"Фантастика 2025-47". Компиляция. Книги 1-32 (СИ) - Ясный Дмитрий - Страница 62

Агафья тем временем идет к двери, на ходу тянет руку вешалке, шарится в куче тряпок и вооружается своим монструозным трёхлинейным «вессоном».

— И кого там бог послал?

— Открывай, Агафья, Туз тут до тебя пришел.

Голос ей отвечающего по-пароходному могуч, как и его удары в дверь, и все отлично слышится в комнате. Лязгает замок, засов, бренчит жалобно цепочка. Имя Туз тут равняется слову Сезам?

Я сижу спокойно, внешне спокойно, только на виске нервно бьется жилка. Ли растерян, Туза он явно знает и опасается. Это плохо. Шаги. Наглые, уверенные. Много шагов. Неизвестный мне Туз пришел к нам явно нетолько в паре с корабельным ревуном, с ним кто-то еще. И я даже догадываюсь кто.

Сирый вошел в комнату первым. Осклабился, мазнул по мне сальным взглядом, отступил в сторону, пропуская мужчину во френче стального цвета, с щеткой седых усов под тонким породистым носом. На плечи накинуто длиннополое пальто, галифе утыкается в лакированные, изгвазданные грязью и небрежно обтёртые, кавалерийские сапоги. На голове кепка, но ей очень не хватает кокарды. Мысленно хмыкаю про себя: «И не боится же ходить по Петрограду в таком виде этот эталон «золотопогонного» офицера!».

Глаза у усатого мужчины умные, держится он по-хозяйски. Красив. Не лицом, всем другим красив — поджарой фигурой волка, манерой себя держать, властностью, уверенностью в своем праве командовать и целеустремлённостью. А ведь я его знаю! Вернее, его знает моя Леночка.

— Бонсуар, мадемуазель Элен.

— День добрый, Сергей Александрович.

— Чаем угостите, старого друга семьи, моя милая мадемуазель Элен?

— Уи, месье Серж Александрэ. Кафэ олэ авэк он круассансиль, разумеется, отсутствуют в этом доме, но тэ сан сюкр я вас угощу. Он совершенно свежий, Агафья Ивановна только что заварила. Бон аппетит, месье.

Туз, он же Болотов Сергей Александрович, бывший дворянин, бывший морской офицер, бывший друг папы Леночки и, я уверен, бывший честный человек, присаживается к столу, выкладывает на край портсигар и мы несколько минут молча пьем чай. Я свой остывший, он свежий и горячий.

Пришедшие с ним люди тем временем рассредоточились по комнате. Огромный человек с гладко выбритым черепом зажал своим необъятным телом в угол Ли, Сирый навалился на стену плечом и чистит ногти вытащенной из кармана «финкой». Третий, похожий на куницу, с бусинками черных глаз встает чуть сбоку от Туза. Петроградские деловые, прошу любить и жаловать. Сытые, наглые уголовнички. Меня они уже списали в расход и смотрят как на кусок вырезки — с чего бы начать? С задирания ног или по-простому, без изысков? Раз и юбку на голову, грудью на стол и сопеть сзади, вталкивая часть себя в мягкое, испуганное, до ожидаемого крика, до боли и слез. Однако рано вы меня списали гады, и юбки на мне нет, я в бриджах.

Господин Болотов ставит стакан на стол и проникновенно, с отеческой заботой в голосе спрашивает меня:

— Элен, скажи мне, будь любезна, где же находятся Ленькины «захоронки»? Где он хранил свое добро, девочка? Скажи мне это, пожалуйста, и я не позволю мучать тебя этим грубым и невоспитанным людям. Просто скажи.

Я глотаю холодный комок в горле и через силу выдавливаю из себя:

— Жё нэ компран па, месье Серж.

Туз недовольно скривится, вытаскивает коробок спичек, закуривает папиросу с длинным мундштуком. Долго смотрит на меня как на неведомого зверька и скучающе продолжает:

— Все ты понимаешь, Леночка, все ты понимаешь. Скажи где добро Ленькино и я уйду. Если же будешь молчать… Тогда, вон тот человек — рука с папиросой ткнула в Сирого — он очень тебя не любит, уж и не знаю почему — отрежет тебе палец. Любой. И, кстати, обрати внимание на его лицо. Помнишь, как сказано в трудах итальянского профессора Чезаре Ламброзо о прирожденных преступниках? Вот он именно такой и есть. И вряд ли такой хомо вульгарис найдет для тебя в своем сердце хоть каплю милосердия.

— Я помню, Сергей Александрович. Вы это читали по памяти, тогда, на именинах братика.

Я жалобно и тихо отвечаю, молчать мне нет никакого смысла. Растерянно взмахиваю ресницами и, чуть заикаясь, продолжаю жалко лепетать:

— А если я ничего не знаю, Сергей Александрович? Вот абсолютно ничего не знаю? А вы меня станете спрашивать и мучать! Вам потом не будет стыдно, месье Серж, совсем-совсем?

— Да как она не знает, Туз! Знает, шалава! Ленька эту сучку сам, в одного туда возил на извозчике и всегда они сходили за квартал! Таился он от братвы, скрытничал, что варнак старообрядцкий! Это наше с ней будущее, говорил нам, не вам знать о делах моих, темные элементы! Насмехался, гад! А эта, шалава, брюлики, наверное, с ним вместе и прятала! У, крыса епана!

Сирый замахивается на меня кулаком, но не бьет, ждет разрешения, команды хозяина. Пес!

— Вот видишь, Леночка, нет смысла от меня что-то скрывать. Сирый все видел. Скажи мне, где украшения, деньги, золото? Ты ведь не хочешь, чтобы твое прекрасное лицо, эти восхитительные черты были изуродованы, вот допустим, руками вот этого человека! И это помимо отрезанных пальцев!

Сергей Александрович обхватывает меня за щеки стальными пальцами и резко поворачивает моё лицо в сторону куницеподобного. Больно. Человек-куница сладостно улыбается, гора мышц в углу одобрительно бурлит голосом.

— У него ведь есть очень острая бритва, Леночка, а у Сирого есть нож. Тебе будет очень больно, а пальцев у тебя не будет, и ты не сможешь перевязать свои раны… А когда оно само все заживет, то на твоем прелестном личике останутся страшные, безобразные шрамы. Допустим вот здесь!

И это животное тычет меня в лоб огоньком папиросы.

Боженька милосердный, боль-то какая! Я все им скажу, все-все! Нет, дрянь, молчи! Я сам им скажу. Они у меня подыхать будут страшно и, уходя из мира слышать твой голос, а сейчас не мешай, не мешай, уйди, пожалуйста. Вот и хорошо.

Я поднял слезящийся от боли взгляд на Туза:

— Зря ты это сделал, Серега. А ведь пожить бы еще мог.

Взгляд Туза растерян, он невольно отпускает мое лицо и переводит глаза вслед за моим взглядом на моего самурайчика, которого я громко и страстно, аж в горле запершило от придыхания, прошу:

— Ли! Töte diesen Nilpferd! (убей этого бегемота).

А что? Шок, это по-нашему! Думайте, что я сейчас прорычала на замечательном вот для таких ситуаций дойче! Да и драгоценные секунды времени, доли, миги, нано, мне так сейчас нужны! И поэтому я сразу же стреляю, на последнем слоге.

Пах-пах! Совсем несерьезно звучат два выстрела подряд, сливаясь в один. Туз дергается марионеткой, бледнеет, бьется руками об столешницу, уже не способный отодвинуться от стола и обхватить живот. Два кусочка свинца в низ живота веская причина для недееспособности. Я в это время падаю спиной назад, подбородок прижат к груди и едва лопатки касаются пола, выцеливаю ноги двуногой куницы. Пистолет дергается раз, два, три, посылая пульки в сторону мешковатых штанов. Есть. Крик, визгливый, жалобный и зверек катается по полу, сталкиваясь со своим свернувшимся калачиком хозяином. Мля, пять патронов! Семь секунд! Где эта тварь, где этот урод Сирый? Где? Не вижу! Время течет, скользит сквозь пальцы. Вот он! Этот идиот зашел слева. Ну, вот как учесть, как просчитать этих дилетантов? Я его жду со стола, готовлюсь перехватить его красивый прыжок по прямой, а он, путаясь в своих ногах, с дрожащими ручонками выныривает с боку. Прав, ох, прав папаша Мюллер — дилетанты, это смерть профессионалу. Наган в руке Сирого плюется огнем, меня обжигает лавой, бьет щепками от досок пола в левую сторону лица. Спасибо тебе, Господи, не «офицерский» у Сирого ствол, простой, с «самовзводом»! АТ калибра 7, 65 кашляет в ответ, затвор с недовольным клацаньем встает на задержку. Я швыряю бесполезный кусок металла в сторону Туза и куницеподобного и громко ору: «Ахтунг! Гранатен!».

Не знаю, что помогло больше — визгливый голос истерички, орущий что-то непонятное или тяжёлая железяка, прилетевшая с моей стороны, но мне хватает времени чтобы схватить наган Сирого. Контроль, взвод курка, контроль, взвод, мля, кожу саднит рифлёным металлом, контроль. Боек клацает впустую. Всего четыре патрона? Сирый, ты клинический идиот, хоть уже и покойник!