Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Гарборг Хульда - Страница 6

Но разве в таком случае женский эротизм не более чист?

Впрочем, где грань, отделяющая в любви тело от души?

По моему мнению, это одно целое и одно не следует отделять от другого. Если я люблю, то есть если я чувствую по отношению к мужчине, что он заполняет всю мою жизнь, что мои мысли, моя воля принадлежат ему, то мое глубокое убеждение — что и тело и душа моя составляют одно целое существо, стремящееся к другому, столь же целостному, существу.

Я часто слышала рассуждения женщин о том, что они не могут выйти замуж за того или иного из мужчин, потому что им нравится только его душа, а физически он не привлекает их — или наоборот. Но тогда они не любили. При настоящей любви забывают анализы и расчеты, все кажется милым в любимом человеке. Все сливается в одно, и все становится прекрасным.

И он представляет только для меня единственно необходимое — мою жизнь.

В чем состоит эта власть, перед которой все преклоняются, сила, перед которой люди трепещут, как тростник, — я не знаю этого. Знаю только, что страшна и чудесна эта сила, что она достаточно сильна, чтобы весь мир превратить в райский сад!

Постепенно со мной совершалась большая метаморфоза. Пассивность моего мужа все более и более принимала характер равнодушия. В особенности игнорировал он детей, и это больно кололо мое сердце.

Он не замечал малышей, нежных и милых, которые так любили его и смотрели на него, как на высшее существо!

Я не могла простить ему холодность по отношению к ним. Она глубоко оскорбляла меня. Горечь в моей душе увеличивалась, и я стала холодна. Многие мелочи прибавились еще к этому главному — и пламя в моем сердце погасло. Я пролила так много слез, я так страдала, но теперь я стала спокойнее, и словно какое-то избавление снизошло на меня.

Настроение мое стало ровнее, я не терзала более своего честного друга слезами и вздохами (ах, почему любовь приносит с собой столько слез!). Я шутила с ним о том, что мы «старики», и не мешала ему зарываться в его книгах. И он почувствовал себя от этого свободнее и лучше. Детей я по возможности от него устраняла и удвоила мою собственную заботу и нежность к ним.

Но время от времени в нем просыпалась все же еще влюбленность, и тогда случалось нечто ужасное — скромные приближения моего мужа казались мне насилием, и что-то кричало во мне: «Боже мой, это и есть брак?»

Моя стыдливость страдала, все было уродливо и отвратительно. Потому что, если интимная близость не кажется ясным и радостным праздником — она отвратительна!

Но иногда случалось, что его нежность снова воскрешала на короткое время мою прежнюю любовь. Так доверчиво и беззаботно приходил он ко мне, с такой нежностью и признательностью уходил он снова. По своему собственному опыту знаю я всю недоказанность утверждений Вейнингера, будто «женщина после физической близости чувствует себя настолько же презираемой, насколько боготворимой чувствовала себя до этого». Это один из «недоказанных взглядов» в странной книге Вейнингера. Если бы это было правдой — было бы слишком тяжело быть женщиной.

Возможно, что такой взгляд соответствует древней восточной точке зрения на женщину. Человек современности не столь «восточно» относится к женщине, она для него также является человеком, он уважает ее как такового, ее любовь вызывает в нем другие чувства, чем любовь рабыни. Мы должны предполагать, что таково общее правило.

Если бы Вейнингер мог прочитать эти строки, он бы спокойно сказал: «Глубока лживость женщины». Но по Вейнингеру — женщина не способна ко лжи. Она не может лгать, ибо для этого недостает главного: способности к правдивости. Она представляет собой абсолютную лживость — это наследственный грех; ее единственная задача — создать из мужчины «грешника». Поэтому женщина не способна говорить правду ни о себе, ни о других. Ее слова лишены значения.

И все же…

Дни проходили за работой без радостей. По ночам я чувствовала себя как-то особенно усталой и долго не могла заснуть. Мысли мои начали касаться моего гнезда. Надо было найти исход, заполнить пустоту.

Одиночество угнетало меня, по вечерам я сидела у камина и смотрела в огонь. И жажда терзала меня, словно голод или физическая боль, — не жажда людей, а жажда одного человека, который снова указал бы пределы моим мыслям и заглушил бы во мне страх жизни и страх смерти.

Пространство было слишком велико для меня, слишком много загадок кругом, смерть казалась слишком близко.

Я сидела возле постели моих детей и говорила себе: «Вот то, что нужно тебе! Вот кто должен поставить пределы твоим мыслям и заполнить пустоту твоего сердца».

Я целовала их маленькие ручки и рыдала над ними! Почему печально и одиноко покидала я тех, кого я любила больше всего в мире и за которых охотно отдала бы свою жизнь?

И снова я упорно заглядывала в свою душу.

Как шатки и беспомощны мы, люди!

Ничего мы не можем дать друг другу. Даже мать ничего не дает ребенку, когда он становится взрослым. Как часто вечером, когда я уходила от них, мне хотелось иметь Бога, чтобы доверить ему их. Но я потеряла Бога. В ранней юности еще я стала свободомыслящей, быть может, отчасти под влиянием веяний времени. В то время мы читали Вольтера, Руссо, Дарвина. Но самое большое влияние все же оказал на меня ясный и серьезный естественно-научный труд моего мужа. Религия и вера были отняты у меня.

Мне не приходило в голову самой изучить христианство.

Я даже не знала библии.

Много позже я как-то совершенно случайно познакомилась с древними индийскими религиями, и они настолько заинтересовали меня, что у меня явилось желание изучить христианство. Таким образом я раньше познакомилась с учением Будды, прежде чем как следует узнала о Христе и той религии, которую я официально исповедовала от момента моего крещения. Когда я захотела выяснить себе личность Христа, я взялась раньше всего не за библию, а за Ренана[6]. Теперь я прочла и библию, но чувство веры я не смогла вернуть.

Когда я готовилась к конфирмации, я находилась под религиозным влиянием нашего духовника, фанатика в вопросах христианства. Он не был женат и обладал всеми добродетелями святого, и я, и мои подруги боготворили его. Я была уверена, что он никогда не женится, и ради него хотела даже поступить в монастырь. Ради него я молилась утром и вечером, стоя на коленях, ради него надевала черные платья и приглаживала свои непокорные волосы. Но христианство само по себе и тогда было для меня закрытой книгой.

Мне приходили в голову мысли о многих, кого я знала раньше, о моих близких друзьях, мысли о «нем», кого я, как безумная, любила в семнадцать лет, о тех двух, которые любили меня много больше, чем я заслуживала, еще о многих мимолетных встречах — и в моей юности и позже.

У оживленной красивой женщины, замужем она или нет — лучше, конечно, если замужем, — всегда, разумеется, имеются поклонники.

У меня их было двое, в то время, когда я в первый год после замужества путешествовала по югу.

Как безразличны для меня были они оба! Как смешны! Я никогда не понимала, как может нравиться женщине ухаживание безразличных ей мужчин? Я в этом не вижу ничего интересного, я зеваю от скуки.

Флирт и так называемые настроения — это все не для меня, я более требовательна. Этот салонный флирт с его пикантными положениями и заигрыванием по углам содержит что-то нездоровое — то некрасивое, что претит мне. Или все — или ничего: товарищеские отношения или любовь. Любовь не имеет ничего общего с маленькими настроениями и пикантностями. Она требует всего и дает все. Это очень серьезная вещь. Тот, кто считает и подсчитывает, тот, кто колеблется и соображает, не знает, что такое любовь, так же, как и тот, кто дает ее частями и говорит об обязанностях и долге. Кто любит, не знает ничего о выгоде и убытках, он не добродетелен, не талантлив — он гениален. Он бессознательно достигает апогея в своем мышлении и деятельности. Только любовь делает цельной жизнь. Если этого требует любовь — все цели разрываются, потому что любовь самодержавна и не может быть иной. И только когда умирает любовь — люди становятся полезными и трудолюбивыми и начинают заботиться о своих талантах. Я не понимаю половинчатости. Поэтому мужчины — типа кукол во фраках — безусловно, не могут не находить меня крайне скучной. Но и меня они не интересуют.