Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия - Страница 80

Касанэ тоже не сидела без дела: она выклянчила у одного из лавочников бамбуковый ковш и теперь ходила по двору, собирая подаяние. Кошечка знала, что просить милостыню дело и достойное, и благородное, но ненавидела это занятие. Она подозревала, что старая поговорка «кто три дня пробыл нищим, уже не может остановиться» — верна. Кошечка предпочла дать представление. Конечно, это была тоже форма нищенства, причем недостойная и неблагородная, и Кошечка предполагала, что Мусаси не одобрил бы ее.

В «Книге почвы» Мусаси сожалел о всеобщей склонности к «торговле своими дарованиями» — ему не нравилось, что люди превращают талант в товар. Но он имел в виду тех, кто рекламировал свои школы боевых искусств, тех, кто с помощью былых заслуг извлекал прибыль. Кошечка торговала только своей сообразительностью. Она вырезала маску ножницами, которые «прошли с ней семь падений и восемь подъемов», как говорилось в старой поговорке, сложила столик из материалов, которые подобрала на строительной площадке у сгоревшей кухни, и принялась за дело. Теперь она жалела, что добилась успеха, — он привлекал внимание.

Кошечка еще больше жалела бы о своей удаче, если бы знала, что среди зрителей находится ронин из Тосы.

Он пришел сделать пожертвование храму и при этом осторожно выяснить, не просились ли здесь на ночлег паломники — молодые крестьяне, брат и сестра. Теперь Хансиро стоял, не замешиваясь в толпу зрителей, за высоким, поросшим мхом каменным фонарем, слушал рассказчицу и ждал.

Хансиро тоже переоделся, но не для того, чтобы обмануть Кошечку, — он знал, что это невозможно, а для того, чтобы меньше бросаться в глаза. На голове у него красовалась синяя головная повязка, завязанная под подбородком. Оделся ронин как якко — княжеский военный слуга самого низкого разряда: широкая бамбуковая шляпа, набедренная повязка, короткий сборчатый передник и подпоясанная куртка. Озорной ветер задирал подол этой куртки, оголяя мускулистые ягодицы.

Длинный меч Хансиро завернул в циновку, висевшую у него на спине, короткий меч оставил за поясом, а боевой веер спрятал под курткой. Свои немногие пожитки воин нес в маленьком узелке, подвешенном к посоху.

Хансиро сумел выудить у писца с заставы имена, стоявшие в подорожных княжны Асано и ее спутницы, но он знал, что должен действовать осторожно. Вспугнуть княжну Асано значило вызвать стычку, которая могла обернуться плохо для всех участников.

Госпожа Кошечка продолжала с удивительным мастерством прорубать себе путь через ряды врагов, умудряясь при этом оставаться неузнанной. По словам осведомителей, которых Хансиро имел в дорожной управе Мисимы, на дороге появилась опасная пара грабителей — молодой крестьянин и его сестра. Два дня назад на дешевом постоялом дворе они напали на пятерых самураев из Эдо и победили их.

Разбойники избили пятерых мужчин до бесчувствия и сбросили их в овраг. Самураи отделались переломами костей и ушибами. Когда власти стали спрашивать пострадавших, те стали отвечать на вопросы чиновников с поразительной уклончивостью, поэтому местный судья оставил их под стражей до выяснения обстоятельств дела.

Сама схватка происходила под покровом ночи, но побежденных вытаскивали из оврага множество свидетелей с фонарями. Несмотря на это, Хансиро с огромным трудом заставил себя поверить в то, что Кошечка вместе с сообщницей-крестьянкой одолели пятерых воинов Киры.

Что бы ни случилось на задворках дрянной ночлежки, княжна Асано явно усложнила жизнь враждебному князю. У Киры, наверно, начался запор от страха. Подумав об этом, Хансиро мысленно улыбнулся.

— Спасибо всем, — Кошечка закончила представление и поклонилась. Медяки посыпались ливнем. Женщина отошла в сторону, дожидаясь, пока последняя монета упадет на доску, потом принялась собирать их. Ее зрители, одобрительно гомоня, отошли к фокуснику, выпускавшему пчел изо рта.

Загораживаясь от Кошечки каменным фонарем и пятясь, Хансиро отошел назад, повернулся на пятке, обутой в соломенную сандалию, и скрылся в толпе.

Теперь он знал, каким голосом Кошечка говорит, изображая Хатибэя из Сосновой деревни в провинции Кадзуса.

Ронин из Тосы зашел в маленький веселый квартал, располагавшийся у храмовых ворот, чтобы выпить чаю, дать успокоиться быстро бьющемуся сердцу и обдумать свой следующий шаг.

— Хатибэй… — Касанэ поставила свой ковшик на бочку. В нем было тридцать семь медных монет. Она раскраснелась и часто дышала. — Я видела его!

— Кого? — Кошечка, сидевшая на перевернутой бочке, не сдвинулась с места, но придвинула к себе посох и внимательно всмотрелась в бурлящую толпу, пытаясь разглядеть врагов.

— Того молодого человека, паломника! Пожалуйста, напиши для меня стихотворение.

Кошечка отсчитала несколько драгоценных медяков и подала их Касанэ: в конце концов, любовь важнее еды.

— Купи немного чернил, кисть вот такой толщины, — она подняла вверх мизинец — и два листа бумаги. Бумагу бери сорта хонсё, если сможешь найти. — Кошечка добавила денег, чтобы хватило на бумагу высшего сорта: Касанэ это заслужила. И кроме того, всякое любовное чувство заслуживает почитания, кто бы его ни испытывал — знатнейший или самый низкий из людей.

Касанэ умчалась за покупками.

— Простите за грубость, — проговорил мелодичный хрипловатый голос с сильным осакским акцентом, и бледная изящная рука положила на неоструганную доску рядом с медяками, которые считала Кошечка, две серебряные монеты, называвшиеся «капельками», в надушенной бумаге цветы лаванды. — Вас интересует работа?

Кошечка взглянула вверх и увидела очаровательную белую маску: изогнутый дугой нос с горбинкой и высокой переносицей, нарумяненные щеки и маленький, словно сжатый рот, алый, как мак, и нарисованный с полным безразличием к подлинным контурам губ. Зубы незнакомца были выкрашены в черный цвет, брови сбриты, а вместо них нарисованы посреди лба новые — тонкие, как трехдневная луна. Перед Кошечкой стоял оннагата — актер, исполняющий женские роли.

Его покрытые черным лаком гэта были в целый сяку высотой. Одет актер был в неподпоясанный плащ из толстой шелковой парчи, которая на первый взгляд казалась черной, но на свету оказывалась темно-пурпурной — цвета «черной стрекозы». На этом поле были вышиты огромные серебряные с золотом стрекозы. Сверкающая зеленая с золотом подкладка закатанного, подбитого ватой и утяжеленного грузами подола волочилась бы в пыли, если бы не высокие гэта. Таби актера, белые, как журавлиный пух, облегали ноги, словно вторая кожа. Две длинные булавки с нефритовыми головками прикрепляли к уложенным в сложную прическу волосам шарф цвета лаванды, прикрывавший верхнюю часть головы и спускавшийся до бровей. Шарф скрывал то обстоятельство, что на макушке красавца был выбрит большой круг, как требовало правительство от актеров, игравших женщин. Исполнителя женских ролей сопровождали шедшие сбоку от него носильщик сундуков, слуга с трубкой и табаком, пять простых слуг, почти невидимых под грудами пакетов, и ученик, также накрашенный и одетый в алый наряд придворной девицы.

За спиной актера волновалась толпа поклонниц. Провинциалы редко видят представителей светского общества Восточной и Западной столиц, и здешние жители обычно удовлетворяют свои культурные запросы, читая журналы о новостях театральной жизни, набитые сплетнями о нравах обитателей столичных веселых кварталов. Они изучают дешевые гравюры, изображающие знаменитых актеров и куртизанок, и жалуются, что моды доходят до них уже устаревшими.

Провинциальные любительницы театра сжимали в руках шкатулки с письменными принадлежностями: каждая надеялась, что изысканный оннагата напишет стихотворение на веере или на экземпляре театрального путеводителя, называвшегося «Три чашки сакэ в дождливую ночь». Они подробно обсуждали шепотом последние изменения в прическе актера, вычисляли ширину его парчового пояса, покрывавшего грудь. Они пытались понять, что передают на языке узлов огромные, уложенные в несколько слоев складки банта, которым этот пояс был завязан на животе в манере изысканных куртизанок.