Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия - Страница 84

— Возможно, один из молодых красивых послушников утолил бы ваши желания? — спросила лукаво Кошечка.

— Мальчики из храмов относятся к любовным ласкам как к религиозной обязанности. — Ситисабуро доел последний ломтик баклажана, вынул бумажный платок из лежавшего рядом кошелька и аккуратно вытер рот. Потом актер свернул грязную бумажку в крошечный шарик и спрятал ее в рукав: оставлять за собой мусор считалось неприличным. — Они начали меня утомлять.

— Простите меня за грубость, ваша честь, но, конечно, они сдерживаются только оттого, что преклоняются пред вашим величием.

— Ты так думаешь? — Ситисабуро умело притворялся спокойным, но Кошечка знала, что он приходит в восторг при мысли об объятиях в темноте с молодым таинственным любовником, скрытым под маской.

Кошечка представила себе то, что возникает сейчас в воображении актера, — крепкие, гладкие бедра мальчика, стройные и тугие ягодицы, упругие под нажимом пальцев. Плоские, мягкие ядра, которые трепещут в сжимающей их руке, словно желая выскользнуть из ладони. И маленький вздрагивающий «предмет», который так сладко поглаживать и ласкать языком. Молодая женщина почти жалела, что сейчас так сильно разочарует своего старого друга, хотя надеялась, что Ситисабуро придет в восторг от опасного приключения, которое получит взамен, и это утешит его.

Когда знаменитый актер помог Кошечке бежать из Эдо, он рассчитался с ней за прошлое. Теперь она окажется у него в долгу, и это не радовало молодую женщину: принять ласки мужчины означало ограничить свою свободу, но она понимала, что лучше расплатиться сейчас. Значит, сегодня ночью у нее будет еще одно дело.

Кошечка выпрямилась и, оставаясь на коленях, придвинулась к Ситисабуро так близко, что услышала его дыхание: оно стало тяжелым от влечения, в нем даже послышались свистящие нотки. Она чувствовала запах алоэ, которым актер надушил рукава, и маринованной редьки, которой он очистил нёбо.

Когда Ситисабуро положил тяжелую руку Кошечке на плечо и игриво потянул ее за пояс, соблазнительница сорвала маску и улыбнулась.

— Заостри свое двойное зрение, старый друг, — тихо сказала она. — Случается так, что ловишь одну рыбу, а попадается другая.

Актерский дар Ситисабуро был действительно велик, он сумел остаться невозмутимым.

— Я не таков, как ясноглазый Мусаси из легенды, — сказал он, приняв полную достоинства позу довольного собой человека. — Я, как и ты, умею разыгрывать людей.

— Мне нужна работа, Сити-сан, — заявила Кошечка и кокетливо дотронулась веером до его груди.

— Работа! — пробормотал актер. — Не говорите нелепостей, милая госпожа: из шелковой парчи не получается половая тряпка.

Струи дождевой воды стекали с балок моста и с громким плеском ударялись о бамбуковое ограждение берега. Касанэ подняла фонарь, чтобы Кошечка могла разглядеть лица людей, сгрудившихся у костров, раздуваемых ветром. Кошечка не узнала никого.

— Вы не видели тут слепого старика и молодую женщину с двумя детьми? — спросила она.

— Они ушли сегодня после полудня, — ответила какая-то старуха, лицо которой пересекала резкая тень от соломенного колпака на голове.

— Вы не знаете, куда они отправились?

— Не больше, чем о том, где гуляет сегодня ветер, поднимавший пыль вчера на дороге! — отозвалась старая нищенка враждебным тоном, даже не взглянув на вчерашнюю соседку. Доброе чувство, объединившее прошлой ночью под этим мостом товарищей по несчастью, исчезло. Теперь Кошечка стала этим людям чужой, она не мокнет под дождем без приюта. У нее есть зонт от дождя, новый соломенный плащ, и, очевидно, ее ждет где-то сухая постель.

Беглянка убедила себя, что она не нарушит порядок будущих воплощений молодой матери, если подарит ей узелок еды и три серебряные монеты, завернутые в бумагу, которые лежали сейчас под ее харамаки — повязкой на животе. Деньги она отделила от той суммы, которую ей подарил Ситисабуро, и хотела пожертвовать несчастной женщине и ее семье.

Кошечка привыкла считать, что щедрость к обитателям дна жизни — это сделка: покупка в кредит чьих-либо обязательств, будущей поддержки, расположения или милости Небес. Но сейчас дочь князя Асано обнаружила, что радость делать подарки, не рассчитывая на ответную плату, отзывается в сердце гораздо сильнее, чем удовольствие от получения дара.

Когда Кошечка поняла, что молодая мать ушла, не дождавшись ее помощи, чувство горечи было таким сильным, что женщина едва смогла сдержать его. Глубокими вздохами она остановила плач, готовый вырваться из груди. Потом подняла выше соломенный плащ, закрывая от дождя шею, ниже надвинула на лицо шляпу, открыла зонт и вышла под ливень. Холодные струи дождя, которые ветер бросил ей в лицо, остудили горячие слезы на щеках.

ГЛАВА 42

Стая воробьев

Представление, которое труппа Ситисабуро давала в городке Камбара, шло под открытым небом. Роль стен театра играли бамбуковые щиты, покрытые большими соломенными циновками. Стоя за кулисами подмостков, установленных перед дверью храма, Ситисабуро смотрел на разгороженный двор.

Спектакли театров кабуки часто сопровождались буйством публики. Ситисабуро носил на свои икрах доказательство всплеска эмоций зала — маленькие фиолетово-синие синяки. Зрители из «давильни», разгорячившись, стали щипать знаменитого актера за ноги, когда он в роли злодея — князя Кудо — подошел слишком близко к краю сцены.

Несмотря на такие своеобразные свидетельства успеха, Ситисабуро чувствовал себя неуверенно перед этой публикой. Люди, сидевшие на временно покрытых навесами помостах по обеим сторонам сцены, выглядели вполне прилично. Конечно, тут удивляться нечему — это были дорогие места. Те же, кто купил билеты за десять мон — крестьяне, слуги и приказчики, — располагались в трех центральных отделениях загородки — «давильне», большом нижнем и заднем — «галерее для глухих». Они сидели на охапках травы или на взятых напрокат толстых и жестких соломенных подушках, похожих на обрезки татами. Эти зрители сегодня, кажется, были возбуждены сильней, чем всегда.

Большинство зрителей-крестьян прежде никогда не видели представлений кабуки: их хутора отстояли слишком далеко от Киото, Эдо и Осаки. К тому же правительство запрещало сельским жителям посещать театры. Власти считали, что театральные представления, отвлекая крестьян от похвальных занятий, вскружат им головы мечтами о красивой жизни. Крестьяне начнут маслить волосы и перевязывать их бумажными шнурами вместо соломенных жгутов. Они захотят иметь зонты, цирюльников, общественные бани и лавки ростовщиков. И все это непременно приведет к ослаблению страны. Но, как и большинство запретов, вывешиваемых на правительственных досках, этот запрет нарушался все чаще и чаще.

Новоявленные театралы подзывали продавцов, которые через плотную толпу катили свои тележки с завтраками в коробках, чаем и сакэ. Поглощая приправленный уксусом рис и сырую рыбу, зрители обменивались слухами, обсуждали спектакль и кричали слова поощрения находившемуся на сцене Стрекозе.

Ситисабуро заметил, что в зале сегодня чаще, чем обычно, мелькают чашечки с сакэ и сотю — крепким самогоном из батата. Крестьяне пили больше, чем всегда, и отчаянно веселились.

— Народу много, — пискнул постановщик, крутясь вокруг Ситисабуро: огромные, укрепленные каркасом рукава костюма князя Кудо мешали ему смотреть в зал. — Нам будет трудно уносить «трупы» после последней сцены.

— А сколько тараканов? — спросил Ситисабуро.

— Всего лишь около двадцати, и все — родственники настоятеля. Большинство зрителей заплатило за вход, — ответил постановщик. Он поклонился и поспешил прочь — отчитать молодого автора пьесы, который вообразил, что его замысел важнее идей ведущего актера. При мысли о том, до какой степени дошло моральное разложение общества, если в нем зарождаются такие нелепые, перевернутые понятия о театре, постановщик сокрушенно покачал головой.