Царь нигилистов 6 (СИ) - Волховский Олег - Страница 51

— Сашка! — осадил папа́. — Число прочитанных тобою книг ещё не делает тебя юристом.

— Значит придётся сдавать экстерном курс Училища правоведения.

Царь вздохнул.

— Будет тебе преподаватель.

— Заранее спасибо!

— Сашка! — сказал царь. — Харьковские заговорщики должны выдать сообщников. А ты что сделал? Разносолами их накормил! Ты бы ещё шампанское им передал!

— Вино там разрешено по праздникам.

— Не для тех, кто запирается.

— Молчат да?

— Не все, но есть такие. У того арестанта, с которым ты отобедал, какой был номер? И не ври, что не помнишь!

— Я помню даже имя. Он ни в чём не виноват. Разделить с ним обед было моим желанием.

— Я не для этого спрашиваю.

— Муравский Митрофан Данилович, — сказал Саша.

— Ты видел его во сне?

— Нет. Вообще впервые услышал это имя.

— Муравский запирается. А он там один из главарей.

— Откуда это известно?

— Из других показаний.

— Да, он не трус. А можно мне дело посмотреть?

— Ты уже спрашивал.

— Папа́, — поинтересовался Саша, — правильно ли я понял, что ты приказал их пытать, а я этому помешал?

— Ты что себе позволяешь?

— Я где-то читал или слышал, что пытки у нас запрещены.

— Какие пытки? На дыбу их кто-то поднимал?

— Голод, болезни и одиночное заключение работают не хуже. То, что никто не использовал инновационные методы вроде испанских сапог и железной девы ещё не говорит, что их не пытали.

— Саша! Тюрьма — это не императорский приём в Зимнем!

— Я им заказал французский сыр? Панна-коту? Осетра?

— Мандарины, — усмехнулся царь.

— Без мандаринов можно было обойтись и ограничиться лимонами, — согласился Саша. — Но это не было бы угощение от великого князя, и уж Герцен-то прошёлся бы по этому поводу. Приехал русский принц в каземат и привёз с собой для несчастных лимоны, курагу, изюм, орехи и квашеную капусту.

— И шоколад, — добавил царь.

— Да, и немного шоколада, — кивнул Саша.

— Швейцарского! Прямо из Лозанны.

— Ну, я же не виноват, что нашего такого нет. Нужны были плитки, чтобы долго хранились. Да и кто им там будет жидкий шоколад заваривать?

— Ты купил им восемь пудов еды! — воскликнул царь. — Восемь!

— Их двадцать человек и это минимум на месяц. Я, конечно, не вполне адекватно оценил ситуацию, но, надеюсь, ничего не пропадёт. Мандельштерн отчитался про восемь пудов?

— Да.

— Ну, я же говорю, что он честный. Можно мне его отчёт почитать? Что он там обо мне пишет?

— Нет! Тебе это читать строго противопоказано.

— Упрекает меня за ревизию, которую я ему устроил? Да, я не обидчивый. Устроил, чего уж!

— Нет, — сказал царь. — Не поэтому. Саша, с этой минуты все траты наличных денег только с разрешения Гогеля. Пока ты всё не роздал.

— Когда я всё раздавал? Я сначала вкладываю в дело, а потом уже раздаю. И потратил копейки. Осталось девять десятых.

— Я всё сказал.

— Но я им обещал купить одеяла и книги! — признался Саша. — Мне бы не хотелось нарушить слово.

— Не надо было его давать.

И царь пригласил садится за стол.

— Мне только воды, простой воды, больше ничего, — сказал Саша лакею.

— Ты что голодаешь? — спросил папа́.

— Нет, просто французская кухня несовместима с остатками горохового супа из Петропавловки.

— Тебя никто не просил.

— Так я и не жалуюсь.

— Ты там критикуешь одиночное заключение, — заметил царь. — А о Пенсильванской системе не слышал?

«Угу! — подумал Саша. — А в Америке негров линчуют».

— Разумеется, слышал, — вслух сказал Саша. — Одиночные камеры, полное молчание и исключительно духовное чтение. Мерзкая отвратительная вещь. Хорошо, что до нас не доехала в первозданном виде. Заключённые массово сходят с ума, потому что общение для человека — такая же потребность, как воздух, еда и питьё. Если мне нравится американская конституция, отсюда ещё не следует, что я готов принять скопом и все их гадости.

Папа́ усмехнулся.

— Был эксперимент в Оберне в штате Нью-Йорк, — продолжил Саша. — Лет примерно сорок назад. Там построили новую тюрьму и решили испытать пенсильванскую систему. Папа́, ты знаешь к чему это привело?

— Возможно, слышал. Но продолжай.

— Один из заключённых, когда его выводили из камеры, бросился в лестничный проём и чуть не разбился насмерть. Другой бился головой об стену, пока не выбил себе глаз. У многих появились признаки сумасшествия. Так что губернатор, посетивший тюрьму через два года после её открытия, посмотрев на это, просто тут же всех помиловал.

Папа́ промолчал и принялся за суп. Явно не гороховый. Судя по божественному запаху сыра, луковый скорее всего.

— Можно им разрешить переписку? — спросил Саша.

— Тем, кто даёт показания, — отрезал отец.

И дядя Костя перевёл разговор на концерты в Павловском вокзале.

— Чудо! Оба раза были там с жинкой и удивительно жуировали.

— Я тоже там был, — кивнул Никса.

— Саша, тебе обязательно надо там побывать, — продолжил дядя Костя. — Ты же любишь хорошую музыку.

— Не могу как-то, пока они в крепости.

— Саша! — усмехнулся Константин Николаевич. — Всегда кто-нибудь в крепости, и по большей части заслуженно.

— Мне надо убедиться в том, что заслуженно. Тогда конечно. Нет вопросов. Поеду в Павловск слушать Штрауса.

— Саша, уймись! — сказал отец.

— Кстати, — улыбнулся Константин Николаевич, — мы берём твои с Путиловым пишущие машинки. Пока дюжину.

— Здорово! — восхитился Саша. — Для Адмиралтейства?

— Да.

— Нужны курсы для машинисток, — заметил Саша. — Можно будет в Адмиралтействе сделать?

— Да, только для гардемаринов, уж извини, — улыбнулся дядя Костя.

— Ладно, — вдохнул Саша. — Надо же с чего-то начинать.

Десятипальцевого метода он не знал. Насколько сложно его разработать?

Тем временем папа́ ещё раз пробегал глазами отчёт.

— Костя, надеюсь у тебя будут печатные машинки с полным набором букв, — заметил он.

— Да, — кивнул Константин Николаевич, — с ятями, конечно.

— Сашка до сих пор игнорирует, — поморщился папа́.

— Во-от, — протянул Саша, — ты даже не сразу заметил.

— Заметил, — возразил царь. — Но были вещи важнее.

— Папа́, я обещал Путилову вложить в машинки две тысячи рублей. Мне нужно у Гогеля разрешение спрашивать или можно сразу у тебя?

— Вкладывай, — разрешил отец.

— Письмо, наверное, нужно для Гогеля? — предположил Саша.

— Я ему скажу.

После семейного обеда Саша спустился проводить дядю Костю до кареты.

— Всё-таки самодержавие… — шепнул он Константину Николаевичу.

— Сашка! — осадил дядя Костя. — Только не продолжай!

И они обнялись на прощание.

1860-й год был високосным, так что понедельник приходился на 29 февраля. Было по-прежнему холодно и вьюжно.

Вечером, после уроков, Саша сел за письмо к Пирогову.

'Любезнейший Николай Иванович!

Я был в Петропавловской крепости. Студенты ваши там. Живы, выглядят нормально. Кормят их сносно, и я ещё докупил некоторое количество еды. В том числе лимоны. Я где-то читал, что они помогают от цинги. И дядя Костя подтвердил, что Пётр Великий включил их в рацион моряков по примеру голландцев.

Арестантам дают гороховый суп, после которого у меня начались некоторые проблемы с пищеварением.

Наверное, я смогу добиться того, чтобы его убрали из меню, но боюсь сделать хуже. Насколько он там необходим?

Материалы дела мне отец пока не даёт, так что ничего не знаю о ходе следствия.

Сделаю, что смогу.

Если у вас есть новости, пишите'.

В пятницу 4 марта пришло письмо от Пирогова, через Елену Павловну, и это был ответ на предыдущее Сашино письмо.

'Ваше Императорское Высочество!

В Киеве арестовано девять студентов: Бекман, Муравский, Португалов, Тишинский, Левченко, Юкельзон, Ефименко, Зеленский и Россинский.

Португалов, наш, с медицинского факультета, и с декабря держал выпускные экзамены, но закончить ему не дали.