Паутина (СИ) - Костадинова Весела - Страница 52

Моё дыхание сбилось, в груди забурлила тошнота.

— Что выберешь?

Я смотрела прямо на него совершенно беспомощная, совершенно одеревеневшая от страха и холода.

- Хорошо. Слушай внимательно: попытаешься наделать глупостей – пожалеешь, попытаешься напасть – пожалеешь, попытаешься убежать…. Ну ты поняла. Я разрезаю веревки, - с этими словами он действительно разрезал то, что держало мои руки, а после, не особо церемонясь сорвал пластырь со рта.

Я не кричала. Просто со всего размаха, невзирая на боль в затёкших руках, ударила его в челюсть, как учили на тренингах по самообороне. В этот момент мне было всё равно, что будет дальше. Всё равно, что я слабее, что почти беспомощна. Я хотела ударить, показать, что не сломлена, что они не получат полного контроля.

Лысая голова Василия резко дёрнулась назад. На секунду мне показалось, что он не удержится на ногах, но он лишь отшатнулся, зло выдохнул сквозь стиснутые зубы. Я вскочила, в панике бросаясь прочь, но тут же осознала свою ошибку.

Удар был стремительным и безжалостным.

Мощный, точный, без тени колебания. Ладонь Василия с силой врезалась в моё лицо, отбросив назад. Перед глазами вспыхнули искры, а в голове взорвалась боль, такая острая, что на мгновение я перестала ощущать всё вокруг.

Меня швырнуло на кровать, лицом вниз. Запястья болезненно выкрутились, грудь судорожно сжалась, выбивая из лёгких воздух. Единственное, что я чувствовала в этот момент — это оглушительная, почти невыносимая боль.

— Я предупреждал, — раздался над головой ровный, полный спокойствия голос.

Не сразу, но я смогла повернуть голову. Сквозь затуманенный взгляд, сквозь слёзы, которые уже не поддавались контролю, первое, что я увидела — белое, как мел, лицо Роменского.

Он сидел, не шевелясь. Лицо его было застывшим, губы плотно сжаты, а взгляд... В его тёмных глазах не было злости, не было удовлетворения. Но было напряжение. Как будто он сдерживал себя.

Он не подошёл. Не сказал ни слова.

А Василий потирал ребро ладони, ухмыляясь криво, самодовольно, словно это был всего лишь рабочий момент, ничего личного.

— Переодевайся, — абсолютно спокойно, без эмоций повторил он. — Или ещё один урок преподать?

Я сглотнула, пытаясь совладать с дрожью, с рвущимся наружу рыданием, с ощущением беспомощности, которое с каждой секундой впивалось в меня всё глубже.

Дрожащими руками взялась за принесённую одежду — мягкую хлопковую рубашку и такие же брюки – новые и дорогие, уютные, почти домашние, как издевка, как ложное обещание тепла и безопасности там, где их не могло быть.

Задыхаясь, не сдерживая катившихся слёз, сгорбившись на кровати, начала стягивать с себя мокрую одежду.

Роменский резко отвёл взгляд в сторону. Не шевельнулся, не посмотрел.

А Василий… Василий наблюдал. Не с интересом, не с хищной улыбкой, но и без отвращения, спокойно, безо всяких эмоций.

Быстро натянуло сухое, обнимая себя за плечи.

- Молодец, - кивнул Василий. – Быстро учишься. Так, времени четыре утра. Сейчас я поставлю тебе дозу снотворного – будешь спать до завтра. Никто тебя не тронет и пальцем, если будешь слушаться. Поняла?

Ничего не оставалось делать, как молча кивнуть. Я только зашипела от боли, когда острая игла впилась в тонкую кожу, но Василий действовал быстро, точно и профессионально. Через пару минут голова моя потяжелела, веки словно налились свинцом. Последнее, что запомнила, как лысый Василий подхватил меня и быстро и аккуратно уложил на мягкую подушку, накрывая одеялом

36

Проснувшись, даже не сразу поняла где нахожусь. В комнате стояла почти звенящая тишина, прерываемая только тихими трелями птиц за окном. Из-за зашторенных темными занавесками окон на пол падали тонкие косые лучи яркого солнца, которые дали понять, что пришло утро, а может и день. Открыв глаза, я несколько мгновений судорожно пыталась понять, где я, что со мной, а после навалились тяжелые, ужасающие воспоминания о минувшем вечере и ночи. Грубый голос. Удар по лицу, обжигающий кожу. Связанное тело. Тёплая, уютная одежда, ставшая символом ужаса и унижения.

Я судорожно втянула воздух, сердце дёрнулось, забилось в груди неровно, рвано.

Словно отталкивая всё это, сжалась в тугой, дрожащий комок под одеялом, пряча лицо, натягивая ткань до самого подбородка, будто она могла защитить, укрыть, сделать невидимой.

А потом, не выдержав, тихо завыла.

От ужаса. От безнадёги. От осознания, что всё это не сон.

Минута текла за минутой, но ничего не происходило. Я лежала на широкой, удобной кровати, окружённая звенящей тишиной, и, казалось, мир замер, будто мои похитители просто забыли обо мне. Не было ни голосов, ни шагов за дверью, ни намёка на движение в доме.

Когда поток слёз наконец иссяк, оставив после себя только воспалённые глаза, горький привкус в горле и тупую головную боль, я всё-таки заставила себя сесть и оглянуться.

Как и вечером, комната показалась на удивление уютной — слишком уютной для тюрьмы. Обстановка была минималистичной: только кровать, на которой я лежала, широкая, с дорогим анатомическим матрасом, кресло в углу у окна и низкий плетеный столик у кровати. На нем стояла жестяная кружка с водой, рядом — вторая, наполненная едва теплым кофе, который, судя по всему, принесли давно. На деревянной подставке лежал упакованный круассан. Ни большого стола, ни тумбочки, ни даже шкафа здесь не было. Всё выглядело так, словно эту комнату подготовили специально для меня — но не как для пленницы, а как для… гостьи?

Я сглотнула, обхватив себя за плечи, пытаясь отогнать нарастающую панику.

Постельное бельё оказалось новым, чистым, дорогим, пахло лёгким лавандовым ароматом, словно его только что достали из упаковки. Поверх одеяла меня кто-то укрыл ещё и пледом.

От этого осознания внутри будто что-то резко оборвалось.

Пока я спала, кто-то заходил сюда, принес кофе и плед.

Замерла, чувствуя, как холодок пробежался по позвоночнику.

Сердце заколотилось быстрее, в голове вспыхнула страшная догадка, от которой меня тут же кинуло в озноб. Паника с новой силой захлестнула грудь, дыхание стало рваным, прерывистым.

Но я заставила себя остановиться. Заставила не поддаваться панике, а сосредоточиться на ощущениях. Прислушалась к своему телу, к каждой клеточке, к каждому сигналу, которое оно могло мне дать.

Кроме боли в лице — там, где вчера ударил Василий — и жжения на запястьях от натёртых верёвкой ссадин, не было ничего. Ни ломоты в мышцах, ни странных следов, ни ощущения, что со мной сделали что-то…ещё.

Я сглотнула, кутаясь в одеяло, стараясь успокоится.

Осторожно опустив босые ноги на теплый, приятный деревянный пол, ощутила легкий сквозняк. Взгляд скользнул по комнате, и я заметила, как на одном из окон занавески едва заметно трепетали от ветра. Именно через это окно доносились приглушенные звуки с улицы.

Старясь ступать почти бесшумно, подошла к окну и чуть приоткрыла занавески, сердце на секунду дернулось от радости – если окно открыто, то можно и сбежать. Но радость угасла так же быстро, как и появилась – на окнах стояли серьезные металлические решетки. Я могла открыть окно нараспашку, но вот пролезь через него точно не смогла бы.

Закрыла глаза, прислонившись спиной к деревянной стене.

Внезапно с улицы до меня долетел потрясающий аромат жарящегося на углях мяса, настолько яркий, настолько аппетитный, что я едва не застонала от неожиданного голода. В животе громко заурчало, рот мгновенно наполнился слюной. Машинально провела языком по губам, поняв, что последний раз ела больше двенадцати часов назад.

Но дело было не только в голоде.

Этот запах был… неправильным. Не то чтобы он не принадлежал этому месту — он не принадлежалмоему миру.

Голова закружилась от воспоминаний.

Август. Тёплый, душный, золотистый.

Папа и мама, бабушка, с охапками свежей зелени, накрывающая на стол. Весёлый смех, звонкие крики. Дашка и Лена, визжащие от восторга, брызгающие друг на друга водой из садового шланга. Запах мяса, дымок, поднимающийся над мангалом.