Долгожданная кража (СИ) - Зингер Владимир - Страница 6

Про КУП между своими периодически проскакивает одна незатейливая байка. То подзабудется, то снова возродится.

В очередной раз это происходит сегодня утром. Под завязку своей смены публику в дежурке развлекает Толя Якуничев. А что? Дежурство позади, чрезмерных тумаков не получено, впереди — заслуженный отдых до следующей смены. Материалы розданы исполнителям, которые ещё не успели разойтись по своим делам. Можно и похохмить маленько.

— На прошлом дежурстве дело было, — вещает Толя неспешно. — В конце дня. БАМ как раз домой собрался.

БАМом у нас прозвали новоиспечённого начальника райотдела. Думаю, понятно, почему. Но мне кажется, не только аббревиатура его ФИО легла в основу этого звонкого прозвища, а ещё и его неуёмная энергия. Он, похоже, знал о своем прозвании, но не обижался. По крайней мере, виду не показывал. Да и на что обижаться, если целый Магомаев поёт на всю страну: «Слышишь, время гудит — БАМ!». Правда, в песне совсем про другой БАМ, но разве это имеет значение в нашем случае?

— Зашёл он в дежурку полистать материалы, что за день накопились, да фитиля вставить на всякий случай. — продолжает Якуничев. — А у меня семейник в дежурке сидит, не в камере, просто на стульчике. Да вы все его знаете, фамилия ещё такая говорящая — Бедовый. Опять бабе фингалов нарисовал, вот и привезли. Ну что, отпускать нельзя — того и гляди рукоприкладство продолжит, а в камеру вроде как не за что. Сами понимаете, дело частного обвинения. Супружница одумается, с утра заявление прибежит забирать, а ко мне сразу вопросы — на каком основании человека в темнице держишь? А оно мне надо?

Толя исторгает из своего могучего организма кубометр вонючего дыма и хитро смотрит на присутствующих, затем продолжает.

— Этому бы мазурику тихонько сидеть, может и пронесло бы. Так нет ведь, дёрнуло высказаться, забубнил чего-то, да ещё с матерком. А БАМ-то не в духе оказался по каким-то своим причинам, уж не знаю по каким. Материал на этого Бедового быстренько посмотрел, отписал участковому и мне — «в КУП и в камеру». А сам быстренько так на выход.

Ну, мне-то всё понятно: материал зарегистрировать, а дебошира в камеру, хотя бы по мелкому хулиганству. Только Бедовый тут забеспокоился, очень ему услышанное не понравилось. Стал выяснять, в какой это такой куб его посадят и надолго ли. БАМ на эти его вопросы никак не отреагировал. Так он нам с помощником всю ночь досаждал, орал из камеры:

— Начальник, правов таких не имеешь, чтобы честных людей в куб сажать!

Наутро-то его отпустили, так он меньше, чем через час, ещё пересменка не закончилась, уже снова здесь был. С женой и со всеми её синяками, хоть и припудренными. И как успел, живёт-то на Социалке (улица Социалистическая), не ближний путь! Жена благодарит, чуть не в пояс помдежу кланяется и ведёт такие речи, что муж, мол, одумался, прощения попросил и даже готов добровольно записаться в ЛТП[1]. Только, ради бога, в этот, как его, куб, что ли, не сажайте. В камере ночку провёл, и будет с него.

Похожая байка про КУП и камеру существует, пожалуй, столько, сколько существует сама книга учета происшествий. Но всегда находятся смельчаки, рискнувшие присвоить её перворождение себе. Вот теперь и Толя Якуничев не погнушался этим делом. Народ вежливо смеётся (тоже, небось, слышали раньше) и постепенно рассасывается. А я думаю, может эти супруги Бедовые тоже гости из будущего и знают, что куб, в который можно посадить человека, больше всего похож на кессон.

Эту историю я вспоминал, шагая на улицу Энгельса. Требовалось исполнить отдельное поручение Бабаевского следователя по некоему делу, находящемуся у того в производстве. Вопрос пустяковый, мог бы и участковый исполнить, но в поручении было написано: «установить личность и местонахождение, а также допросить в качестве свидетеля», и секретарь на этапе предварительной сортировки почты решила, что здесь работа для уголовного розыска. Это и определило дальнейшую судьбу бумаги.

Я шёл по улице Металлургов, и Ленин, ещё издали заприметив моё приближение, приветственно тянул ко мне свою могучую длань. В годы моего будущего существования рассмотреть Ильича с этого ракурса станет невозможно. Его заслонит памятник в центре небольшого уютного сквера. Памятник этот, призванный олицетворять преемственность поколений, а заодно и воспеть славу металлургам, вызвал в своё время массу противоречивых оценок, но постепенно прижился и врос в окружающую действительность. Это как с почтовыми марками. Марка с изъяном со временем становится самой ценной. Почему бы и памятнику не пройти такой же путь?

Однако вспомнил я сейчас про него отнюдь не из-за ностальгии. А вот почему: десять лет назад, в шестьдесят седьмом году на его месте была заложена капсула с обращением комсомольцев к своим счастливым соратникам в будущее, а именно в две тысячи семнадцатый год.

М-да… история — тётка ехидная. Особенно если кто-то пытается прозреть будущее.

Когда через пятьдесят лет зачитают послание, вернее, его музейную копию, на этом месте уже будет стоять упомянутый памятник, навсегда похоронивший под собой капсулу с оригиналом текста, и — никакого коммунизма в помине. Скорей даже наоборот. И весьма знаменательным оказажется то, что ни один представитель молодёжи, которому адресовалось это историческое послание, будет не в состоянии правильно расшифровать аббревиатуру ВЛКСМ. Вот так-то!

Я прошёл сквериком в сторону Ильича, мысленно помахал ему рукой, мимолётно озаботившись, а почему это вождь весь свой порыв устремил на запад? Ответа на свой вопрос я не нашёл и отправился дальше. Вот тоже интересно: расположенный по другую сторону площади Металлургов парк Ленинского комсомола окаймляют две улицы: Карла Маркса и Энгельса. В будущие времена улице Энгельса вполне местно-патриотично присвоят имя Ивана Милютина, бывшего городским головой в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, а улицу Карла Маркса оставят как есть. В чём тут тайный замысел? Или, может, просто руки не дошли?

Какая фигня всё-таки лезет порой в голову. Надо думать о раскрытии изнасилования и других глухарей, которых у тебя навалом, или вот хотя бы о том, как ты будешь выполнять отдельное поручение из Бабаева, а не фантазировать про мировых революционеров. Это я таким образом вернул себя в рабочее состояние. И правильно, потому как уже пришёл к нужному дому.

Какие благодатные всё-таки времена! У всех людей прописка — привязка к месту, то есть. Одного звонка в адресное бюро достаточно, чтобы даже по неполным данным установить адрес проживания. В подъезде на первом этаже табличка с фамилиями всех проживающих и номерами квартир. И никто не бузит по поводу разглашения его персональных данных, да и до термина такого ещё не додумались, слава богу. Мне вообще кажется, что проблема сохранности персональных данных возникла только тогда, когда вышел закон об их защите.

В подъезде между вторым и третьим этажом на подоконнике — минибар. Подоконник хороший, широкий, через окно свежий бриз слегка шевелит уголки газеты — стекла-то нет. На газете всё необходимое: килька в банке, четвертинка чёрного, стакан со следами пальцев и губ последней сотни пользователей. В стакане жидкость чернильного цвета и, наконец, главное украшение «стола» — «бомба», бутылка, похожая на кеглю, сквозь тёмно-зелёное стекло которой содержимого практически не видно. В общем, скромное достоинство роскоши, как говорится. У прилавка два джентльмена средних лет и средней же степени усталости. Я решаю их пока не гонять. На обратном пути, если что.

На мой звонок из-за двери раздаётся старческий голос:

— Вот щас уже милиция приедет! Недолго вам тут осталось!

Я докладываю старику, что милиция уже здесь, но он не слушает.

— А то ружьё вот возьму да как пальну!

Ружьё — это серьёзно. Бывает, в таких случаях и стреляют, когда подъездные алкаши совсем уж страх потеряют. Поэтому демонстрирую удостоверение перед дверным глазком на вытянутой руке, благоразумно сместившись в сторону. После паузы из-за двери сварливо интересуются: