Русь. Строительство империи 4 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 44

— Колдун, — шепчет она. — А я-то все думала как так получилось, что я тебе служу.

— Цыц, — бурчу я, но сам ухмыляюсь.

Полоцк мой, Веслава жива.

Теперь черед Новгорода.

Глава 22

Полоцк еще гудит после смерти Рогволода, а я уже на площади. Голова трещит с утра — недоспал. Вокруг народ шепчется: кто кланяется, кто косится, будто я им в котел с похлебкой плюнул. Вчера на вече меня князем утвердили. Хотя какое там «утвердили» — выбора у них не было, либо я, либо пустота. А сегодня ополчение сколачивать надо. Сфендослав в Новгороде засел и чем дольше я тяну, тем глубже он там корни пустит. Я решил местных потрясти по примеру Смоленска — мне нужно как можно больше арбалетчиков. Время поджимает.

Я стою на крыльце терема, ветер холодный в лицо бьет. Внизу толпа созванная на очередное вече. Я кричу им громко, чтобы до каждого дошло:

— Слушайте, полочане! Кто хочет Новгород со мной брать — шаг вперед! Сфендослав там засел, но мы его выкурим! Оружие дам, еды дам, добычей не обижу!

Толпа зашепталась, мужики переглядываются. Какой-то дед, тощий, с палкой, бурчит, голос скрипит, как телега старая:

— А чего нам в Новгород лезть? Нашего князя зарубил, теперь туда потянуло?

— Чтоб Сфендослав сюда не приперся, старый! — огрызаюсь я. — Он Русь под себя гнет, а я вас защищать буду. И нет у вас другого князя, кроме меня. Кто со мной — выходи, нечего сопли жевать!

Сначала никто не двинулся с места. Но веславские воины-лазутчики, переодетые под местных, выскочили вперед что-то приговаривая про богатую добычу с такого богатого города как Новгород. И тут сработал инстинкт.

Люди полезли вперед — сперва десяток, потом еще, и вот уже под пять сотен набралось. Много. Даже не ожидал столько. Не думал, что больше двух сотен вместе с наемниками получится. Молодняк в основном, глаза горят, руки чешутся до драки. Есть и постарше, с топорами, видать в деле бывали. Киваю Веславе:

— Считай их, чтоб не разбежались, как зайцы.

Она ухмыльнулась, пошла в толпу, на дощечке зарубки ставит. А я думаю: пять сотен рыл — это ж не войско еще, а сброд какой-то. Арбалеты им в руки сунуть надо, да так, чтоб не в ногу себе стреляли.

К полудню Добрыня с Ратибором подтянулись — оба хмурые. Добрыня щит на плечо закинул, топор точит. Объясняю им:

— Этих олухов учить будем. Арбалеты раздам, пусть стреляют, пока пальцы не сотрут. Добрыня, строй их, Ратибор — цель ставь, Веслава поможет.

— Мужики сырые, Антон, — Добрыня бороду теребит. — Половина самострел от вил не отличит.

— Отличит, когда я им болт в зад попадет, — смеюсь я. — Неделя у нас, потом на Новгород идем.

— Ну коли такими методами, таки — да, научим, — хмыкнул богатырь.

Он кивнул, пошел к ополченцам. Ратибор улыбается немудреной шутке.

Такшонь появляется скалясь:

— Чего, княже, крестьянское войско лепишь? Мои ребята такое в два счета порубят!

— Это мы еще посмотрим, — фыркаю я.

Он в ответ смеется, критически поглядывая на «воинов». Я смотрю на площадь — ополченцы в кучу сбились, Веслава орет на какого-то парня. Не хочется признавать, но венгр прав в том, что сейчас это не воины. Нужно вылепить из них арбалетчиков.

Надо торопиться, время — оно не резиновое.

К вечеру обоз от Степана приполз — болты, самострелы, кувшины для катапульт. Лошади в мыле, возницы матерятся, а я стою, считаю. Десяток самострелов, сотни болтов, кувшины в телегах громыхают. Мало, чтоб его, мало! Степану надо передать, что кузнецов пошустрее гонять. Обстоятельства ведь изменились. Армия теперь больше трех тысяч человек. К счастью, большая часть — моя, а не венгра. Теперь как-то полегче стало. Гонец ускакал, а я к ополченцам шагаю.

Тренировки начались — шум, гам, болты в небо летят, половина в землю втыкается. Один придурок себе чуть ногу не прострелил, Веслава его за ухо таскает, голосит:

— Ты куда целишься, баран? В цель бей, а не в облака!

Подхожу, беру арбалет, показываю. Тетива тугая, щелчок — болт в доску влетает, щепки в стороны. Мужики рты разинули, а я хмуро поясняю:

— Вот так! Учитесь, или Сфендослав вас на куски порубит, как свиней! Пока у вас есть самострелы с болтами и дружеское плечо собрата — вы можете быть силой. А если не научитесь ратному делу, то лучше бы не вызывались в войско.

Они кивают и лезут к самострелам. Добрыня их строит, Ратибор мишени поправляет. К ночи треть уже в доски попадает.

Я сижу у костра, точу топор и думаю: неделя — и идти надо. Сфендослав времени не даст, а Новгород — это не Полоцк, там стены каменные, не деревянные. Ополчение это в кулак сбить надо, чтоб не обделались, когда до дела дойдет.

Я распоряжаюсь кузнецов местных подтянуть, чтобы болты ковали.

Через неделю на заре мы выступили из Полоцка. Серое небо над головой висит, ветер в лицо плюет мелкой моросью.

Я стою впереди и смотрю, как мое войско топает — ноги в грязи тонут, обувь чавкает, а за спиной гул. Пять сотен вчерашних ополченцев за неделю не стали боевой единицей, но получилось сделать две важные вещи — научить дисциплине и совершать слитный залп.

Первая ночь прошла тихо. Костры трещали, а я у огня сидел, топор точил. А на вторую ночь началось — новгородские твари, подосланные Сфендославом, налетели. Они выскочили из темноты, двоих часовых у костра зарезали — те даже дернуться не успели, дремали, чтоб их.

Я вскочил, горло дерет от крика:

— К оружию! Рубите их!

Дружина зашевелилась, ополченцы в суматохе самострелы хватают, кто-то болт в небо пустил, кто-то себе чуть ногу не прострелил. А эти гады уже ускакали — только кровь на траве да следы копыт в грязи остались. Такшонь подлетает, рожа злая, глаза горят:

— Дай мне указ, я конников пущу вслед! Я их порубаю, как свиней на бойне!

— Да куда коней-то? В лес? В засаду полезешь, и конец твоим конникам. Усиль ночные дозоры, Такшонь.

Он плюется, бормочет что-то по-своему, но уходит. Весава с лазутчиками по следам пошла, вернулась к утру, усталая.

— Пусто, княже.

Хитер Сфендослав. Это не бой даже. Кусают мелко, крови попить хотят, а до кости не достают. И так две недели.

Каждую ночь одно и то же. То обоз подожгут — телега с горючкой вспыхнет. То коня уведут. То стрелу в шатер пустят — мне раз чуть плечо не пробило, просвистела над ухом, в бревно вонзилась, дрожит еще. Хорошо, мимо. Потери мелкие — по два-три человека за раз, но нервы рвут.

Психологическая обработка. Да, удалось устроить засады, переловить достаточное количество врагов, но свою работу они все равно сделали. В людях поселился страх. А это очень плохо.

Ополченцы вздрагивают от каждого шороха, ночью жмутся к кострам, шепчутся: «Не дойти нам до Новгорода». Дружина ворчит. Такшонь каждый день орет, что пора мстить, кулаком по щиту бьет, глаза бешеные:

— Княже, сколько терпеть будем? Дай мне их порубать!

Я в какой-то момент вспылил и предложил его людям взять на одну ночь охрану всего войска. Пусть проявит себя, а то только в грудь бьет. Разрешил делать все что угодно. По сути, он получил почти безграничную власть. На одну ночь. И все равно не помогло. Нескольких людей во сне перерезали, пока в одном месте подожгли сено для коней в другом — резали людей. Тех, кто умудрился уснуть.

Но после этого провала, Такшонь подутихомирился. А я теперь каждую ночовку лагерь укрепляю — частоколы вокруг, колья острые, часовых удвоил, самострелы наготове держим. Весава с лазутчиками по лесам шарит, но эти гады бьют и в темноту ныряют. Раз поймали одного — худой, с жидкой бороденкой, нож в руке, глаза мутные. Ратибор его допрашивал, кулаком в рожу тыкал, а тот лыбится:

— Сфендослав вас всех в землю загонит, князь херов. Жди его, скоро придет.

Веслава молча подошла, взяла топор у Раибора, подняла. Раз! И головешка пленника в траву покатилась, кровь фонтаном, хруст костей в ушах звенит. Плюнула на труп и ушла.