Нарисую себе счастье (СИ) - Красовская Марианна - Страница 7

Голос мой становился все тише. Я вдруг подумала, что умничать вот так сразу, с первого же рабочего дня, — не самая добрая мысль.

— Интересно говоришь, — кивнула тетка Дана. — Только бумага-то намокнет быстро.

Она убрала под косынку выбившуюся прядь седых волос и ободрительно мне улыбнулась.

— К тому же чашка-то не плоская, — добавила молодая хорошенькая девушка в желтом платке. — Для тарелок хорошо будет, для тарелок мы стеклянными пластинами пользуемся. А с чашкой — кистью быстрее.

Я на мгновение задумалась.

— Стеклянная — это как?

Не успела узнать. Хлопнула вновь дверь, и в мастерской показался сам Долохов.

— Чего болтаем, девицы? Никак работа закончилась?

Я от его густого раскатистого голоса даже присела испуганно. Ругать будет, поди. А то и уволит за пустые разговоры. Но женщины не убоялись, только заулыбались радостно.

— Да вот, Казьмир Федотыч, новенького уму-разуму учим. Кажися, толковый мальчонка. Еще кисть в руки не брал, а уже придумывает что-то?

— Славно, славно. А только “виноградную” партию нужно к ночи в обжиг поставить. И “яблоки” все в Большеграде скупили, надо еще с десяток.

Я быстро прикинула, что в одном сервизе — дюжина чашек и каждая с блюдцем. Это же сто двадцать, нет, даже двести сорок рисунков! Сколько же времени займет такая работа? А что потом, в глазах только виноград и яблоки скакать ночью будут?

— Яблоки так яблоки, Казьмир Федотыч, — кивнула тетка Дана. — А только надоели нам ваши яблоки хуже чем горькая рябина!

Женщины залились смехом, а та, молодая, в желтом платке, храбро добавила:

— Нельзя ли нам вишню рисовать или огурцы какие?

— Нельзя, — веско ответил Долохов. — Пока образца нету, рисуйте “виноград”. Да побыстрее, не то сердиться начну.

Он еще раз окинул тяжелым взглядом женщин, тут же схватились за кисти, а потом опустил горячую ладонь мне на плечо.

— Поглядел, Маруш? Пойдем покажу, что в других цехах делается. Вот там у нас комната, где посуду глазурью покрывают, да печи для обжига.

И повел меня, изрядно оробевшую, куда-то за дверь. Рука его жгла через тонкую рубаху, но противиться я не смела.

— Понравилось в рисовальном цехе? — прогудел Долохов, зачем-то крепче стискивая плечо. — Правду говори, не ври.

— Не слишком, — тихо ответила я — ну а чего? Сам же просил не врать. — Пахнет дурно и скучно одно и то же изо дня в день рисовать.

— Я так и думал!

Сердце заколотилось, в носу защипало.

— Нет, я готов на любую работу, я буду рисовать хоть виноград, хоть огурцы… Не прогоняйте меня, Казимир Федотович!

— А ну молчи и слушай. Я тебя в деле видел. Посажу в свой кабинет, будешь эскизы рисовать пока. Нечего солями дышать, успеешь еще. Вот, гляди, тут у нас бак с глазурью.

Я послушно заглянула в большую бочку с густым белым киселем и покивала, приоткрыв рот. Два молодых парня быстро-быстро подхватывали длинными щипцами небольшие кувшины со стола, окунали их в бочку, держали там, а потом вытаскивали и ставили на полки. Их движения были похожи на тщательно отрепетированный танец. К слову, лица юношей были снова прикрыты платками. Третий работник, чуть старше, внимательно оглядывал блестящие кувшины на полках и водил над ними руками.

— Это Осип, — тихо пояснил Казимир. — Маг-бытовик. Убирает лишнюю глазурь, пузыри и потеки. С ним качество посуды весьма выросло, а брака не стало вовсе. Если глазурь неровно ляжет — то непременно потрескается, а нам ведь этого не нужно, — и уже мастерам бросил: — Ну что, Данко, добавляли фосфорной соли в глазурь?

— Трещит, Казьмир Федотыч, — коротко ответил один из молодых людей.

— А что с рельефом? Стекает?

— Рельеф хорошо себя показал. Думаю еще позолоту сверху попробовать. Будет богато. Пока же в печи стоит.

— Потом покажешь, что выйдет.

Пока я глазела по сторонам, Казимир вел с мастерами вполне содержательную беседу. Они с полуслова понимали друг друга. Обсудив какие-то совершенно непонятные мне “присадки” и “зерновку”, они остались друг другом довольны. Потом Долохов вывел меня на воздух, позволяя отдышаться.

— Печи потом посмотрим, — сказал он. — Там для тебя ничего интересного. Ну, как настроение?

Я улыбнулась бодро, а потом у меня заурчало в животе.

— Завтракал? — остро взглянул Долохов.

— Не успел.

— Я так и понял. Тогда для начала перекусим, а потом я тебе покажу, что хочу увидеть от тебя.

К моему тайному восторгу Хозяин оставил меня в деревянной беседке возле главного здания. Снова заходить внутрь я боялась. Здесь же так сладко пахла желтеющая уже листва и качали пушистыми бордовыми головками пышные цветы. Хризантемы — вот как они назывались, я помнила. Матушка такие же выращивала в саду, пока отец был жив. Они до снега цвести будут.

Сев на высокую лавку, я сбросила ботинки, болтая ногами. Интересно, для чего тут беседка построена? И можно ли рабочим гулять по саду? А кормят их где — неужели прямо в мастерских? Завидев Казимира, несущего большой поднос, я встрепенулась и дернулась было помочь, но остановилась. Если бы желал, чтобы я ему служила — то сказал бы. Пока же не просит, лучше не соваться под руку.

— Маруш, квас любишь?

Я вспомнила мерзкий горько-кислый вкус и мотнула головой.

— Воды бы лучше.

— Я грушевого взвара взял, но если хочешь воды — на колодец сам беги. Не обессудь, разносолов не предлагаю, мы не дома. Что работникам небеса ниспослали, то и нам сгодится.

Небеса нынче к работникам оказались щедры, предложив на обед вареные овощи, большую котлету и огромную плюшку с изюмом. Вот это я понимаю: хороший мастер голодать не должен! Впрочем, все мне не съесть, поэтому плюшку я сразу отложила, а вот котлету умяла первой.

— Казимир Федотович, можно я булку с собой возьму? Для брата?

— Бери, конечно. Есть, во что завернуть?

Я закивала и торжественно извлекла из мешка, что я так и не выпустила из рук, чистейший носовой платок. А следом — и сало.

— Не желаете?

— С чесноком, поди? Нельзя мне, доктор запретил. Сказал овощи есть и мясо на пару. Кофе еще запретил и сладости.

— Жестоко, — посочувствовала я. — За что он так?

— Сам не знаю, — пожал могучими плечами Хозяин. — Никак, хочет, чтобы я худым как он стал.

Я вспомнила доктора Пиляева и хихикнула. Точно, он довольно изящно сложен.

— Ну что, ты сыт? Тогда хватит бездельничать, пора за работу.

Глава 6. Никуда не годится

— Никуда не годится, — Казимир Федотович нещадно критиковал мои рисунки. — Во-первых, это слишком сложный орнамент. Повторить его в точности невозможное, а чашки в сервизе должны быть одинаковые. Тут вот, — он ткнул обожженным кривым пальцем с следующий эскиз, — цвета сложные. Такие смешивать — мороки больше, чем толку. Да еще неизвестно, как себя краска при отжиге поведет.

— Так вы мне палитру дайте! — вспылила я. — Откуда мне знать, какие цвета для вас сложные, а какие нет?

— Сходи и сам погляди. Я тебе не нянька. Где не нужно, так ты самостоятельный, а тут я художнику про краски объяснять должен!

Я почувствовала, как щеки заливает огнем. Прекрасно поняла, о чем он. На второй же день мне наскучило марать бумагу в пустом кабинете, и я сбежала к теткам в мастерскую, расспрашивать — вправду ли огурцы можно на чашках рисовать? И какие ягоды и цветы чаще всего заказывают. Попала я (случайно, честное слово!) на угощение — у тетки Даны родился внук, и она всех кормила по этому случаю пирогами. Было предложено и заглянувшему в мастерскую Долохову…

Хозяин ничего не сказал мне в тот раз. Зато сейчас намекнул почти даже не прозрачно.

— Понял, — насупилась я. — Сделаю. Еще какие замечания?

— Хризантемы хороши, но на белом фоне слишком ляписты. Маки на синем мне понравились, сделай чуть небрежнее. У нас чашки, а не натюрморт.

Долохов терпеливо и спокойно объяснял недостатки моих рисунков, а я, широко раскрыв глаза, понимала: а он ведь смотрит очень красиво. Прирожденный художник!