Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия - Страница 18

Хансиро знал, с кем надо переговорить на пути из Ёсивары в Эдо. Пятая попытка оказалась успешной. Очутившись возле ларька старой торговки угрями, сыщик низко поклонился старухе, и на его губах расплылась неподдельная улыбка. Хансиро часто разговаривал с этой женщиной, и ему было известно, что торговку интересуют не только деньги: чтобы выудить у нее все возможное, нужно было показать, что разделяешь ее ироническое отношение ко всему окружающему.

— Вы не видели здесь вчера ночью худенького парнишку в одежде грузчиков из компании Накагава? Он мог пройти здесь в самом начале часа Крысы.

Старуха посмотрела на клиента невидящими глазами, раскрыв их так широко, что они стали огромными, как у совы.

— Я плохо слышу, ваша честь.

Хансиро добавил к кучке медяков, лежавшей на его ладони, еще одну, завернутую в бумагу, монету в десять мон. Торговка быстро сгребла деньги, засунула их в рукав, потом отвернулась к решетке с жарящимися угрями:

— Может, и видела. Зрение у меня неважное.

Хансиро терпеливо добавил еще десять медных монет.

— Нельзя ли еще десять для улучшения памяти?

Когда Хансиро отсчитывал деньги, торговка ласково улыбнулась ему, как голодная кошка улыбается человеку, который держит в руке рыбьи потроха.

— Да, я видела ее, это молодая женщина, переодетая грязеедом. Она выглядела очень убедительно, но от нее пахло камелиевым маслом, и она подняла руку вверх, чтобы поправить волосы, которых больше не было у нее на голове. И к тому же у нее не было мозолей на руках.

— Кто был с ней?

— Никого.

— Точно никого?

— Да, — старуха усмехнулась беззубым ртом. — Но если вы добавите совсем немного медяков — еще десять, моя память может улучшиться настолько, что я скажу вам, куда она пошла.

Хансиро согласился доплатить.

— Когда эта дама стояла возле моей лавки, она читала театральный билет.

— Какого театра?

— Увы, даже такая куча медных монет, от которой и священник бы замер, разинув рот, не освежит мою память настолько, чтобы я могла это сказать.

Хансиро низко поклонился старухе и сунул ей еще десять медных монет — на счастье. Торговка в благодарность преподнесла ему корытце из половинки бамбукового стебля, доверху заполненное рисом, увенчанным вкуснейшим жареным угрем. Хансиро, принявшись за угощение, двинулся в сторону театрального квартала.

— Тоса-сан! — окликнула его торговка.

Когда Хансиро вернулся, она заговорила гораздо тише обычного:

— Будьте осторожны: появился человек, опасный для вас.

— Человек Уэсудзи?

— Нет, хотя холуи сына Киры тоже гонятся за вашим прекрасным грязеедом. Но речь не о них. Здесь побывал молодой воин с запада, ронин, как и вы. Судя по выговору, он из Ако. Он говорил со мной.

Хансиро на мгновение замер, обдумывая ее слова. Человек с запада мог быть самураем покойного князя Асано, равно как и вассалом какого-нибудь его соседа. И в этом случае он, конечно, нанят Кирой, потому что знает княжну Асано в лицо. На прощание Хансиро оставил торговке угрями то, что ценнее денег, — улыбку. И она, похоже, поняла, какую редкость получила в подарок.

Ронин из Тосы направился в Накамурадза, театр Ситисабуро, — и прежде всего потому, что имя актера числилось в списке, который выдала сыщику Кувшинная Рожа. Кроме того, Сороконожка сообщил приятелю, что актер частенько договаривался с Кошечкой о свиданиях, но судя по всему, не сажал свою «птицу» в ее «гнездо». Тут было над чем поразмыслить.

Кроме того, Ситисабуро был искусным актером, и Хансиро нравилась манера его игры. Этот мастер сцены так и не перешел на новый вульгарный «грубый стиль», который так любили в Эдо торговцы и самураи. Хансиро был полностью согласен с тем театральным критиком, который сказал, что Ситисабуро — как патентованное лекарство: хорош на все случаи жизни.

ГЛАВА 9

Через незнакомую местность

Кошечка была физически сильной женщиной, но не привыкла ходить пешком, и к тому времени, когда она брела до деревни Кавасаки, ее ноги болели от ступней до бедер, а она всего на два ри и три тё отошла от заставы Синагава. Лямки сундучка врезались ей в плечи и тоже вызывали боль. Она остановилась возле лавки, где были выставлены в ряд пухлые рисовые колобки. Каждый из них был завернут в темно-зеленый с радужным отливом лист морских водорослей. Кошечка собралась с духом: ей предстояло заняться низким обменом денег на товар, но не пропадать же с голоду. Она указала на рисовые шарики и протянула торговцу две драгоценные медные монеты.

Хозяин лавки сначала удивился, потом рассердился:

— Пожалуйста, примите это как скромный дар. — Он положил один из колобков в чашу для подаяния и поклонился с такой преувеличенной вежливостью, которая явно означала оскорбление.

Кошечка увидела, что рисовый шарик испачкан грязью.

— Да благословит вас милостивый Будда, — сказала она.

— Две монеты за колобок! — пробормотал торговец, когда Кошечка ушла. — Он что, дураком меня считает?

Кошечка была так голодна, что стерла с колобка грязь и стала есть его, просунув под обод корзины-шляпы. Черствый шарик крошился во рту и по вкусу напоминал солому. Нет, Кошечке совсем не нравилось, как выглядит мир, если смотреть на него из нищенской чаши. Ее рука, державшая еду, дрожала от унижения и гнева.

Прежнее безразличие Кошечки к простолюдинам превратилось в ненависть, смешанную с отвращением, — так ровные нити на ткацком станке вдруг спутываются в твердый узел. Она отдала бы полжизни за возможность собрать свою нагинату там, на многолюдной пыльной дороге, и приколоть продавца колобков к стене его лавки как муху. Но жизнь Кошечки теперь не принадлежала ей. Она поставила ее на кон в гораздо более крупной игре.

Даже после того, как беглянка съела сухой колобок, голова у нее кружилась от голода. Она с трудом добралась до освещенного солнцем закутка, куда не долетали порывы холодного ветра, оперлась на посох, чтобы удержаться на ногах, и стала бездумно глядеть на поток людей, бодро шагавших мимо.

Кошечка вдруг поняла, что ей придется решать проблемы, о которых она совсем не подозревала, когда подсчитывала, сможет ли добраться до Киото дней за десять. Она не знала, сколько стоит еда, ночлег, мытье в бане или переправа на пароме через реку Тама, которая текла сразу за Кавасаки. Она не могла сделать даже самой простой вещи — купить рис.

— Хотите пить, сэнсэй? — это спрашивал мальчик лет девяти или десяти — продавец чая.

Его тощие бедра были прикрыты набедренной повязкой, такой старой, что выносившаяся ткань стала тонкой, как кисея. Рваная бумажная куртка ребенка была подпоясана веревкой от тюка с рисом. На остроконечной камышовой шляпе едва виднелось вылинявшее приглашение посетить винную лавку, где «товар отпускается за наличные» и «цены не завышены». Несмотря на то что уже началась зима и стало довольно холодно, мальчик был бос.

На правом плече ребенка лежал шест, с концов которого свешивались два деревянных ведра с водой, каждое высотой почти в половину роста маленького торговца. На крышке переднего ведра стоял высокий двухъярусный лоток со стенками из деревянных дощечек. В нем находились четыре щербатые чашки, лакированная чайница и бамбуковые принадлежности для заварки. На крышке заднего ведра возвышались крошечная железная жаровня и чайник.

— Сколько стоит твой чай? — С ребенком Кошечке было удобнее говорить о деньгах.

— Для вас бесплатно. — Мальчик внимательно рассматривал ее. — Вы, возможно, хотите еще и поесть?

— Да.

— Сколько у вас денег?

Кошечка поискала в кармане, образованном швом, закрывавшим нижние две трети отверстия рукава ее куртки, и подала мальчику монету в десять мон, полученную от старика у заставы, и еще пять медных мон — все, что сумела выручить попрошайничеством. Мальчик удивленно вскинул брови: этот монах ничего не смыслил в деньгах. Потом он сгреб монеты и исчез в толпе. Кошечка уже начала ругать себя за то, что доверилась воришке, когда мальчик вернулся с двумя пышными свежими рисовыми пирогами в изящной четырехугольной упаковке из листьев бамбука и маленьким пакетиком маринованной редьки. Мальчик протянул беглянке еду, потом поставил на землю свои ведра.