Развод: Новая жизнь в 50! (СИ) - Шамс Сур - Страница 22

— Простите, что прерываю, — его голос был низким, глубоким, с лёгким иностранным акцентом. — Но я не мог не заметить вашу компанию. Разрешите присоединиться?

На секунду за столом повисла тишина. Кто-то бросил быстрый взгляд на меня, кто-то сделал вид, что увлечённо крутит вилку в руках. В воздухе повисла лёгкая интрига.

Глава 20

Он представился как Джузеппе, местный художник. Голос у него был мягкий, с какой-то певучей интонацией, а улыбка — тёплая, искренняя, без намёка на фальшь. Казалось, он действительно рад видеть меня.

Сначала хотелось просто кивнуть и уйти, но что-то в его взгляде заставило задержаться. Может, лёгкая насмешка в глазах? Или наоборот — редкое внимание, которым обычно смотрят только на произведение искусства, изучая каждую деталь?

— Я заметил вас на экскурсии сегодня. Вы смотрели на Колизей так, будто видели его душу, — сказал он, слегка наклонив голову. — Это редкое качество — замечать не только камни, но и то, что за ними скрыто.

Слова прозвучали неожиданно тепло, почти интимно, и внутри что-то дрогнуло. Привыкла ли к такому вниманию? Нет. К тому, чтобы кто-то подмечал детали во мне самой? Тем более.

— Вы художник? — спросила, словно пытаясь оправдать его наблюдательность, как будто это могло объяснить всё.

— Да, — кивнул он, улыбаясь уголком губ. — И я хотел бы показать вам свою мастерскую. Если, конечно, у вас есть время.

Колебания были очевидными. Разум тут же начал подкидывать тревожные мысли: "Это же слишком неожиданно! Он просто вежлив? Или это часть какого-то заигрывания?" Но потом вспомнилась легенда, которую рассказывал гид — о второй любви, которая появляется в самый неожиданный момент, если только позволить себе её заметить.

Может, жизнь иногда подсказывает верный путь? Может, стоит сделать шаг в сторону неизвестности, просто чтобы посмотреть, куда он приведёт?

— Хорошо, — сказала, удивляясь самой себе.

Он улыбнулся, словно ничуть не сомневался в моем ответе, и жестом пригласил следовать за ним. Мы пошли по узкой улочке, мощёной крупными камнями, которые под ногами будто дышали историей. Вечерний воздух был пропитан запахами моря и чего-то пряного, возможно, лаванды или корицы из ближайшей лавки специй.

Джузеппе шёл с лёгкостью, как будто знал каждый изгиб улицы, каждый след прошлого, оставленный на стенах старых домов. Периодически он бросал на меня быстрые взгляды, будто проверяя, не передумала ли я. Я не передумала. Любопытство пересилило осторожность.

— Мы почти на месте, — сказал он, останавливаясь перед массивной деревянной дверью с кованой ручкой в виде львиной головы. — Добро пожаловать в мою маленькую вселенную.

Дверь отворилась с лёгким скрипом, и я сделала шаг внутрь. В нос ударил запах масла, древесины и чего-то ещё — терпкого, может, растворителя или краски. Комната была просторной, освещённой лишь несколькими лампами и свечами на подоконнике. Стены были завешаны картинами — хаотично, без чёткого порядка, словно они сами решали, где им быть. В центре стоял массивный стол, уставленный кистями, банками с краской и холстами, одни из которых были уже закончены, а другие — в процессе.

Я замерла, оглядываясь. В этих стенах чувствовалась какая-то особая энергия, будто время здесь текло иначе. Здесь творилась магия.

Мастерская оказалась настоящей сокровищницей. Она располагалась на самом верхнем этаже старого, потрёпанного временем здания, с огромными окнами, выходящими прямо на площадь. Оттуда открывался потрясающий вид — свет фонарей отражался в лужах, прохожие спешили по своим делам, кто-то смеялся, кто-то спорил, а вдалеке слышалась музыка уличного скрипача.

Внутри царило волшебство. Повсюду пахло краской и деревом, стены были увешаны картинами, от которых невозможно было отвести взгляд. Они словно дышали жизнью. Закат над Тибром, пылающий золотом и алым; маленький мальчик, несущийся по мостовой, держа в руках красный воздушный шарик; старая улочка, утопающая в тенях и свете фонарей. Каждое полотно — это целая история, запечатлённая в цвете.

— Это невероятно… — выдохнулось само собой.

Джузеппе посмотрел с теплой улыбкой, в глазах плясали искорки.

— Хотите попробовать? — Голос звучал мягко, но в нём чувствовалось что-то большее, чем просто предложение. — Иногда кисть может сказать то, что язык не в силах выразить.

Неожиданный поворот. Кисти не держала уже вечность, и внутри сразу же вспыхнули сомнения. Но что-то в атмосфере этого места, в манере, с которой он говорил, подталкивало сделать шаг вперёд.

Через минуту передо мной уже стоял мольберт. Джузеппе ловко разложил краски, выдавил немного на палитру, подал несколько кистей. Рядом оказался стакан с водой, чистый холст — бесконечное пространство для всего, что хотелось выплеснуть наружу.

— Не бойтесь. — Он слегка подтолкнул кисть в мою сторону. — Просто позвольте себе быть свободной. Не думайте о результате.

Глубокий вдох. Кончики пальцев чуть дрожат. Но вот кисть касается холста — и весь мир словно становится другим.

Первые минуты выдались неловкими, даже немного мучительными. Кисть дрожала, скользила по холсту неуверенно, словно пыталась нащупать правильный путь, но всё выходило как-то коряво, слишком резко, слишком блекло. Хотелось бросить, но вдруг — что-то изменилось. Линии потекли плавнее, мазки легли мягче, краски заиграли, вспыхнули. Ощущение было странное, почти пугающее, как будто комната растворилась, исчез весь мир, остались только холст, краски и этот внутренний вихрь, который наконец прорвался наружу.

Когда работа была закончена, Джузеппе долго молчал, пристально изучая полотно. Щурился, слегка покачивал головой, будто пытался уловить что-то неочевидное. Потом тихо произнёс:

— Здесь есть боль. Но также есть свет. Почему ты так грустна?

Сердце будто ухнуло вниз. Вопрос прозвучал слишком просто, но врезался под рёбра остро, как игла. Хотелось ответить легко, отшутиться, сказать что-то нейтральное — но слова не находились. Ком в горле мешал, пальцы непроизвольно сжались в кулак. Ответа не было. Или, может, он был, но просто боялась его произнести.В воздухе повисло напряжение, почти ощутимое, как электрический разряд перед грозой. Казалось, даже воздух стал гуще, тяжелее, словно время решило притормозить, позволив каждому слову осесть в пространстве между ними. Его взгляд — мягкий, но в то же время проницательный — проникал в самую суть, будто видел гораздо больше, чем хотелось бы показать.

Слова вырвались сами, словно долго ждали этого момента, скрываясь в глубинах души, пока не стали слишком тяжёлыми, чтобы их носить.

— Мой муж ушёл. Недавно. Встретил другую женщину… и решил начать всё заново.

Голос дрогнул, но остановиться уже было невозможно. Слова лились, словно прорвало плотину. О том, как рухнуло всё, что казалось незыблемым. Как внезапно мир стал чужим и пустым, а каждый день — просто чередой часов, которые нужно пережить. О вечерах в тишине, давящей и холодной. О детях, которые выросли, разлетелись по своим жизням, и теперь даже звонки стали редкостью. О страхе, который подкрадывается по ночам, когда остаёшься один на один с тишиной.

Джузеппе молчал. Не перебивал, не торопил. Только изредка кивал, давая понять, что слышит, понимает. В его взгляде не было ни жалости, ни пустого сочувствия — только тёплое, глубокое внимание, которое порой дороже любых слов.

Когда замолчала, он тяжело вздохнул, словно собирался с духом, и отвёл взгляд в сторону, туда, где за окном дрожали в холодном воздухе огоньки уличных фонарей. Некоторое время молчал, потом, почти шёпотом, заговорил:

— Знаю, каково это — терять того, кто значил для тебя весь мир. Моя жена… она умерла несколько лет назад. Мы были вместе почти тридцать лет. Почти вся жизнь. А теперь её нет. И знаешь… я до сих пор не могу до конца поверить в это.

Его слова прозвучали неожиданно. Он не выглядел как человек, который охотно делится такими личными вещами. От этого признания внутри что-то дрогнуло. Боль, с которой жила столько времени, вдруг нашла отклик в чужом голосе.