Палач и Дрозд - Уивер Бринн - Страница 13

Я молча смотрю, как она берет с раковины пластырь и залепляет им порез, затем мочит другой марлевый тампон и обрабатывает соседний порез.

– Мне его оставил отец, – сообщаю я.

Слоан вопросительно смотрит на меня.

– Шрам на губе. Тот самый, на который ты постоянно пялишься.

Слоан тихонько фыркает. Лицо ей закрывают волосы, но я все равно вижу в просветах между черными прядями румянец.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Я ведь говорила: хватит задирать нос, – хмыкает она.

– Проверяю, по-прежнему ли ты считаешь меня красавчиком.

– Я считаю, что ты чудовище, это гораздо ближе к истине.

– Какая ты жестокая. Ранишь в самое сердце, – говорю я, прижимая свободную руку к груди. Улыбаюсь, и Слоан снова прячет глаза.

Она налепляет очередной кусок пластыря, и мне не хватает духу сказать, что он все равно отвалится, когда я залезу в душ смыть усталость с натруженных плеч. Надо будет взять запасную упаковку и обновить повязку.

– Он жив? Твой отец? – спрашивает Слоан, отвлекая меня от мыслей о том, что еще можно прихватить в качестве сувенира на память о нашей первой игре.

– Нет. – Я сглатываю комок. Секреты, которые я предпочитаю загнать поглубже, отчего-то в присутствии девушки всякий раз просятся наружу. Сегодняшний вечер не стал исключением. – Мы с Лахланом его убили. В тот день, когда он оставил мне шрам. Он тогда разбил тарелку о мою голову.

Слоан, замерев, неотрывно смотрит мне в глаза.

– А ваша мать?..

– Умерла, рожая Фионна.

Слоан опускает плечи и тяжело, протяжно выдыхает. Закусив нижнюю губу, она смотрит мне в глаза.

– Соболезную…

– Не стоит. Сложись все иначе, меня бы здесь не было, – говорю я, заправляя прядь волос ей за ухо, чтобы видеть веснушки. – Я ни о чем не жалею.

И снова на ее щеках румянец, который сводит меня с ума. Хочется запечатлеть эту картину в памяти: раскрасневшуюся девушку с искрами в глазах и со спрятанной в уголках губ улыбкой.

– Ты чудовище. Точно!

– Технически я герой. Потому что я выиграл!

Слоан демонстративно стонет.

– Теперь будешь припоминать мне этот факт до конца дней?

– Разумеется.

– Знаешь, хоть я и проиграла… что весьма печально, – добавляет она, чуть заметно улыбаясь. – Было весело. Интересно и необычно. Как будто именно этого мне не хватало. Поэтому… спасибо, Роуэн.

Слоан накладывает последний кусок пластыря, медленно приглаживает его пальцем, встает и отходит. На пороге останавливается, обхватив себя руками.

– Наверное, в первую очередь надо убрать следы на дороге, – говорит она и, одарив меня еще одной, на сей раз неуверенной, улыбкой, скрывается за дверью.

Из коридора доносятся шаги, потом в доме становится тихо.

Она по-прежнему может уехать. Послать меня к черту и сесть в машину. Сделать так, чтобы я никогда ее не нашел.

Следующие три дня эта мысль не покидает мою голову, однако Слоан раз за разом меня удивляет.

Под стеклом

Слоан

Прошло шесть месяцев.

Шесть месяцев с момента нашей последней встречи. Шесть месяцев мы переписываемся каждый день. Шесть месяцев Роуэн рассказывает о том, как празднует свою победу. Шесть месяцев засыпает меня мемами, шутками, картинками, иногда звонит, чтобы поздороваться. Я с нетерпением жду от него сообщений. Он словно согревает меня изнутри, освещая самые темные уголочки души.

Каждую ночь, стоит закрыть глаза, я вижу его перед собой в лунном свете посреди дороги: он стоит на колене, словно готовясь принести клятву. Рыцарь, облаченный в серебро и тени.

«Я думаю, ты подсматривал за ней, а потом собирался убить», – сказал он тогда Фрэнсису, который молил о пощаде и хватал его за руки. Роуэн добавил что-то еще, но я не расслышала, что именно: последнюю фразу он произнес шепотом перед тем, как выпустить на волю своего демона. Высвободить ярость, тлеющую в душе. Сбросить маску, за которой обычно прячется.

– Он чуть ли не в фарш его перемолол, – говорю я Ларк, в очередной раз перечитав недавнюю переписку и отложив телефон в сторону.

Ставлю на диван миску с попкорном, беру на руки как всегда недовольного Уинстона и сажаю кота на колени. С Ларк мы тоже не виделись несколько месяцев. По своему обыкновению она укатила в очередное турне с какой-то инди-группой и теперь мотается из одного городка в другой, выступая в хипстерских барах. Такая жизнь ей ужасно нравится. Подруга едва ли не светится от радости.

– Зрелищно хоть было? – спрашивает Ларк, собирая светлые волосы в пучок на макушке. Почему-то у нее он всегда получается лохматым. – Судя по твоему рассказу, очень!

– Пожалуй, да. И все же в какой-то момент мне стало не по себе. Я привыкла все контролировать. А тут – чистейшая ярость. Полное отсутствие контроля.

Я гляжу на лежащий под ногами вязаный плед: тетушка Ларк подарила мне его в год выпуска. Ее семья приняла меня как родную, проявила невиданную прежде любовь и заботу, на которые я не знаю, чем ответить. Я просовываю пальцы в дырочки между петлями, а когда снова поднимаю голову, то натыкаюсь на пристальный взгляд подруги.

– Я чуть было не сбежала, – признаюсь.

Ларк щурится:

– И тебе стыдно за такие мысли?

– Да.

– Почему?

– Он бы меня не бросил, сложись иначе.

– Но ты осталась.

Я киваю.

– Почему?

В груди становится тесно, когда я вспоминаю, как Роуэн, уронив плечи, звал меня по имени: словно умолял вернуться. Сердце неприятно екает.

– Он выглядел таким… уязвимым. Хотя только что убил человека. Я не могла бросить его одного.

Ларк дергает губами, словно сдерживая улыбку.

– Понятно. Значит, ты осталась. У тебя появился еще один друг.

– Заткнись!

– Может, даже будущий поклонник.

Я недоверчиво ухмыляюсь.

– Ага, конечно.

– Или родственная душа.

– Ты – моя родственная душа.

– Тогда лучший друг. Со всеми положенными привилегиями.

– Хватит!

– Все ясно, – снова говорит Ларк. Сверкнув глазами, она садится прямо, изящно вскидывает руку, откашливается и начинает петь: «Волшебный мир… Чудес немало встретишь ты… Любовь способна на любое чудо».

– Ты смешала «Аладдина» с «Дневником памяти». У тебя прекрасный голос, Ларк Монтегю, но тексты просто ужасные.

Ларк хохочет и откидывается на спинку дивана. На экране телевизора мелькают кадры из «Константина» – фильма, который мы включаем всякий раз, когда хотим успокоить нервы. Мы молча наблюдаем за тем, как Киану Ривз ловит паука стаканом.

– Вот бы мне такого мужчину, – вздыхает Ларк, указывая пальцем на экран. – Грозного, молчаливого и угрюмого… Обожаю!

– Ты повторяешь это всякий раз, когда мы включаем фильм.

– Что поделать, если это лучшая роль Киану. Я не виновата. – Вздохнув, Ларк берет из миски горсть попкорна. – На личном фронте у меня полное затишье. Вроде и есть вокруг мужчины, но на мой вкус они чересчур унылые. Мне-то хочется страстей. Ну, ты понимаешь – немного грубости, чтобы меня называли мелкой грязной шлюшкой… Вот что мне нужно! А всякие ноющие в микрофон типы наводят на меня тоску.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');

Я давлюсь смехом, подбрасываю в воздух кусочек попкорна, пытаюсь поймать его ртом, но промахиваюсь.