Что дальше, миссис Норидж? - Михалкова Елена Ивановна - Страница 4

– А ну цыц! На место, Прорва!

От хриплого окрика собачонка послушно отбежала в сторону.

Навстречу миссис Норидж торопилась старуха. Из-под платка, покрывавшего голову, выбивались белые пряди. Светло-голубые глаза казались очень яркими на загорелом лице. Она была чрезвычайно худа и опиралась на палку, но спину держала прямо.

– Не бойтесь, милочка! Вы, должно быть, заплутали? – Хозяйка приветливо улыбнулась, не сводя глаз с нежданной гостьи. – Не хотите ли чаю?

– С удовольствием, благодарю вас!

Миссис Норидж прошла в дом. Она ожидала увидеть картину откровенной бедности, однако в комнатке, куда ее провели, было чисто и уютно. Возле окна стоял не стул, а старое, но добротное кресло, покрытое клетчатым пледом. Над очагом сушились связки трав, от которых исходил приятный аромат. Из окна открывался прекрасный вид на горы. Заварив чай, хозяйка поставила перед гостьей тарелку с печеньем.

– Я пропитываю его ромом, чтобы оно подольше сохраняло свежесть. Для людей этот способ тоже годится, если не переусердствовать. По крайней мере, так утверждает мой старый друг Билли Абнер.

Чай был вкусным и ароматным. Миссис Норидж вскоре отогрелась.

– Я слышала о вас, – неожиданно сказала Рут, когда гувернантка представилась. – Это ведь вы гуляете в любую погоду по утрам?

– Я считаю прогулки необходимыми для здоровья.

– А мне просто нравится бродить туда-сюда. Идешь себе, глядишь по сторонам, и кажется, будто бы шел и шел так целую вечность…

– Вы давно живете здесь?

– Я родилась и выросла в этом доме. – Лицо Рут озарила улыбка. – Мой отец был стригаль, наша семья всегда держала овец. Я с детства выпасала их на этих склонах. Мне пришлось вернуться, когда я овдовела. Я слышала, вы часто переезжаете?

Если миссис Норидж и удивилась такой осведомленности, она ничем этого не показала.

– Одно время я вовсе не имела своего угла, – ответила она. – После смерти мужа мне казалось, будто меня несет по свету, точно перекати-поле. Я находила в этом некоторое утешение. Не быть больше ни к чему привязанной… Что ты не имеешь, того не лишишься.

Рут Кармоди понимающе взглянула на нее и кивнула. Некоторое время обе женщины провели в молчании. Казалось, оно ничуть не беспокоит ни ту, ни другую. Миссис Норидж пила чай, Рут смотрела в окно.

– Но вы все-таки обрели дом? – наконец спросила она.

– Временное убежище, не более. Оно мне по душе.

– А что видно из вашего окна? – с каким-то тревожным любопытством спросила старуха, вглядываясь в нее.

– Река. Я люблю смотреть на воду.

Рут Кармоди закивала, словно гостья подтвердила ее ожидания.

– Вода и горы – вот что привносит спокойствие в наши сердца, не так ли? Эти места прекрасны. И когда идет дождь, и когда падает снег, и когда солнце палит так, что жарко даже овцам, я не перестаю хвалить Господа за то, что позволил мне жить среди этой красоты. Фермеры считают меня помешанной… – Она ухмыльнулась. – Пускай! Мои глаза будут впитывать эти краски до последнего вздоха, как божественную музыку. Быть может, эти холмы – колыбельная, пропетая для нас самим Господом? Да только его чада так далеки от Него, что разучились слушать.

– Этот дом принадлежал вашему отцу? – спросила миссис Норидж.

– А до него – его матери, моей бабке. Здесь я родилась, отсюда повел меня под венец мой Роджер… Соседские девчонки сплели для молоденьких овечек веночки из цветов, и те бежали за детьми, а дети бежали за нами… Колокольчики звенели, все смеялись… Ах, какой чудесный был день! Мы прожили с Роджером пятнадцать счастливых лет. Не найдется таких слов, чтобы описать, как я горевала, когда он скончался. Родители давно умерли… Что было делать? Я вернулась в свой дом. Он спас меня, миссис Норидж. – Она огляделась. – Эти стены обняли меня, его очаг согрел мое разбитое сердце. Я выхожу – и вижу овраг, склоны которого розовеют от вереска, будто облака на закате. Слышу, как бурлит река. Я давно проросла корнями в доски пола, на котором стоит ваш стул. Сколько воспоминаний, сколько жизни! Помню, я была совсем малюткой, когда отец принес в дом барашка. Какой он был милый! Я бегала с ним по всему дому, а он носился за мной. Его копытца так звонко стучали! Отец смеялся, а мать делала вид, что сердится, но я видела улыбку на ее губах. Лучи солнца падали сквозь окно, и нам было так хорошо… Ах, миссис Норидж! Я думаю, какая-то часть нас никогда не взрослеет. В глубине души я все то же дитя, бегающее с барашком наперегонки, и мой дом кажется мне просторным, как дворец.

– Надеюсь, ему не скоро понадобится ремонт.

– Что вы! – живо возразила старуха. – Он дряхлеет вместе со мной. Того гляди, крыша обвалится и похоронит меня под балками. Но я не пожалею об этом! Нет-нет, не пожалею.

За окном мелькнул силуэт, закрывший солнце. На мгновение в комнате стало темно.

– Билли, это ты? – не выказывая испуга, позвала Рут.

В дверь постучали, и в дом вошел мужчина лет пятидесяти: очень высокий, крепкого телосложения, с грубым обветренным лицом. Он вынужден был стоять сгорбившись, чтобы не задеть макушкой притолоку.

– Свежего сыра вам принес, миссис Кармоди, – буркнул он, не здороваясь. – Говорят, к завтрему ждут грозу. Не шляйтесь где попало.

Даже не взглянув на гувернантку, он вышел, тяжело топая. Миссис Норидж проводила взглядом его высокую сутулую фигуру.

– Это и есть Билли Абнер, – сказала старушка. – Мой друг и единственный сосед. У него ферма на той стороне холма. Всю жизнь Билли разводит овец.

– Мистер Абнер довольно немногословен, – заметила гувернантка.

Рут засмеялась:

– О, не обижайтесь на него. Он и правда угрюмец. Но знаете, двадцать лет назад, ранней весной я вытащила из реки его мальчонку. Малышу было годика три… Река волокла его как дохлую плотвичку. С тех самых пор Билли приглядывает за мной. То мяса принесет, то овечью шкуру подарит. Столько лет хранить благодарность в своем сердце… А ведь мое купание в ледяной воде оказалось напрасным. Сынок его умер всего годом позже, а вскоре за ним ушла и жена – от той же хвори, будь она неладна. Билли давно одинок. А вот поди ж ты, не было дня, чтобы он не проведал, жива ли я.

Она долила гостье чаю.

– Вам не страшно здесь одной, миссис Кармоди? – спросила гувернантка.

– Ох, Джейкоб полагал, что мне грозит опасность. «В городе спокойнее», – так он повторял.

– Джейкоб? – Миссис Норидж изобразила непонимание.

– Мой пасынок. Сын Роджера от первого брака. У него мясная лавка в городе… Его недавно убили.

– Сочувствую вашему горю, миссис Кармоди.

– Благодарю вас. – Рут зябко поежилась. – Роджер очень любил сына и оставил ему в наследство большую ферму. Неисповедимы пути Господни… Джейкоб надеялся, что лавка обеспечит ему процветание. Он действительно много трудился, чтобы добиться этого. И вот он мертв, а я хороню его… Вы спросили, не страшно ли мне? Нет, миссис Норидж. Сколько дикой, волнующей красоты, вы только взгляните! – Она обвела горы рукой. – И я – часть этих чудесных мест.

Гувернантка хотела поинтересоваться, были ли враги у ее пасынка. Но Рут Кармоди с отрешенной улыбкой смотрела в окно, где простирались зеленые склоны, и миссис Норидж промолчала.

Спускаясь пешком по горной дороге, гувернантка заметила широкую, уходящую в сторону тропу; она свернула на нее. Тропа вывела ее на другую сторону холма, к просторной ферме. Перед домом сидел, ощипывая гуся, Билли Абнер. В двух шагах от него на земле развалилась косматая собака, метис овчарки. При виде гостьи псина с усилием подняла голову и снова уронила в траву.

Когда гувернантка приблизилась, фермер неохотно встал. Он без выражения смотрел на нее сверху вниз. В его бороде застрял пух, но это не было смешно – скорее, жутко.

Миссис Норидж не отвела взгляда.

– Мистер Абнер, я бы хотела чем-нибудь помочь Рут Кармоди. В чем она больше всего нуждается?

Фермер оттянул ворот мешковатой рубахи, словно та натирала ему шею, и поморщился.