нижнем Новгороде появился новый человек. Ян Францевич Титус – рыжий лифляндец с хитрыми, неприятными, бегающими глазами и лицом продувной бестии. Голос вкрадчивый. Видно, что тертый и при деньгах, но род занятий неопределенный – типический грюндер[7]. То ли банк разорил, то ли опеку разграбил, но что-то в этом роде… Поселился приезжий в Третьей Ямской улице, неподалеку от Крестовоздвиженского монастыря. И уже через день свел знакомство с владельцем постоялого двора Саввой Провичем Рубочкиным: зашел пообедать (при дворе был буфет), да и разговорился. Несколько дней кряду лифляндец столовался у нового знакомого, много болтал ни о чем, ходил кругами вокруг да около. Рубочкин чувствовал: готовит рыжий какой-то разговор, примеривается. И действительно, в субботу, встретившись у Николы на Гребешке, пришли они позавтракать и сели в отдельном кабинете. Титус велел подать мадеры. Выпили, и он завел такую речь:

– Я, Савва Прович, ежели помните, приехал к вам из Москвы. Прожил там четыре года, сменил несколько занятий, но вот пришлось уехать. Обстоятельства, знаете ли… Человек я деловой, сложа руки сидеть не люблю. Хочу с праздной жизнью покончить и опять к делам вернуться. Только вот города я вашего не знаю и людей тоже; нужен мне советчик, а может, и компаньон.

– Хгм… Понятные мне ваши слова, Иван Францевич. Сразу видать, что вы человек серьезный, не краснобай. Но чтобы вам совет подать, надобно знать род ваших прежних занятий: к чему склонность и навык имеете, каким капиталом располагаете. А иначе что я могу сказать? Вон, есть хорошее, доходное дело – кругляк возить из Семенова в безлесые южные уезды. Там, как говорится, хворостины не найдешь скотину со двора согнать; осенью за дрова любые деньги взять можно. Надо ли вам это?

– Нет, Савва Прович, дровяное дело не по мне. Сколько там заработаешь? Меня привлекают те промыслы, где прибыль побольше. Последнее мое дело – скупка в Первопрестольной серебряной монеты. Вот это бакшиш! Там главное – кассира иметь знакомого. Размениваешь у него будто бы ассигнации на серебро, а потом сбываешь втридорога.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

– В Германию возили?

– И в Германию, и в Англию. Мы, русские, известные дураки: у нас на монету идет металл такой пробы, что иностранцы вдвое больше начеканят. Да и курс на русские ассигнации на Берлинской бирже такой, что, ничего не делая, можно хорошо заработать. Потому при переводе бумажек в металл и обратно есть лазейки для оборотистого человека. Так что торговал я… деньгами. До сорока пяти процентов годовых выгонял! Три кассира на меня работали. Еще бы годика два так-то, и можно было бы на покой уходить. Но не успел. Власти спохватились, что серебро за рубеж уходит, и гонения начались. Так всегда перед войной бывает. Когда Крым громили, то же наблюдалось; сейчас с турками войны ждут, и опять строгости… Пришлось не только лавочку прикрыть, но и вообще из Москвы спасаться. Кассиры мои сейчас под следствием, а меня, не побоюсь сказать, голыми руками не возьмешь.