Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович - Страница 33

— Размягчают строй перед атакой, — добавил он.

— Теперь Делагарди собьют с места, — выдал Огарёв.

Стрелецкий голова явно ревновал к успехам наёмной пехоты, я слышал в его голосе отчётливое злорадство.

— В таборе нам драться придётся плечом к плечу с ними, — напомнил я, и под взглядом моим Огарёв сник. — По местам, господа, — не стал развивать я, — атака на Делагарди не за горами, а значит и на нас ударят. Нужно нам всего-то удар тот принять, и отступить в табор, строя не потеряв. И пушки все обратно под защиту уволочь.

— Как оно на словах всё просто, — усмехнулся Мезецкий.

— А на деле кровью умоемся, — мрачно кивнул в ответ я. — Но надо сделать ещё так, чтобы враг ею умылся тоже.

Мы вернулись в сёдла и проехались до позиций поместной конницы. Ей снова придётся атаковать во фланг врагу, когда стрельцов собьют с поля, прикрывая отступление нашей пехоты к табору. И в третий раз это будет стоить нам очень дорого, тут я не кривил душой.

* * *

Известие о том, что гайдуки, наконец, притащились на поле боя застало гетмана за считанные минуты до сигнала к атаке. Он уже готов был подать знак горнисту, когда примчался гонец от Струся. К оставшемуся на левом фланге полковнику прибыли передовые отряды пехоты. Они же сообщили о фальконетах, что наконец сумели вытащить из леса и выставить на позиции.

— Скачи обратно, — велел ему гетман, — и передай, чтобы оставались на том берегу реки, как её там, Вдовки. Пускай ведут огонь по позициям наёмников до сигнала к атаке кавалерии.

— Прошу честь, — ответил гонец, хлопнув себя кулаком по груди и умчался обратно.

Гетман жестом подозвал пахолика, вернул ему копьё и принял обратно булаву.

— Отправляйся к Казановскому с Дуниковским, — приказал гетман другому пахолику, который выполнял роль гонца, — вели ждать, атаки прямо сейчас не будет.

К Струсю никого отправлять не стал. Исполнительный полковник не ударит без приказа в отличие от застоявшихся уже гусар отдельного отряда, стоявших на самом краю правого фланга. Вообще, отвага гусар с лихвой перекрывалась своеволием их командиров, готовых наплевать на приказы, если те им не по нраву. Жолкевский был готов сам ехать к Казановскому с Дуниковским, чтобы унимать их, не допуская преждевременной атаки. Однако обошлось, оба ротмистра послушались гонца и держали своих коней в узде. Надолго ли их покладистости хватит, гетман не хотел гадать. Да и пара фальконетов не сильно расстроят порядки наёмников, у тех и свои пушки есть. Мигом подавят жалкую артиллерию, какой располагал Жолкевский. А значит после десятка выстрелов, когда будут первые жертвы, но вражеские пушки ещё не подавят фальконеты, надо атаковать.

Ждать осталось всего-ничего. Гетман снова показательно передал пахолику булаву и принял копьё. Он демонстрировал всем, что готов к атаке, надо только немного погодить.

Стоило только зарявкать наёмничьим пушкам, как Жолкевский вскинул руку ещё одним картинным жестом. И по всем польским позициям запели горны, отправляя кавалерию в новую атаку.

* * *

На сей раз на нас обрушились всей мощью. Как я и предполагал Жолкевский поставил всё на карту, и на наши позиции неслась вся польская сила, какой он только располагал. Никаких резервов — один ошеломительный удар, стремительный натиск, которым так славна гусария.

Они прошли шагом до самого плетня, и тут же прямо под огнём пушек Паулинова, от стройных рядов гусарии, отделились команды запорожских казаков. Черкасы спешились и принялись растаскивать рогатки, заодно валя и куски плетня, который мешал ляхам развернуться во всю ширь. Тогда Огарёв решился на риск. Без моего приказа он выдвинул самые стойкие стрелецкие сотни вперёд. Они прошли буквально сотню шагов и принялись палить по казакам и гусарам, провоцируя ляхов атаковать. Бросив разбирать рогатки, казаки поспешили отойти, предоставив гусарам место для атаки. Те тут же пустили коней быстрой рысью, стремясь догнать и втоптать в землю наглых стрельцов, сорвавших план их гетмана. Однако Огарёв не ошибся в выборе сотен, которые отправил на это рискованное дело. Они успели вовремя отступить, дав на прощание залп по наступающей гусарии, и ушли под прикрытие пушек с засеки и стоявших за рогатками товарищей.

И всё же, несмотря на картинные жесты, атаковать сломя голову, Жолкевский не спешил. Он проводил через проходы в плетне всё больше и больше гусар, собирая их прямо под нашим огнём в колонны, которые должны были обрушиться на засеку и стоявших на флангах стрельцов. И только собрав их, несмотря на потери от нашего огня, буквально обрушился на пехоту.

Только в этот раз понял я, чем так страшен натиск тяжёлых гусарских хоругвей. В прошлые атаки нас как будто шапками закидать хотели, теперь же взялись всерьёз. Да так что затрещали рогатки, зазвенела сталь почти сразу. Пушки и стрельцы успели дать лишь один залп, прежде чем гусары сокрушительным селевым потоком обрушились на их позиции. Ударили в копья, убив многих из первых рядов — от этого оружия рогатки не спасали. И тут же взялись за сабли и длинные концежи. Стрельцы отбивались бердышами. То и дело рявкали картечью малые пушки с засеки, куда лезли спешившиеся казаки. Драка всюду шла настолько жестокая, что я и представить себе не мог. Ни в каком фильме, даже претендующем на полную историческую достоверность такого не покажут. Ни один режиссёр, даже самый распоследний мизантроп, не может показать самого дна человеческой жестокости, которая проявляет себя в сражении. Когда либо ты, либо тебя, и третьего не дано. Люди убивают и калечат друг друга, без изощрённых приёмов, простыми и сильными ударами. Валят наземь и забивают насмерть. Рубят с седла лихо, от души, чтобы тот, кому не повезло попасть под саблю, уже не поднялся. Катаются по земле среди переломанных веток на засеке, пытаясь не то зарезать, не то придушить врага. Ни о каком благородстве и речи нет. Упавшего добивают сразу, не дают подняться. Потерявший оружие считай покойник. Ударить в спину — легко, нечего подставляться.

Я впервые видел картину человеческой жестокости во всей её неприглядной красе с такого близкого расстояния. Наверное, желудок и нервы князя Скопина были покрепче моих и он не раз видывал подобное, а то и похуже. Уж его таким не пронять. А вот мне внутри него было очень сильно не по себе. Никогда в прежней жизни не доводилось мне сталкиваться с подобной жестокостью.

И главное я понимал — стрельцов собьют с позиций и нам придётся прикрывать их отступление к укреплённому табору. А лезть в эту сумасшедшую рубку с гусарами мне совсем не хотелось. Но куда же деваться — на дворе не то время, когда командовать армией можно из относительно безопасного блиндажа или бункера. Воевода сам должен вести солдат в бой, иначе просто уважать перестанут. А кому нужен не уважаемый войском командир?

Но пока стрельцы держались крепко. Рубились отчаянно, несмотря на потери. Гибли и наседающие на наши позиции ляхи. Бердыш всё же страшное оружие ближнего боя, отразить его удар почти невозможно. А если уж попал — не важно по закованному в броню гусару или его коню, обоим не поздоровится. С засеки их как мог прикрывал огнём Паулинов, однако туда постоянно лезли черкасы, да и с флангов так и норовили наскочить панцирные казаки. Их было не так много, но более мобильные чем гусары, они успевали атаковать и уйти, прежде чем пушки давали по ним залп со смертельно короткой дистанции.

А самое противное, я никак не мог помочь стрельцам. Вся моя поместная конница и все наёмные кавалеристы понадобятся, когда пехоту собьют-таки с места, заставят отступать в табор. И потому мы стояли в считанных сотнях шагов от жестокой сечи, на убойной дистанции для разгона и удара, и не двигались с места. Лишь наблюдали за тем, как отчаянно дерутся стрельцы.

И тут ко мне подлетел гонец из флангового дозора. Я оставил там, на берегу Гжати, рядом с покинутым по случаю битвы селом Пречистым, десяток поместных всадников, наблюдать, не пойдут ли ляхи ещё и оттуда.