Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия - Страница 100

В небольшом удалении от Кошечки и Касанэ над поляной возвышался прочно вросший в землю круглый камень. Он блестел в свете звезд, словно облитый серебром, растопленным на медленном огне.

— В путеводителе сказано, что этот валун называется «Камень, плачущий по ночам», — заговорила Кошечка, понизив голос: громкие звуки могли бы разрушить очарование этой фантастической картины, освещенной огнями мироздания.

— Он в самом деле плачет?

— Так говорят. — Кошечка разделила с Касанэ вторую рисовую лепешку. — Когда-то давно беременная женщина отправилась из Ниссаки в Канаю к своему мужу. Ночью на этом самом месте на нее напали разбойники и убили ее. — Кошечка заговорила еще тише: — Кровь убитой пролилась на этот камень, и с тех пор он плачет. Говорят, что в нем живет душа этой женщины.

— А убийц поймали?

— Милосердная богиня Каннон-сама проходила мимо убитой в облике комусо. Она вырезала ребенка из мертвого тела и воспитала его. Через много лет сын отомстил за смерть своей матери.

— Так и вы, госпожа, отомстите за своего отца и утешите его душу на том свете.

Кошечка не могла отвести глаз от камня с привидением. Такого одинокого в этом пустынном месте и так много говорившего сердцу. Лепешки казались ей особенно вкусными оттого, что она делила их с милой крестьянской девушкой, которая — Кошечка только сейчас осознала это — стала для нее сестрой и подругой.

— Морская водоросль, — вдруг неожиданно для себя произнесла дочь князя Асано. — Отец называл мою мать Морской водорослью.

Касанэ не нашла, что ответить. Она была поражена тем, что госпожа поделилась с ней таким личным воспоминанием.

— Это имя он взял из своего любимого стихотворения.

Кошечка прочла отрывок, ее голос дрожал от печали:

Наступившее молчание было прервано ритмичным хрустом щебня — кто-то бежал по дороге, приближаясь к поляне. Может, гонец, а может и нет.

Кошечка надела на голову повязку, завязала ее под нижней губой и надвинула на самые брови, чтобы спрятать лицо. Затем беглянка отвинтила железный колпачок, прикрывавший острие ее копья, но не сняла его с лезвия.

— Мы можем спрятаться в кустах, госпожа, — прошептала Касанэ. — Они не увидят нас и пройдут мимо.

— Они тогда подстерегут нас где-нибудь впереди и не в таком удобном для нас месте.

Кошечка встала лицом к северо-востоку, спиной к «Плачущему камню» и вскинула посох, готовясь к бою.

— У вас есть более высокая цель, ваша светлость. — Теперь, когда Кошечка открыла крестьянке правду, Касанэ стала чувствовать себя смелее. — Не бросайтесь жизнью, пока не исполнили своего долга, госпожа.

— Икко-икки[28] Сайгэ однажды сказал: «Зачем жалеть, что покидаешь мир, который не стоит нашего сожаления?» — Кошечка печально улыбнулась своей спутнице. — Он говорил, что мы спасаем себя только тогда, когда отказываемся от себя.

Касанэ вздохнула, потом выбрала камень среди тех, которые устилали дорогу, замотала его в полотенце и взмахнула своим оружием. Подыскав еще один камень, пригодный для броска, крестьянка насупилась и стала ждать, когда кто-нибудь из врагов окажется в пределах ее досягаемости.

Тяжелые ритмичные удары ног о дорогу усилились. Из-за поворота показалась одинокая фигура бегущего человека. Лицо его было скрыто низко надвинутой на лоб головной повязкой, поэтому Кошечка не смогла узнать в нем молодого ронина, которому она сломала нос у парома. Художник сменил прежнюю одежду на неприметный наряд торговца низкого ранга. Меч Мумэсая был спрятан в скатанной спальной циновке, которую он нес на спине.

Завидев Кошечку, стоящую посреди дороги с занесенным для удара посохом, Мумэсай стал разыгрывать тут же придуманный спектакль. Он взвизгнул от изумления и упал на колени, с силой дергая за бумажный шнур, на котором висел тряпичный кошелек. Разорвав шнур, Безымянный бросил зазвеневший мешочек на дорогу и распластался на земле. Мешочек, скользнув по камням, замер у ног Кошечки.

— Во имя милосердного Будды, добрейший господин, сжальтесь надо мной! — Мумэсай научился скрывать свой западный выговор, но еще не вполне усвоил произношение жителей Эдо. Впрочем, это было не слишком заметно: художник уткнулся лицом в щебень, заглушавший его дрожащий от волнения голос. — Тысяча извинений за то, что мой кошелек такой тощий. Пусть эти несколько жалких монет помогут вам в трудное время.

— Что ты делаешь ночью на дороге? — сурово спросила Кошечка. — Честные люди в это время лежат в постели.

— Я всего лишь несчастный приказчик из лавки, которому очень мало платят, ваша честь, — заговорил Мумэсай, изображая труса, который полагает, что его не тронут, пока он говорит. — Я услышал о знамении, призвавшем паломников в Исэ, и отложил счеты и счетоводную книгу. Мой хозяин был щедр на благословения, но уклонился от денежной помощи. Я рассчитал, что на спокойное продвижение к святому алтарю мне не хватит денег, и поэтому решил сократить путь до возможностей моего кошелька.

— То есть бежишь днем и ночью?

— Нет, только пока светит луна и звезды, ваша честь. Путешествуя по ночам и бегом, я проведу меньше дней в пути, а значит, буду меньше есть и реже платить за ночлег.

— Значит, было знамение, призвавшее паломников в Исэ?

— Ну да, ваша честь. К востоку отсюда паломников на дороге столько, что они теснятся как сельди в бочке. Если вы подождете, то скоро встретите более богатых… — Мумэсай поискал вежливый термин, подходящий к ситуации, — богатых клиентов, чем жалкий бедняк, которого вы видите перед собой.

— Ах ты, простак! Я не разбойник! — рявкнула Кошечка.

— Конечно, я понял с самого начала, что вы не разбойник, добрый господин.

— Ты прав. — Кошечка лукаво усмехнулась, глядя на согнутую в низком поклоне спину. — Я не грабитель. Я переодетый людоед и очень люблю человеческое мясо.

Она немного помолчала, чтобы посмотреть, как подействуют ее слова.

— Человек не вечен, ваша честь. — Мумэсай затрясся, как в лихорадке.

— Ты так долго бежал. Ты, наверно, весь зачерствел в дороге? — Кошечка ткнула мнимого приказчика посохом в бок. Мумэсай сжался и втянул голову в плечи. — Так и есть. Даже если варить тебя целый год, все равно обломаешь зубы, — говоря это, Кошечка сделала Касанэ знак спрятаться в кустах. — Ты умеешь считать, приказчик?

— Конечно, умею, ваша честь: это моя работа. Счет — единственное, что я умею делать по-настоящему.

— Тогда сосчитай медленно и громко до восьмидесяти восьми, — Кошечке стала надоедать пустая болтовня, — потом подними кошелек и уходи. Если ты вздумаешь взглянуть вверх, пока станешь считать, я разорву тебя на части, как сушеную скумбрию, а из твоих потрохов сварю суп.

Мумэсай принялся считать, но все время перебивал счет мольбами о пощаде, перечислением всех родных, которых он содержит, и описанием того, как сильно будет горевать хозяин, если его лучший приказчик не вернется. Кошечка положила ему в кошелек, как паломнику, маленькую серебряную монету, а сверху пристроила свою последнюю рисовую лепешку в обертке из оболочки бамбука. Потом присоединилась к укрывающейся в кустах Касанэ.

Подавляя смех, девушки следили за тем, как Мумэсай довел счет до пятидесяти, чуть-чуть приподнял голову и взглянул вверх. Потом осторожно встал на ноги и долго смотрел в один конец дороги, затем повернулся и посмотрел в другой ее конец. После этого глупый приказчик схватил кошелек и стремглав кинулся в ту сторону, откуда прибежал.

— Ну и болтун! — вздохнула сквозь смех Касанэ. — Прямо колокольчик на шесте!

Госпожа и служанка добавили по камню к куче, лежавшей у босых коротких и толстых ног Дзидзо. Обе сложили ладони и помолились улыбающемуся святому, прося его о защите на темной горной дороге. Потом, тихо смеясь, Кошечка и Касанэ продолжили свой путь.