Рассвет Жатвы - Коллинз Сьюзен - Страница 8

Взгляд Сида невольно устремляется на небо – звучит низкий раскат грома, словно в предостережение. Я смотрю на бледное лицо ма, на дрожащие губы братишки и выпаливаю, не успев пожалеть:

– Не надо, ма!

– Нет уж, – перебивает меня она, – я это сделаю. Мы оба сделаем, как вы скажете, если дадите нам обняться в последний раз.

– Договорились. – Плутарх ставит их бок о бок, ма встает позади Сида и обхватывает его руками. – Хорошо, мне нравится. Итак, сейчас середина Жатвы, Друзилла отбирает юношей. Она только что сказала: «Хеймитч Эбернети». Раз, два, три, камера, мотор!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ма ахает, Сид оборачивается к ней с растерянным видом, как наверняка поступил и в тот самый миг на Жатве.

– Снято! Это было бесподобно. Давайте попробуем еще раз, только теперь ахнете чуточку громче, ладно? Итак, три, два, раз…

Увы, одним разом не обходится. Плутарх требует все более эффектных реакций: «Крикните его имя!», «Спрячь лицо матери в подол!», «Попробуй расплакаться!», пока Сид на самом деле не ревет в голос, а ма уже на грани обморока.

– Прекратите! – взрываюсь я. – Хватит! Вы и так достаточно сняли!

Рация у него на поясе трещит, раздается нетерпеливый голос Друзиллы.

– Где ты, Плутарх?

– Уже закругляюсь. Будем через пять минут. – Плутарх машет ма и Сиду, они бросаются ко мне. – Даю вам две!

Я стискиваю их в объятиях изо всех сил – все-таки в последний раз, при этом времени даром не теряю, ведь семейка у нас бережливая.

– Берите!

Я высыпаю им содержимое карманов: деньги и арахис – матери, нож и пакетик с мармеладками – в руки Сида. Завещаю им остатки моей жизни в Двенадцатом.

Сид поднимает пакетик.

– Для Ленор Дав?

– Проследишь, чтобы она их получила?

Голос Сида охрип от слез, но звучит решительно.

– Получит, обещаю.

– Знаю. Ведь я всегда могу на тебя положиться! – Я опускаюсь на колени перед братишкой и протягиваю ему рукав, чтобы вытер нос, как в детстве. – Теперь ты единственный мужчина в доме. Будь на твоем месте другой мальчишка, я бы волновался, но насчет тебя уверен: ты справишься. – Сид качает головой. – Ты в два раза меня умнее и в десять раз храбрее! Ты справишься. Ладно? Ладно? – Он кивает, и я ерошу ему волосы, встаю с колен и обнимаю мать. – Ты тоже, ма.

– Люблю тебя, сын, – шепчет она.

– И я тебя люблю.

Сквозь треск рации Плутарха доносится нетерпеливый голос Друзиллы:

– Плутарх! Не думай, что не уеду без тебя!

– Пора, ребята, – говорит Плутарх. – Друзилла никого не ждет.

Миротворцы направляются к нам, собираясь разлучить, однако ма с Сидом держат меня крепко.

– Помнишь, что отец сказал дочке Виткома? – выпаливает ма. – Это и к тебе относится!

Я мысленно переношусь в Дом Правосудия, к рыдающей девочке и тошнотворному запаху гниющих цветов, заполонившему все помещение. Па разговаривает с Сарши и наказывает ей: «Не позволяй им себя использовать, Сарши. Не смей…»

– Плутарх! – визжит Друзилла. – Плутарх Хевенсби!

Миротворцы растаскивают нас в разные стороны, отрывая меня от земли, и Сид умоляет:

– Не забирайте моего брата! Не надо! Он нам так нужен!

Ничего не могу с собой поделать – я должен подавать брату хороший пример, однако вырываюсь изо всех сил.

– Все хорошо, Сид! Все будет… – Мое тело пронзает электрический разряд, и я обмякаю.

Каблуки моих ботинок подпрыгивают вверх по ступенькам, волочатся по коврам в Доме Правосудия, по гравию на дорожке позади него. В машине я позволю им надеть наручники без всяких возражений. В голове мутится, и я точно знаю, что второго удара шокером мне не надо. На подгибающихся ногах я взбираюсь по металлическим ступенькам в поезд, где меня швыряют в отсек с зарешеченным окном. Прижимаюсь лицом к стеклу, но не вижу ничего, кроме грязного угольного вагона.

Несмотря на нытье Друзиллы, мы битый час стоим на месте. Небо чернеет, начинается гроза. По окну стучит град, затем град сменяется ливнем. К тому времени, как колеса поезда приходят в движение, в голове у меня проясняется. Я пытаюсь запомнить каждую мимолетную картинку из Двенадцатого, что проносится за окном: вспышка молнии освещает обшарпанные склады, по грудам шлака стекает вода, зеленеют поросшие лесом горы.

И вдруг я вижу Ленор Дав! Она стоит высоко на скале, мокрое красное платье липнет к телу, в руке зажат мешочек с мармеладками. Когда поезд проносится мимо, она оборачивается и яростно кричит ветру о своей утрате. И хотя для меня это зрелище как острый нож, хотя я изо всех сил стучу по стеклу и разбиваю кулаки в кровь, я благодарен своей девушке за ее последний подарок: она не дала Плутарху шанса передать в эфир сцену нашего прощания.

Момент, когда наши сердца разбились вдребезги, принадлежит лишь нам двоим.

Глава 3

Яруки и тяжело дыша. Грудь пронзает острая боль. Может ли человеческое сердце разбиться в буквальном смысле? Я представляю, как сердце рас-сползаю по стене, баюкая распухшие падается на дюжину стеклянных красных кусочков и их острые, зазубренные края впиваются в плоть с каждым его ударом. Не научно, но уж так я чувствую. Часть меня думает, что я умру прямо сейчас, от внутреннего кровотечения. Увы, если бы все было так просто! Наконец мое дыхание замедляется, и приходит отчаяние.

Я больше никогда не увижу Ленор Дав. Никогда не услышу ее смех из ветвей над головой. Никогда не почувствую ее тепло в своих объятиях, не услышу, как она играет на музыкальном ящике, и не надавлю пальцем на складочку между ее бровями, когда она обдумывает какую-то мысль. Никогда не увижу, как ее лицо светлеет из-за мешочка с мармеладками, полной луны или моего шепота: «Люблю, огнем горю!»

Все это у меня отняли. Любовь, дом, маму, младшего братишку… Зачем я сказал, что теперь он – мужчина в доме? Это же нечестно! Не много ли для хрупких плеч юного и полного надежд мальчишки? Как говаривала моя бабушка со стороны отца, Сид родился лицом к солнышку. Думаю, из-за этого он много чего не замечает на земле, поскольку постоянно смотрит в небо. Он восхищается солнцем, облаками и любыми объектами, которые видны ночью. Тэм Янтарь научил Ленор Дав разбираться в звездах, поскольку бродячие музыканты ориентировались по ним в своих странствиях много лет назад, а она научила Сида. В ясную ночь он непременно тащит всех нас на улицу и показывает картинки, в которые они складываются. «Вон ковшик для воды, совсем как наш в ведре! Вон там – охотник с луком. На Бердока похож, правда? Вон лебедь, хотя Ленор Дав называет его гусем. Смотри, ма, а вон твое созвездие! Если перевернуть, то получится «М» как ма!»

И ма всегда радуется, потому что ей редко перепадает что-нибудь хорошее, не говоря уже о том, чтобы разжиться собственным созвездием! Вечно она все нам отдает. Я сделал вид, что не заметил, как вчера вечером она принесла цыпленка, которого собиралась зажарить на мой день рождения. Наверняка набрала побольше стирки, чтобы наскрести денег. Сможет ли она сводить концы с концами без того, что я зарабатываю у Хэтти? Сможет – или умрет, надрываясь из последних сил. Ма… Эх, ма!..

Плутарх был прав. Я облажался. И за это заплачу своей смертью, и разбитыми сердцами, и жизнями всех, кто меня любит.

Смотрю, как за окном проносятся деревья. Всегда думал, что если кому из нас и удастся свалить из Двенадцатого, так разве что Ленор Дав. Когда-то ее предки были великими путешественниками, ездили из дистрикта в дистрикт и давали музыкальные представления. Тэм Янтарь еще помнит те времена – ему было столько же, сколько и мне, когда война закончилась и миротворцы заставили музыкантов осесть, убив всех взрослых и приписав детей к нашему дистрикту. Ленор Дав просто обожает истории о былых денечках, когда ее семья разъезжала повсюду на стареньком пикапе. Потом с горючим стало туго, они приспособились запрягать в автомобиль лошадей. К тому моменту, как музыкантов загнали в Двенадцатый, они сами толкали повозку и передвигались по большей части пешком, но их все устраивало. Еду готовили на костре, разъезжали на своей колымаге по разным городам, играли на старых складах вроде Котла или в поле, если придется, опять же, какая-никакая, а слава среди местных тоже имелась. Наверняка в их жизни случались и страдания, но моя девушка представляет прошлое в таком романтичном свете, что я об этом даже не заикаюсь. Все равно вернуться к нему не получится, ведь Двенадцатый не может покинуть никто, и идея вновь отправиться в путь ее дядюшек вовсе не привлекает. И все же Ленор Дав убеждена, что за пределами Панема, далеко-далеко на севере, живут люди. Иногда она надолго исчезает в лесу, и я боюсь, что с концами.

(function(w, d, c, s, t){ w[c] = w[c] || []; w[c].push(function(){ gnezdo.create({ tizerId: 364031, containerId: 'containerId364031' }); }); })(window, document, 'gnezdoAsyncCallbacks');