Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия - Страница 11

Кошечка вдруг совершенно обессилела. Голос Ситисабуро стал гулким и доносился откуда-то издалека. Словно актер находился в другой комнате и говорил с кем-то другим. Словно он говорил с тем другим о ком-то другом. Кошечка встряхнулась. Ее грудь зачесалась под тугой харамаки, и беглянке очень хотелось поскрести это место пальцем.

— Вам холодно, госпожа?

— Нет, я просто устала.

— Я должен был догадаться. Насколько я понял, вас пытались убить?

— Да, с помощью плохо очищенной фугу.

— Простите меня за грубость, ваша светлость, но, может, вы напрасно не согласились на удочерение, о котором договорился главный советник вашего отца. В Киото князю Кире было бы труднее угрожать вам.

— Они хотели, чтобы я вышла замуж за их сына.

Ситисабуро поморщился: семья, которая согласилась принять Кошечку после скандала, была одной из богатейших в Японии, но отпрыск ее, по всеобщему мнению, был плох и в физическом, и в общественном, и в умственном отношениях.

— По крайней мере, вы там были бы в безопасности и хорошо обеспечены.

— Ум женщины видит не дальше ее носа, — ответила Кошечка, не отрывая взгляд от пола, и с удовольствием сделала глоток: чай оказался хорош. Несмотря на внешнее самоуничижение, за ее молчанием угадывалось многое.

Ситисабуро, как и его гостья, умел вести разговор без слов. Он понял, что означало молчание девушки: Кошечка перебирала в памяти все причины, заставившие ее предпочесть жизнь в Ёсиваре браку со слабоумным женихом. Она знала, что либо Кира, либо его сын, князь Уэсудзи, для слежки за ней обязательно подошлют своих людей в дом «Карп», но все соглядатаи Киры, вместе взятые, не сравнились бы в строгости наблюдения с возможной свекровью. Хотя Киото был ближе к Ако, поместью покойного князя Асано, Кошечка решила, что отыскать человека, который поможет ей отомстить за смерть отца, куда легче куртизанке, чем мужней жене, запертой на женской половине в загородной усадьбе.

И, кроме того, у нее оставалась мать. Оёси во время трагедии находился далеко, в Ако, а без него у несчастной женщины не нашлось ни одного защитника в те ужасные дни после смерти князя Асано. У нее отняли все: дом, привилегии и имущество. Главная жена князя Асано происходила из могущественной семьи, и ее управляющий проследил за тем, чтобы соперницу его хозяйки постигло полное разорение. Мать Кошечки была горда и потому не произнесла ни слова жалобы на несправедливое обращение. Она обрила голову и стала монахиней.

Теперь она и старая няня Кошечки жили в маленьком доме из двух комнат. Их слуги, которые сами остались без работы, заходили навестить свою бывшую госпожу и подметали пустой, без единой травинки двор, наполняли кувшины водой из общественного колодца, приносили ей овощи и небольшие подарки. Кошечка мучилась от стыда за то, что не могла лучше обеспечить мать. Но как куртизанке привлекать покровителей, если не роскошными нарядами, которые совершенно не радовали Кошечку? А еще требовалось дорого и сверхмодно одевать своих учениц. А после того, как Кувшинная Рожа и хозяйка «Карпа» вычитали свою долю из ее заработков, на жизнь оставалось совсем немного.

Когда Кошечка отказалась от предложенного обручения, ко всем унижениям, от которых она страдала, добавился еще и стыд за собственную неблагодарность. Она вспомнила, как Оёси навестил ее в Ёсиваре вскоре после того, как она бежала туда. Он пришел один, переодевшись священником, дабы избежать сплетен.

Их свидание было мучительным. Если бы Оёси заговорил с ней гневно, если бы приказал ей уехать в Киото, она могла бы рассердиться в ответ. Она могла бы стиснуть зубы и холодно глядеть на него немигающим взглядом — в детстве, когда она мерилась силой воли со своей кормилицей, это у нее получалось очень хорошо. Но Оёси, разумеется, не дал ей такой возможности.

За все годы, что Оёси Кураносукэ был ее сэнсэем, то есть наставником в воинском мастерстве, княжна Асано никогда не видела, чтобы он потерял самообладание. Она вспомнила теперь, каким спокойным голосом — таким знакомым, — советник просил ее подумать о чести семьи. Он просил ее выполнить долг единственной дочери князя Асано — родить сыновей, которые молились бы за его душу и продолжили бы знатный род и эти молитвы на много поколений. Долг Кошечки перед обоими родителями — мертвым отцом и живой матерью — был самой мучительной частью ее колебаний.

Кошечке не хватило сил взглянуть Оёси в глаза. Опустив голову, она прошептала: «Я не согласна». Вечерние тени сгущались вокруг них в большой пустой приемной комнате «Карпа», а они сидели молча, оба в ловушке трагических обстоятельств, которые были сильнее их.

Кошечка почувствовала, что к общему грузу горя добавилась еще одна печаль. Оёси всегда казался ей непобедимым и неспособным на ошибку. Он всегда мог справиться с любой ситуацией. Но когда вспыхнула та ссора, он управлял поместьями семьи Асано в Ако, в ста пятидесяти пяти ри на юго-запад от Эдо.

Конечно, он не сумел бы сам помешать поединку. Но Оёси знал, как бережлив его господин и что за человек Кира. Он должен был предвидеть требования церемониймейстера и отказ Асано. Должен был повелеть советникам князя Ако, чтобы те послали Кире щедрые подарки — если понадобится, даже втайне от своего господина. Но он не сделал этого. И избавить от нужды женщину, которая была самой большой любовью его господина, Оёси тоже не смог. Он платил долги. Он выдал большие пособия тремстам двадцати бывшим слугам семьи Ако-Асано и их семьям, чье будущее теперь поглотила тьма. Он давал взятки чиновникам, пытаясь восстановить имя семьи Асано. На эти пенсии и хлопоты ушли почти все доходы, получаемые с поместья. А теперь он даже не сумел обеспечить будущее единственной дочери своего господина. Князь Асано любил Золотую Сливу и хотел сделать ее своей наследницей. Перед главным советником покойного князя сидела девочка, которую Оёси учил с тех пор, как она выросла настолько, что смогла взять в крошечные ручки маленькую нагинату — японскую алебарду, оружие, с лезвием как у меча и длинным древком. И теперь она бросала ему вызов. Оёси знал, что его ученица мысленно упрекает его не только за то, что он допустил смерть ее отца, но и за то, что он отдал замок их семьи в Ако сёгунским чиновникам без боя. Знал, что она считает его трусом, поскольку он не только не отомстил за своего господина, но даже не последовал за ним, совершив сэппуку, ритуальное самоубийство. В его случае — харакири.

Советнику казалось, что звук несказанных слов, покрывавших его позором, отдается от стен и едва заметно вибрирует в этой комнате, как свет фонаря в ее полумраке. Он встал, поклонился низко, даже немного ниже, чем полагалось, и ушел. Его удаляющаяся фигура расплывалась перед глазами Кошечки, потому что в них стояли слезы: она увидела, что ее учитель уже стар. Он выглядел побежденным. Униженным.

Теперь, слушая Ситисабуро, Кошечка вспомнила все это. Ее лицо пылало, а в ушах стоял звон от усталости и стыда.

— Вы слышали какие-нибудь последние новости? — Спокойный голос Кошечки ничем не выдавал ее чувств. Плавным изящным движением она поставила маленькую чашечку на поднос.

— Дитя мое, я знаю лишь то, что известно всему Эдо.

Ситисабуро вынул лакированные старинные счеты из кучи вещей, лежавших в беспорядке на ближайшей к нему полке, и в полной тишине пощелкал костяшками, двигая их пухлым указательным пальцем так, словно мог количественно оценить трагедию собеседницы. Словно мог сложить и вычесть все предательства, смерти, горести человека и найти подходящий ответ.

— Вы, наверно, уже слышали, что младший брат вашего отца сослан в Хиросиму к своему двоюродному брату, который живет там?

— Да. — Кошечка понимала скрытый смысл этого распоряжения: через год после смерти князя Асано сёгун наконец решил вычеркнуть имя Ако-Асано из списка своих даймё, то есть князей. Необходимость мстить Кире больше не висит над дядей, ибо он теперь в любом случае не имеет надежды унаследовать титул брата. Но что за печаль, ведь даже Оёси и бывшие слуги князя Ако ничего не предприняли для того, чтобы восстановить честь своего покойного господина.