Долгожданная кража (СИ) - Зингер Владимир - Страница 8

В минуты подобных размышлений так хотелось бы поговорить с каким-нибудь своим в доску человеком, который знает меня, как облупленного, и всю мою жизнь тоже, со всеми её ужасными временны́ми кульбитами. Да только кому такое расскажешь? Хоть с зеркалом разговаривай.

Рискуя заработать шизофрению, я представил себе некоего оппонента, знающего ровно столько, сколько знаю я сам. Для убедительности игры даже имя ему дал — Алекс.

Алекс сразу же покрутил пальцем у виска (у моего, конечно, своего-то нет) и загорячился:

— Воронцов, ты дурак! У тебя уникальная возможность прожить совсем новую жизнь. Совсем, слышишь, с-о-в-с-е-м! Новые люди, новые жёны, новые приключения! А ты… Ну, не хочешь спасать мир, не надо. Спаси хотя бы себя! Разве не было в твоей жизни ничего такого, чего бы ты не хотел изменить? Все люди мечтают о такой удаче. Вспомни хотя бы тот Новогодний праздник. Это когда вы с Ниной ещё вдрызг разругались. Ты ведь всерьёз тогда собирался к Наташе перебраться, ну, к той, с конопушками, да пороху не хватило. Потом жалел сколько времени. А тут такая возможность!

Вот ведь какой гад, этот Алекс! Куда забрался! На самое больное давит! А что я могу ему возразить? Мой оппонент между тем развивал атаку.

— Ты же знаешь будущее! Такой козырь грех не использовать. А ты что? Раскрыл пару преступлений — и всё? Хочешь второй раз прожить свою жизнь? Это же скучно! Да знаю я, что ты мне скажешь. Ты прожил достойно. Пусть так. Респект и уважуха! Но ведь были же у тебя и ситуации, о которых хочется забыть, а ещё лучше, чтобы их не было вовсе. Ведь даже наедине сам с собой краснеешь иной раз, когда нечто подобное случайно в башку заберётся. Напомнить? Ты и их готов переживать снова?

Ишь ты, рассердился я на своего альтер эго, совсем распоясался! И быстренько прикрикнул на него, кажется, даже вслух:

— Цыц!

Хорошо хоть никто не видит меня в данный момент. Надо что-то возразить этому Алексу спокойно и аргументировано. Иначе он ещё, пожалуй, победит меня. И я начал:

— А того не хочешь понять, что всё не так просто? Вот представь, — внушал я ему, — два годя назад ты внезапно утратил всё. Тут даже перечислять не имеет смысла, что именно. Всё — это и есть ВСЁ. Ты просто потерял целый мир. После всего имевшегося благополучия спишь теперь в общаге на продавленном матрасе со следами жизнедеятельности предыдущих пользователей, постоянно ищешь свой многострадальный утюг, потому что его кто-то в очередной раз бескорыстно позаимствовал. Но и это не главное. Главное то, что ни одной родной души ни в пространстве, ни во времени. Тебе даже поговорить по душам не с кем, потому что первый же, кому ты откроешься, из самых лучших побуждений закатает тебя в дурку. И даже будет приходить с передачками, участливо заглядывать в глаза, пытаясь понять, ты как, уже, или всё ещё того? И вот ты, чтобы не сойти с ума, стараешься убедить себя, что всё идёт нормально. Даже в какой-то мере тебе это удаётся.

Я прислушался к своим внутренним ощущениям. Алекс молчал. Но только я собрался продолжить, как он вдруг выдал. И это был удар насмерть.

— Ни одной родной души, говоришь? А родители?

Мне даже показалось, что Алекс ехидненько хохотнул. Поймал меня, гад, и возразить мне было нечего. Как-то слишком быстро я привык к тому, что старики, слава богу, живы и не слишком часто навещал их. Да и они сами не требовали от меня частых приездов. Радовались, конечно, но всегда говорили:

— У тебя, сынок, поди работы много. Так ты смотри, отдохни лишний раз, не части́ с поездками-то. А мы тут сами управимся, если что. Есть силы-то пока.

А я, дурак, позволял им убедить себя, что всё так и есть, хотя в будущем на собственной шкуре имел возможность испытать, как больно ранит невнимание детей.

— Да я же не об этом — сурово пресёк я опасную тему. — Хотя ты тут прав, как ни досадно мне это признавать. Обещаю: к старикам съезжу при первой возможности. И давай с этим закончим. Я сейчас про Нину, про спутницу мою верную на всю жизнь. Кстати, размолвки наши — не твоего ума дело. Будешь ещё с этим делом встревать — получишь как следует. Я тебя придумал, я тебя и распридумаю до нуля. Понял? А теперь слушай дальше.

Я сделал паузу и выглянул из своей комнаты в коридор. В общежитии стояла тишина. Ну и ладно. Продолжим.

— Надо, чтобы всё по-новому, по-другому было, говоришь? Ладно, Нина ничего не знает, проживёт какую-то другую жизнь. Допустим. Я очень не хочу этого, но допустим. А скажи мне: как тогда наши дети, наши смешные пацаны, из которых выросли настоящие люди, и у них тоже свои дети? С этим как быть? Это тебе убийство не напоминает? Скажешь, будут какие-то другие дети? Но мне-то нужны мои!

Не знаю, куда бы зашла наша с моим внутренним провокатором дискуссия, если бы не стук в дверь. Я не успел ещё никак отреагировать, как в образовавшуюся щель просунулась кудлатая голова.

— Алекс…

Я даже вздрогнул. Это к кому же он обращается?

— Алексей… Александр? Вот беда! Никак не могу запомнить, как тебя зовут.

Это был сосед по этажу, восхитительный побирушка, но в целом человек вполне безобидный. Он умудрялся жить, не обрастая бытовыми мелочами, потому как вполне успешно находил всё, что нужно, в нашем общежитском коммунизме. Звали его, кажется, Василий. Вот и сейчас он начал сходу:

— Александр, Санёк, дорогой ты мой, тут такое дело. Ты мне свой портфель на пару деньков одолжи. Очень уж он у тебя ёмкий. А с меня пиво с получки. Две бутылки. Зуб даю.

Ага, так я тебе и поверил! Ты хоть челюсть давай, только бутылочное пиво в наше время ни с получки, ни с аванса не купишь. Разве только если на дебаркадер сгонять, когда там теплоходы затовариваются. Если повезёт, можно с ресторанной наценкой, то есть по сорок копеек, отхватить несколько бутылочек.

— Опять за картошкой собрался?

Так уже было однажды. Мой приличный портфельчик, чистый и аккуратный, этот изверг нагрузил картошкой навалом, без всяких мешков и пакетов, чем привёл его в удручающее состояние, а меня — в глубокий траур.

На мой вопрос, предполагающий безоговорочное отрицание, Василий с искренностью святого праведника ответил:

— Ага. К старикам в деревню еду, а с авоськой в автобусе неудобно. Люди ругаются. Пачкается картоха-то. А у тебя портфель хороший, ёмкий. И выглядит, как у большого начальника.

Что тут скажешь? Объяснения бесполезны. Он даже не поймёт, что я ему буду втолковывать, возьмись я за это неблагодарное дело.

— Послушай, Васисуалий… э-э-э… Виссарион, никак не могу запомнить твоё имя…

Это ему мелкая месть за Алекса и мой нечаянный испуг.

— Не дам. Во-первых, я уже говорил тебе, что портфель не для картошки. Во-вторых, он мне и самому нужен. Я в баню собираюсь.

Василий почесал репу.

— Ну да, в баню… оно конечно. А то давай так, — он внезапно вдохновился, — ты мне портфель, а я тебе авоську. В баню-то и с авоськой сходить можно. А мне, вишь, в автобусе ехать…

Мне захотелось его прибить. Василий чутко уловил изменение моего настроения и быстренько испарился. А заодно я обнаружил, что испарился из моей головы и Алекс со своими провокационными рассуждениями. И то хорошо.

А про баню я вовсе не придумал. У меня отсыпной после дежурства, а у Саньки Барыкина дневная смена. Так что вечер наш, и Саня обещал приобщить меня к этой странной процедуре омовения своих чресел при большом скоплении голых мужиков.

Баню-то я любил. Только в общественном заведении подобного рода был, пожалуй, последний раз ещё на армейской службе. Последние лет двадцать своей будущей жизни я предпочту принимать разнообразные банные процедуры, сопряжённые с неспешной чайной церемонией, у себя на даче. Это вам не какая-то дурацкая сауна, а настоящая парилка с настоящей каменкой и печкой на дровах. Веники разные: берёзовые, дубовые, можжевеловые. Самовар шумит на столе в предбаннике. Рядом варенье, травки всякие для заварки. Лепота, одним словом.

М-да, надо скорей выбираться из этой ностальгии. Нечего опять себе душу бередить. Вспомни-ка лучше про другую баню, сказал я себе. И вспомнил.