Тренер Култи - Запата Мариана - Страница 4

Я закатила глаза и улыбнулась.

– Давай, до понедельника. Береги себя, – сказала я, а потом ткнула на кнопку входящего звонка.

И не успела ни слова сказать, как по ту сторону раздался мужской голос:

– Саломея.

Господи. Как все серьезно. По голосу было слышно: обычно он вопил «Сэл!», будто я сломала какую-то бесценную безделушку, а тут практически задыхался, глотая звуки. Меня никто не называл полным именем – отец уж тем более. Кажется, он вспоминал про него, только когда был настроен серьезно… то есть серьезно хотел надрать мне жопу, когда, по мнению матери, я совсем уж начинала тупить, и она просила его разобраться. Например, когда в пятнадцать я влезла в драку во время матча и меня вышвырнули. Правда, всерьез он меня так и не наказал. Папа воспитывал по-другому: нагружал работой по дому, а сам тайком хвалил, пока мамы не было рядом.

Поэтому в ответ на отцовское «Это сон? Я что, сплю?» я не смогла удержаться от смеха.

Я стянула с лица одеяло, чтобы было удобнее разговаривать, и тут же сказала:

– Нет. Ты просто сошел с ума.

Он и сошел с ума. «От любви», – как шутила мама. Будучи абсолютным снобом во всем, что касалось футбола, мой отец, как и большинство иностранцев, относился к американским игрокам скептически, кроме, конечно, нас с братом. И Райнера Култи, которого фанаты прозвали Королем, а злопыхатели – Фюрером. Папа говорил, что его невозможно не любить. Ну такой Култи хороший, такой талантливый, еще и играл почти всю карьеру за папину любимую команду, если не считать двухгодичного перехода в «Чикаго Тайгере». Так что да. Футболки у папы были четырех типов: форма сборной Мексики, моя, всех команд Эрика – и Култи. Носил он, разумеется, в основном последнюю, не щадя чувства детей-футболистов, но я особо не обижалась.

Оставив маму с младшей сестрой, мы с папой и братом могли часами смотреть игры Култи. Если не успевали на них, то записывали на кассеты и включали на видике. На меня, тогда совсем маленького ребенка, немец под метр девяносто ростом оказал огромнейшее влияние. Да, Эрик играл в футбол всю мою жизнь, но с Култи все было по-другому. Из-за него меня тянуло на поле словно магнитом, из-за него я увязывалась за Эриком при любом удобном случае, ведь других игроков просто не знала.

Просто так уж случилось, что папа фанател по Култи вместе со мной, чем только сильнее подпитывал интерес.

– Сижу я ем, и тут вбегает твой двоюродный брат, – родители гостили у тети в Мексике, – и требует срочно включить новости.

Ну, понеслась…

– Почему ты мне ничего не сказала?!

– Не могла! Нам нельзя разглашать информацию, пока ее не объявят официально, а я узнала прямо перед пресс-конференцией.

На мгновение по ту сторону трубки воцарилась тишина. Потом, выдохнув себе под нос нечто, крайне похожее на Dios mio[2], отец прошептал:

– Тебя позвали на пресс-конференцию?

Словно не мог поверить. Значит, не видел. Господи, спасибо тебе.

– Все было ровно настолько плохо, насколько ты представляешь, – предупредила я.

Папа снова замолчал, обдумывая услышанное. Потом, видно, решил вернуться к моему идиотизму позже, потому что спросил:

– Так это правда? Он твой новый тренер? – Он произнес это так нерешительно и робко, что если бы я могла – полюбила бы папу еще больше, но больше просто некуда, и это неоспоримый факт.

Не знаю почему, но мне вдруг вспомнились школьные годы и тетрадка по математике с фотографией Култи, которому тогда было под тридцать. М-да.

– Ага. Заменит Марси на позиции помощника тренера. Папа хрипло, прерывисто выдохнул.

– Я сейчас в обморок упаду, – пробормотал он.

Расхохотавшись еще громче, я попутно подавила зевок, потому что еще не ложилась – устроила себе марафон британских комедий на «Нетфликсе», пока не нашла в себе силы позвонить Дженни. В итоге засиделась почти до полуночи, что для меня жутко поздно – обычно-то я, как старушка, ложилась в десять. Или в одиннадцать, когда совсем расходилась. Но Дженни должна была вернуться из Айовы только через два дня, и я знала, что она еще не уснула.

– Любишь ты драматизировать.

– Сестру свою вспомни, – проворчал он.

Ну, тут не поспоришь.

– Ты же меня не обманываешь? – спросил он по-испански. Хотя «спросил» – это сильно сказано, потому что от восторга он практически задыхался.

Я застонала, стаскивая с себя одеяло.

– Да не обманываю, пап, Господи. Мистер Кордеро – наш генеральный директор, полный идиот, я рассказывала, – уже даже рассылку команде прислал, – пояснила я.

Папа притих, только продолжил дышать в трубку. Его реакция меня слегка убивала. Нет, я ожидала приступ безумия, но не до такой же степени. Я бы даже забеспокоилась, но он вел себя так, будто вся его жизнь достигла пика и лучше уже просто не будет.

– Ох, голова закружилась…

Ну вот что он за человек?

Наступила пауза, а потом папа, – человек, который постоянно орал «ГО-О-О-О-О-О-О-ОЛ!!!» так, что его было слышно во всем районе, – переключился обратно на английский и слабо, прерывисто прохрипел:

– Руки… руки трясутся…

Я сама затряслась от смеха.

– Ну хватит.

– Сэл. – Его голос истончился – слишком сильно для человека, который умел разговаривать громко и еще громче. – Voy а Погаг[3]. Ты будешь с ним на одном поле.

Надо было перевести тему. Из-за папы у меня уже живот разболелся от смеха. Я не стала напоминать, что случилось с Эриком, – мы и так прекрасно все помнили, – но такая она, истинная любовь: слепая и безусловная.

– Пап, ну прекрати! – Я никак не могла успокоиться, потому что хорошо знала отца, и он был абсолютно серьезен.

Папу сложно назвать слезливым. Из-за меня он плакал два раза: когда меня позвали в юниорскую национальную сборную и когда я перешла в состав молодежной команды. Помимо этого, я видела его слезы только однажды: в день смерти его отца. Когда меня приняли в профессиональную лигу, он просто сиял, потому что нисколько во мне не сомневался. Это я нервничала так, что даже задница взмокла.

– Он будет тебя тренировать, – пискнул отец. Серьезно, именно пискнул.

– Да знаю я! – рассмеялась я. – Мне уже человек десять написали с вопросами, правда это или нет. Вы сумасшедшие.

– Он будет тебя тренировать, – просто повторил папа.

В этот раз я ущипнула себя за переносицу, сдерживая рвущиеся из горла звуки.

– Я скажу, когда у нас будет открытая тренировка, познакомишься с ним.

И отец уже в который раз сделал то, чего делать не стоило:

– Сэл, Сэл, никому не говори, но ты у меня любимый ребенок, – сказал он.

Господи боже.

– Папа…

На заднем плане раздался возглас – подозреваю, негодовала моя младшая сестра. Судя по шороху, раздавшемуся в трубке, папа отодвинул телефон от уха, а потом крикнул куда-то в сторону:

– Да я пошутил!.. Ты же вчера меня ненавидела, te acuerdas?[4] Как ты можешь быть моей любимой дочерью, если не хочешь, чтобы я был твоим отцом? – Он покричал еще немного, а потом устало вздохнул в телефон. – Ох уж эта девчонка, mija[5]. Не знаю, что с ней делать.

– Сочувствую, – кивнула я.

Я правда сочувствовала, ну, отчасти. Моя сестра росла полной противоположностью нам с Эриком, и ей наверняка приходилось тяжело. Ей не нравилось то, что нравилось нам – то есть спорт, – но на самом деле ей вообще ничего не нравилось. Родители пытались записывать ее в разные кружки, но она бросала их, толком не попытавшись. Я не раз им говорила, что ей нужно самой в себе разобраться.

– Эх. Ладно, чего уж жаловаться. Так, погоди… Сеси, que quieres?[6] – И он ушел снова орать на сестру.

А я так и осталась лежать в кровати за полтысячи километров от родного дома, прижав телефон к уху, пытаясь свыкнуться с мыслью, что Райнер Култи – Райнер Култи! – станет моим тренером. Дыхание перехватывало одновременно от страха и предвкушения.