Нарисую себе счастье (СИ) - Красовская Марианна - Страница 4

— Гляди, какой умелец. Ольга!

От громогласного рыка я снова подскочила и снова едва не перевернула поднос с чаем. На всякий случай отодвинулась на другой край дивана и с опаской покосилась на странного человека. Чего он так орет-то?

— Ты звал, Казимир? — раздался откуда-то прелестный голосок госпожи Долоховой.

— У тебя бумага и краски есть? Неси сюда, да побыстрее.

— Какие краски? Акварель, что ли?

— Да любые, — и кинул уже мне: — Вот и поглядим, как ты рисовать умеешь.

Я выдохнула облегченно.

— А что рисовать?

— Да что угодно. Только недолго.

Красавица Ольга принесла альбом, краски и о чудо — графитовые карандаши, причем деревянные, отменного качества. Мне такие покупали только для учебы. Для забав имелись самые простые, угольные или из жженой кости. Я уверенно положила альбом на колени, огляделась и приступила к экзамену.

Мудрая мысль нарисовать натюрморт пришла мне в голову слишком поздно. Я хотела поразить Долохова и изобразить его лицо… или сестру? Сестра всяко милее, к тому же он сможет сравнить портрет с оригиналом. Но не слишком ли нагло? Мало ли, что он подумает. Мальчишка-подросток рисует девушку… Лучше уж доктор. Это безопаснее и даже проще. У доктора очень характерный профиль. К тому же на фоне окна и голубых бархатных портьер он смотрится весьма живописно.

— Оля, налей мне чая, — попросил тем временем Казимир. — Да в приличную чашку, а не в это безобразие. И с сахаром. Марк, будешь?

— Чуть позже, пожалуй.

Казимир пожал плечами и с противным скрежетом подвинул к себе круглый блестящий столик.

Спустя четверть часа, когда Долохов уже прикончил две огромные чашки с ароматным чаем (без закуски, кстати) и явно заскучал, я протянула ему набросок.

— Простите, я понимаю, что это не совсем то, что нужно, — волнуясь, начала было, но продолжить мне не дали.

Громкий свист и вскинутые брови явно доказывали, что мой талант оценили по достоинству.

— А ведь и вправду художник! — восхитился Казимир Федотович. — Оля, а ну погляди!

Красавица в желтом заглянула брату через плечо, бросила лукавый взгляд на еще ничего не понявшего Пиляева и улыбнулась:

— Удивительно. Казалось бы, простые линии, один цвет. А как точно переданы черты! И складки на портьере, и даже солнечный луч! Я никогда так не смогла бы, хоть сколько учись! Маруш, а мой портрет нарисуешь? Ну ее, эту фабрику! Я тебя нанимаю!

— А ну, руки прочь от мальца, — беззлобно фыркнул Долохов. — Мне нужнее. Тем более, как я понял, он еще и грамотный. Верно?

— Да, — твердо ответила я, стараясь не рассияться от похвал. — Читать и писать умею. Считать тоже, особенно деньги.

— Замечательно. На работу я тебя беру, завтра поутру, часам к восьми, приходи к воротам фабрики.

Многозначительное покашливание от окна заставило Долохова посмурнеть и поморщиться.

— Ладно. Завтра не нужно. И послезавтра тоже. Доктор прописал мне отдых и умеренные прогулки. Вот что… приходи через два дня. Хотя…

— Хочу портрет! — капризно протянула Ольга, хищно глядя на меня.

Будь я парнем, наверное, испугалась бы. Но сейчас только усмехнулась.

— Тебе ведь деньги нужны, верно? Выдам аванс. Далеко там до фабрики твоя Поганка?

— Прилеска. Два часа через лес если спокойным шагом. Если бежать — то быстрее будет.

— Волки в лесу водятся?

— Летом — не слышал.

— Ясно. Марк… довези мальца до дома? Я тебе заплачу. И посмотри, что там с его матушкой. Маруш, каждый день тебе бегать тяжело будет. Все работники у меня прямо на фабрике живут шесть дней, а на седьмой — к семье ходят. Там их и накормят, и в бане помоют. Найдется и для тебя угол.

— Нет, — быстро ответила я, содрогнувшись. — Мне о матушке заботиться нужно. И о брате.

— И то верно. Но если они без тебя справятся, то подумай.

Я закивала.

Разумеется, тут и думать не о чем. В баню? С мужиками? Вот уж благодарствую. Да и ночевать с кем-то не хочется. Лучше бегать буду. А если денег заработаю, то куплю себе лошадку или ослика, верхом попроще будет. Ездить я, правда, не умею, но научусь. На козле у меня, когда еще отец жив был, не так уж и скверно выходило.

От радости кружилась голова. Я ликовала. Все получилось даже лучше, чем я мечтала! И на работу меня приняли, и доктор матушку осмотрит! И еще платить за это буду не я! Превозмогая робость, спросила:

— А жалование мне какое будет?

— Вот решим, куда тебя приставить, тогда и сговоримся. Не бойся, я своих людей не обижаю, — спокойно ответил Долохов, и я окончательно успокоилась.

Степенно выпила чаю вместе с доктором и Ольгой, вспомнив все матушкины наставления и порадовавшись, что в нашем доме всегда трапезничали церемонно, по-городскому, и правила приличия мне были знакомы. Ложечкой в варенье не лезла, накладывала в отдельное блюдце. Носом не шмыгала, пальцы вытирала не об штаны, а салфеткою, не сербала и даже мизинчик не оттопыривала. Правда, вкуса печенья и баранок не почувствовала совершенно. Спроси меня, что еще было на столе — и не упомню. Какого цвета ковер в гостиной? Из какой ягоды было варенье? Какого цвета глаза у Долохова?

Как художник, я должна бы на такие детали обращать внимание. Но все, что отложилось у меня в памяти — это красивое Ольгино платье, расстегнутая на шее сорочка Казимира Федотовича и резной профиль Пиляева.

Очнулась я уже в “эгоистке”. В кармане позвякивали монеты, и хоть убей — я понятия не имела, какого они достоинства. Доставать и считать было неловко, стыдно. Деньги ведь в жизни совсем не главное, так учили меня родители. Честь — вот о чем нужно думать. И еще о семье.

Но разве я поступила плохо? Нагло — быть может. Только ведь победителей не судят. Да и не ради денег я затеяла эту авантюру. Мне важно не богатство заработать, а помочь матушке и брату. Что же поделать, если бесплатно лекари в Прилеску не ездят? Да и молока даром что-то нам в деревне никто не наливает.

— А ты, Маруш, молодец, — похвалил меня Пиляев, когда увидел, что я окончательно пришла в себя и начала вертеть головой. — Сразу видно, хорошего воспитания юноша. К тому же не лентяй и не гордец. Казимиру ты понравился. Теперь работай усердно, не ленись, и все у тебя будет хорошо.

— Я ленивым и не был никогда, — пробормотала, усмехаясь.

Мечтательной была. Но в последние дни все мои мечты были прозаичны. Чтобы мама выздоровела. Чтобы Ильян поскорее вырос и начал помогать. Чтобы денег хватало на все нужды. Если для этого мне нужно потрудиться, то я готова. Ничего дурного я не замыслила. Чай, не телом торгую, талантом. А на то нам таланты и даны, чтобы их использовать.

Пусть магии во мне совсем нет, но и без магии прожить можно. ,

— Только знаешь что? Приличные люди в доме шапку снимают. Ты уж в следующий раз имей это в виду.

Я закашлялась.

Глава 4. Все не зря

Только подъезжая к деревне, я сообразила, что тут вообще никто не знает о моей затее. Я для местных — Марушка. Рыжая заноза, которую не то, чтобы не любят, но особо и не привечают. Все еще чужачка.

Не быть мне игроком в шахматы. Когда-нибудь я научусь просчитывать ходы наперед, но не скоро. Сейчас весь мой маскарад грозил рассыпаться звонкими осколками, что та злосчастная фарфоровая чашка Казимира Федотовича, которую я все же уберегла от собственной неуклюжести.

Почему я уродилась такой дурой?

И ведь не впервой я совершаю глупые ошибки. Отец всегда смеялся, что врать я не умею, путаюсь в словах, смеюсь, краснею. Это потому, что я — дитя творческое, неземное. Как и матушка. Все, кто талантлив, обычно в небесах витает. Сам же отец твердо стоял на земле, а мы всегда за него держались, оттого и жили хорошо и спокойно.

Три года с его смерти прошло, а я так и не отпустила.

Хорошо, что день почти миновал, на деревню уже спустились сумерки. На “эгоистку” Пиляева нас глазели из-за плетней, но меня или не признали в мужской одежде, или случайным зрителям было плевать. Оба варианта меня устраивали. Мы остановились возле нашего дома, Ильян выскочил на крыльцо босым и в одних штанах, поглядел на меня, открыл рот… и наткнувшись на мой сердитый взгляд его захлопнул так живо, что зубы клацнули. Все же он далеко не дурак. Да и поутру видел, что сестрица мальчиком обрядилась. Наверное, не для праздного развлечения!