Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Гарборг Хульда - Страница 2

Мне вспоминается один эпизод из дневника Гиппиус, в котором она из окна своей петербургской квартиры наблюдает за собранием женского рабочего движения и с насмешкой рассуждает, как жалки их крики. Гиппиус, представительница высшего класса, строит свою эмансипаторную теорию, основываясь на идеях символизма. Недаром я вспомнила Зинаиду Гиппиус: из сегодняшнего дня кажущаяся регрессивной концепция Хульды Гарборг, погруженная в исторический контекст, может читаться как революционная, не стоит отделять ее от общеполитической идеи борьбы за независимость норвежского народа. В своем путешествии Ева, стоящая на корабле, обращается к морской стихии:

«Я плыла по широкому океану. И когда волны ударяли о наше судно, я вскакивала, простирала руки и шептала им навстречу: „О, возлюбленный мой, возьми меня, всю меня!“ Но судно плыло дальше, подымалось и опускалось.

И когда я видела, как солнце в тихие вечера погружалось в море, я снова простирала руки и шептала: „Возлюбленный мой. Дай мне умереть в твоем блеске, поглощенной твоей силой!“ Но солнце угасало и руки мои опускались».

Как и Гиппиус, Гарборг находит опору в витальной силе природы, которая наделила женщину возможностью проживать предельное сексуальное возбуждение, вынашивать и рождать человека.

Первый тираж книги «Женщина, созданная мужчиной» вышел как анонимная «Исповедь» женщины высшего круга. Текст Гарборг стал не менее популярен, чем «Пол и характер», он был переведен на несколько европейских языков (в том числе и русский), а в Норвегии суммарный тираж книги составлял около 10 000 экземпляров. Имя авторки было обнародовано через полгода после выхода книги. Похоже, именно по этой причине русскоязычные читательницы так и не узнали, кто написал «Исповедь женщины». Годом позже Хульда Гарборг напишет продолжение истории Евы — Fru Evas Dagbog («Дневник миссис Евы»), эпистолярный роман-продолжение истории героини. В нем Ева бежит из мира, в котором все гендерные различия стерты (утопия феминисток и Отто Вейнингера свершилась), и попадает в норвежскую деревню, где роли между мужчинами и женщинами строго распределены, но при этом иерархии между ними не существует — ведь каждый работающий на земле имеет свою ценность. Об этом она писала и в «Женщине, созданной мужчиной», упрекая Вейнингера в том, что он слишком узко описывает женщину, опираясь исключительно на представительниц высшего класса, чья ежедневная праздность и салонное общение нисколько не могут репрезентовать женщин вообще: «В тех слоях общества, где идет борьба за кусок хлеба, женщины борются наряду с мужчиной и помнят это». Этот тезис Гарборг последовательно разовьет в своем втором романе.

Имя повествовательницы отсылает нас к библейскому мифу, в котором Ева была создана из ребра спящего Адама. Одновременно оно перекликается с идеями Вейнингера о плотской природе женщины, искусившей Адама. Миф о рождении женщины процитирует и сама Ева, но она интерпретирует его по-своему. Для Гарборг, поборницы национальной идентичности и процветания норвежского народа, выдвинутая Вейнингером идея воздержания была чужда. В эпилоге она пишет: «Все несущественное должно уступить место охране человеческого рода». И Ева, намекая на слабость мужчины, говорит читателю: да, я создана из ребра Адама, но Бог Адама усыпил, прежде чем изъять меня из его тела. Когда рожает женщина, а женщина рожает как женщин, так и мужчин, она не спит, она проживает боль и чудо рождения человека. И в этом ее сила. Ева все еще страдает от неразделенной любви, но уже нашла веру в себя.

Я хочу поблагодарить Лину Хегген за тщательную проверку фактов из истории Норвегии, а также Наташу Столярову, благодаря которой мне удалось авторизовать «Исповедь женщины». До сегодняшнего дня в русскоязычном контексте этот роман считался анонимным.

Оксана Васякина

Отто Вейнингер родился в Вене 3 апреля 1880 года и умер там же, не достигнув и двадцати четырех лет. Четвертого октября 1903 года он покончил жизнь самоубийством.

Его объемный психолого-философский труд «Пол и характер», изданный незадолго до его смерти, произвел потрясающее впечатление в литературном и научном мире. Казалось непостижимым, что это безмерно великое, научное в лучшем значении этого слова произведение — работа двадцатилетнего юноши; некоторым объяснением казалась внезапная смерть автора. Вся жизнь этого, так рано развившегося, гениального человека излилась в его труд, здесь она поднялась до самой высоты своей и погасла.

«Он умер во имя своего произведения, чтобы оно могло жить».

Он появился подобно Ницше, хотя менее блестяще и во многом являясь даже противоположностью — он был более вдумчив и беспощадно логичен, — и исчез, как и Ницше: подобно падению звезды ночью. Имя Вейнингера с невероятной быстротой перенеслось за границы Германии — как несколько лет тому назад имя несчастного Ницше.

Вейнингер уже в раннем возрасте пережил целый ряд душевных кризисов: с воодушевлением следовал за учениями различных философов, пока, наконец, не остановился на учении Канта. До самой смерти он восторгался Платоном и Кантом, любил их за глубокий дуализм и предпочитал их другим философам.

Он восторгался «Заратустрой»: чудесная непосредственность настроения Ницше захватывай его, но этику Ницше серьезной он не признавал.

Вейнингер был чрезвычайно музыкален и считал Вагнера величайшим артистом мира. Генриха Ибсена он, наряду с Вагнером, Кантом и Гете, признавал величайшим гением человечества.

Драма «Пер Гюнт» казалась ему более глубокой и всеобъемлющей, чем драма Шекспира, а мастерство исполнения этого произведения — стоящим значительно выше «Фауста» Гете. Творчество Ибсена — это в сущности своей философия Канта, ибо никто кроме них не избрал истину и ложь глубочайшими первоисточниками этики.

Гамсуна он ставил также очень высоко. О книге «Поль»[1] говорил, что она, быть может, представляет собою наилучший роман мира. Вейнингер в совершенстве владел пятью живыми языками — в том числе норвежским, — и поэтому ему была знакома норвежская литература.

По происхождению Вейнингер был еврей[2], но за несколько лет до своей смерти он перешел в протестантство, и казалось, что он, после женщины, наибольшую ненависть питал к еврейству. Но поскольку его ненависть и презрение не относятся к «женщинам» вообще, но к «женщине» — поскольку и ненависть и презрение его падают на евреев не как расу или нацию, не на их литературу или религию, но вообще на «людей, причастных к отвлеченной идее еврейства».

После беспрерывной и напряженной деятельности мозга и утомительной борьбы между своей «злой природой» и нравственными стремлениями он отличался, между прочим, большой склонностью к эротизму, но жил в последнее время, оставаясь верным своему новому взгляду на жизнь, безусловно целомудренно.

Вейнингер погиб. Незадолго до своей смерти он написал, что сам убивает себя, «чтобы не убивать другого». И в своей книге «О последних событиях» он пишет в том числе о самоубийстве: «…порядочный человек сам уходит из жизни, когда чувствует, что он становится абсолютно дурным, но пошлый человек выжидает приговора, который заставил бы его расстаться с жизнью. Для порядочного человека осознание своей безнравственности аналогично смертному приговору».

Несмотря на сердечные припадки и эпилепсию, он отличался поразительной продуктивностью. О болезни своей он пишет: «Разве эпилепсия не есть одиночество преступника? Не падает ли он потому, что у него нет более опоры?» Ни по книгам Вейнингера, ни по его краткой биографии невозможно составить себе ясного понятия о его характере и степени преступных наклонностей, в которых он себя обвиняет. Вместо этого получается впечатление, будто он предъявляет сверхчеловеческие требования к самому себе и ко всему человечеству.