Шанхай - Ёкомицу Риити - Страница 41

Слегка напрягая и расслабляя свое переполненное радостью тело, о-Суги думала, что отныне сожалениям и страданиям пришел конец. Она теперь не заснет до утра. А если заснет, то это будет совсем другой сон, не как в предыдущие ночи. О-Суги вспомнила, как той ночью она нечаянно заснула и в темноте кто-то овладел ею, но Санки или Коя – это так и осталось для нее загадкой. Та ночь была ее первой ночью в череде похожих на нее, и с тех пор – вплоть до нынешней встречи – сколько всего она передумала, вспоминая своего первого мужчину: Санки это был или Коя, Коя или Санки? Сегодня, как и тогда, в комнате царит кромешная тьма, так что даже лица лежащего рядом человека не видно, но теперь она уверена – это настоящий Санки. Санки из той ночи – если это, конечно, был он – чем он отличался от нынешнего? Тот был гораздо у́же в плечах, стремительнее, у того были длинные ноги, и кожа была холоднее.

Совсем как девственница, робко касаясь кончиками пальцев спящего Санки, о-Суги думала: «Ах, как же хочется на рассвете хоть одним глазком взглянуть на него». Перед ее глазами возникло лицо Санки, то смеющееся, то грустное, – лицо того, кем она с восхищением любовалась украдкой. Но потом перед глазами встали клиенты, из ночи в ночь оставляющие в ее комнате деньги: их длинные языки, сальные волосы, острые ногти, зубы, кусающие ее грудь, грубая шершавая кожа, сопящее дыхание с привкусом опиума… Отвернувшись, она тяжело вздохнула. Завтра, когда Санки проснется, что он увидит? На столе у окна лежат оставленные торговцами из Цзянсу куклы из Ханчжоу[55], ртутные таблетки, засохший шафран, пустая бутылка из-под тибетской змеиной водки, на стене – портрет известного актера… Но хуже всего – укрывшее Санки одеяло, лоснящееся от грязных мужских тел. И простыня давно уже не стирана.

Осторожно выскользнув из-под одеяла, о-Суги на ощупь сунула в стенной шкаф кукол, змеиную водку и ртутные таблетки. Затем, достав из выдвижного ящика духи, спрыснула одеяло и снова легла, свернувшись калачиком и прижавшись щекой к груди Санки. Может так случиться, что эта ночь окажется единственной. Подумав об этом, о-Суги страстно захотела, чтобы беспорядки на улицах продолжались как можно дольше. Если завтра высадятся японские отряды, на улицах станет спокойно и тихо. А раз так, то Санки уйдет и больше здесь не появится.

Глубоко вдохнув запах возлюбленного, чтобы сохранить его в себе, о-Суги опять начала вспоминать произошедшее той ночью, когда она потеряла работу. Тогда хозяйка вдруг поволокла ее за шиворот и кинула к ногам окутанного паром Санки. Потом о-Рю снова потащила ее – вдогонку уходящему Санки, – и еще раз швырнула к его ногам. Да, все это было, но сейчас вот же он, лежит здесь, рядом с ней.

Сколько раз с тех пор она думала о нем! Но теперь он здесь, здесь.

Той ночью, плача, она пошла к Санки и долго наблюдала за темными окнами на втором этаже его дома. Потом появился Коя, провел ее в квартиру, а сам улегся спать, но когда и она по рассеянности уснула, среди ночи в полной темноте неожиданно овладел ею. Проснувшись утром, она увидела на постели и Санки, и Кою. До того момента она думала, что ее взял Коя, но теперь перед ней были оба, и она не могла понять, который из них навалился на нее ночью. Но сейчас рядом с ней лежит Санки. Какой бы эта ночь ни была темной, это он, его ни с кем не спутаешь.

О-Суги вспомнила свое жалкое существование в те далекие дни, когда Санки ушел из дому, бросив ее, и она целыми днями жила, растерянно глядя на воду сточного канала.

По этой воде, подернутой пленкой тумана, плавали нефтяные узоры, и ниточные водоросли, разросшиеся на его стенках с облупившейся штукатуркой, неторопливо лизали нефть с поверхности воды. Рядом болтался желтый трупик цыпленка, и когда он сталкивался с овощными отходами, носками, манговой кожурой и соломинками, со дна канала с клокотанием поднималась черная пена и, собираясь вокруг него, образовывала маленький остров.

Сидя у окна, о-Суги несколько дней терпеливо ожидала возвращения Санки.

Если завтра высадятся войска и на улицах станет спокойно, она снова, как и в те дни, оцепенеет в одиночестве. «Опять эта грубая шершавая кожа, отвратительные языки, пахнущие чесноком, сальные волосы, длинные ногти, укусы острых кривых зубов…» И, как смертельно больной человек, примирившийся наконец со смертью, она с облегчением вздохнула и уставилась во тьму, растекшуюся по потолку.