Драконьи булочки (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 19

– Не смей ни в чем себя обвинять, – сказала я, когда мы поднялись на второй этаж и остановились у двери в мою комнату. – Мы все живы, это самое главное. Кассу спасли, а документы восстановим, если они все-таки сгорели. Мы же с тобой истинные, нам не о чем переживать, правда?

Оран улыбнулся.

– Я рад, что тебе спокойнее, – признался он. Конечно, спокойнее не было. Я бодрилась, но в душе все рвалось на части. Впрочем, незачем Орану знать об этом.

- Мы с этим справимся, - откликнулась я, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее. - Знаешь, отец всегда говорил, что любовь расцветает там, где пара идёт вместе через трудности, а не там, где все цветёт и накрыт стол.

Оран улыбнулся.

- Твой отец был философ. Жаль, что я не успел познакомиться с ним.

Я вздохнула.

- Ты бы ему понравился. И мама была бы очень рада.

- Связь истинной пары началась с испытаний, - сказал Оран, и я кивнула.

- Без них было бы не так интересно.

А потом мы поцеловались - внезапно, как школьники. Прикоснулись губами и отстранились, сами от себя этого не ожидая. Я даже рассмеялась, настолько чудесно и трогательно это вышло.

- Иди сюда, - произнес Оран. Он обнял меня прижав к себе крепко-крепко, и какое-то время мы просто стояли, не говоря ни слова. В груди разливался огонь, словно в ней вспыхнуло маленькое солнце, и я знала, что смогу справиться со всеми трудностями и бедами, пока оно горит во мне.

Мы поцеловались снова. И это было так, словно я никогда прежде не целовала мужчину. С Кевином все было иначе - и сейчас, почти сливаясь с Ораном в единое существо, я понимала, насколько пресным и глупым все было раньше.

По губам скользил огонь. Оран целовал меня то трепетно и нежно, то почти сминая, присваивая, ставя печать: эта женщина моя, а я - её, и этого никому не перечеркнуть.

Это был целый огромный мир, и он принадлежал нам.

Внизу что-то стукнуло. Мы отстранились друг от друга и рассмеялись. Поверить не могу: пекарня сгорела, я почти разорена, а мы с Ораном целуемся, смеёмся, и кругом весна, а не зима.

- Ложись отдыхать, - произнес Оран с тем сердечным теплом, которого я никогда не знала прежде. - Я проверю печь, прикину, сколько в неё можно загрузить. А тебе нужно отдохнуть.

Я улыбнулась. Благодарно сжала его руку.

- Спасибо. Буди меня, если что.

- Все будет хорошо, - заверил Оран, и мы расстались до утра. Я легла на кровать и почти сразу же рухнула в сон без сновидений. Драконье пламя еще дышало на моих губах, и жизнь, такая трудная и горькая, казалась лучше самого сладкого сна.

А утром я проснулась от того, что по всему дому поплыл аромат пирога с чем-то фруктово-нежным - таким, что волосы шевелятся в предвкушении радости, а душа пускается в пляс.

Быстро приведя себя в порядок, я спустилась на первый этаж и увидела, что стол полностью занят разномастыми тартами с манго. Элли хлопотала, поправляя тарты так, чтобы стояли идеально, а Оран вынул еще несколько форм с пирогом и сказал:

– Ну вот, осталось им остыть.

– Вы просто герои! – восхищенно воскликнула я. – А формы откуда?

Все формы были разного размера и точно никогда мне не принадлежали.

– Алпин принес от госпожи Монтегю, – ответил Оран. – Он с Джоном сейчас в ее доме, она разрешила нам пользоваться ее печью, сколько потребуется, и готова во всем помогать. Джон доволен: печь большая, огонь в ней такой, как надо. А сладкую выпечку я организовал здесь.

– А в молочной лавке нам выделили прилавок! – радостно сообщила Элли. – Это вдова Тимоти успела похлопотать. Не так уж она оказалась и плоха.

– Придется, конечно, побегать, – сказала я. – Горячего хлеба пока не будет, он остынет на улице. Но… у поселка будет хлеб! Я же обещала.

Сердце застучало быстрее от радости. Мы справимся! Мы уже начали справляться!

И пусть все драконы мира лопнут от злости – они нас не сломают.

***

Быстро позавтракав и оставив Орана с тартами, я бросилась к госпоже Монтегю и пришла к ее порогу как раз в тот момент, когда Большой Джон выносил противень с хлебом. Привычного разнообразия пекарни, конечно, не было: ржаной каравай да пшеничный багет, вот и все богатства, но у меня душа согрелась, когда я почувствовала запах свежевыпеченного хлеба.

– Уже семь противней отнесли в лавку Шольца! – госпожа Монтегю, высокая, иссушенная и чопорная, выглядела крайне довольной. – Он выделил там прилавочек, Алпин, как всегда, за кассой.

– Спасибо вам! – я прижала руку к груди. – Нет таких слов, чтобы вас отблагодарить.

Момент, конечно, был подходящий. Я потеряла пекарню, и госпожа Монтегю могла перехватить дело в свои руки, печь хлеб и продавать его прямо у своего порога. Но она этого не сделала. Благодарна? Я испытывала к ней чувство намного сильнее любой благодарности.

– Перестань, – женщина махнула рукой. – Это наше общее, поселковое дело. И ты наша, Джина, даже не сомневайся в этом. Мы тебя выбраним, если будет, за что, и мы за тебя заступимся, когда потребуется.

– Вот и секрет отношений на Макбрайдских пустошах, – улыбнулась я. Мы протянули друг другу руки, пожали кончики пальцев, и госпожа Монтегю добавила:

– Тебе нужна помощь, и все тебе помогут. А теперь беги скорее к Шольцу!

Молочная лавка располагалась в центре поселка, неподалеку от дома старосты, и, торопливо шагая по улице, я заметила пустующее здание напротив магазина Ошери, который продавал все, что нужно для дома. Когда я училась в школе, этот домина уже был заброшенным. Сада рядом с ним не было, и он стоял среди снега, как последний старый зуб среди челюсти. Окна были заколочены деревянными щитами, над крыльцом качался бумажный фонарик с молитвами – его задачей было не впустить нечисть в здание.

Хоть бы Кимбер согласился продать его! Я мысленно подсчитала деньги с располовиненного счета. Хватит и на покупку, и на ремонт. Мне вообще хватило бы этих денег, чтобы жить безбедно и счастливо – но я была леди Макбрайд и не могла оставить своих людей просто так. Бросить без хлеба.

Ладно. Поговорю со старостой, когда он приедет. И к шефу Ристерду заверну – надо узнать, что там с сейфом, который он выворотил с пожарища.

Жаль, что нельзя восстановить пекарню на прежнем месте. Там, где упал драконий огонь, больше ничего нельзя строить – разве что садик разбить.

Возле молочной лавки толпился народ. Шольц начинал утро с продажи свежайшего молока и творога от элитных коров, которых купил на сельскохозяйственной выставке в столице несколько лет назад и с тех пор гордился тем, что его коровки живут получше некоторых людей. Вот отошла немолодая женщина, неся корзинку с творогом, бутылкой молока и караваем и, увидев меня, помахала рукой.

– Госпожа Баркли! – я узнала свою учительницу математики, подошла. – Как ваши дела?

– Идут, – госпожа Баркли пристально сощурилась, как всегда, когда высматривала шпаргалки на контрольных работах. – Мне очень жаль, что все так случилось с твоей пекарней, Джина. Надеюсь, скоро все наладится.

– Я тоже надеюсь, – кивнула я. – Хочу выкупить вон тот дом под пекарню и кафе.

Госпожа Баркли посмотрела в сторону заброшенного дома и кивнула.

– Неплохой вариант, бойкое место, но с покупкой не получится. Хозяина не найти, а до передачи в казну еще лет двадцать. Так что лучше посмотри-ка вон туда!

Я перевела взгляд в сторону двухэтажного здания поселковой школы и увидела рядом с ним домик, в котором когда-то продавали канцтовары для школьников. Потом продажи монополизировал Ошери, и домик с тех пор пустовал.

– Удобно! И школьники, и учителя будут твоими первыми покупателями, – сказала госпожа Баркли. – И здание не частное, а государственное, так что Кимбер не будет против.

Я поблагодарила свою учительницу за отличную идею и пошла в молочную лавку посмотреть, как идут дела.

Алпин стоял у прилавка, принимая деньги в остаток кассы, выломанной вчера в пекарне. Увидев меня, народ притих – во взглядах поселян я видела искреннее сочувствие. Кто-то погладил меня по руке.