Муля, не нервируй… Книга 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 5

Фаина Георгиевна сдулась, словно из неё весь воздух выкачали. Разом словно постарела.

Мне было очень её жаль. Очень! Прямо до слёз. Но больным дают лекарство, и оно всегда очень горькое, противное, мерзкое. И нужно заставить себя выпить это горькое лекарство. И только потом человек может выздороветь. А может и не выздороветь. Тут уж как повезёт.

Поэтому мои слова были для неё сейчас этим горьким лекарством. Если она примет это, переварит, в смысле сделает выводы, и изменит модель поведения, то дальше можно будет продвигать её на главные роли в лучших фильмах. Но если она продолжит, по сути, вот это саморазрушение, то ничего у меня не получится. И ни у одного психолога никогда не получится. Нельзя человека заставить против его воли быть счастливым.

Так что пусть отрефлексирует.

Поэтому я встал и сказал:

— Ладно. Устал я с вами тетешкаться, Фаина Георгиевна. Всё равно от вас благодарности не дождёшься. Но вы сегодня подумайте и скажите мне, если решите играть скоморохов. Я тогда с Глориозовым поговорю. Только не тяните, пожалуйста. А то Печкин не сегодня-завтра заявление напишет и тогда на эту роль какого-то Васю Дудкина возьмут.

С этими словами я вышел, закрыв дверь за собой и не дожидаясь ответа.

Пусть Злая Фуфа позлится. Ей нужно крепко переосмыслить своё поведение. Это как вытряхнуть пыльный коврик. Ей же нужно сейчас вытряхнуть свою душу и избавиться от этих надуманных детских обид и капризов.

В коридоре меня ждал дамский консилиум из заинтересованных товарищей соседок.

— Ну, что там? — прошептала Белла.

Я сделал большие глаза, показал на свои уши, потом на дверь в комнату Фаины Георгиевны и опять сделал большие глаза.

Товарищи дамочки мою пантомиму поняли, всё правильно сообразили и моментально потащили меня на кухню. При этом Лилю поставили на стрёме, а сами набросились на меня.

— Как она? Что сказала? — меня наперебой засыпали вопросами.

— Разозлилась, — честно ответил я.

— Да зачем же ты её так? — всплеснула руками Ложкина.

— Муля знает, что делает, — ответила ей Муза.

— Да что вы к нему прицепились? — фыркнула Белла, — правильно всё Муля сделал. Он её разозлил, вывел из апатии. А то она уже как мёртвая всё это время лежала. Даже есть не хотела! А теперь пусть она будет лучше злая. Зато вы же знаете её характер, она сейчас начнёт всех гонять и сделает в конце концов так, как надо! Так что Муля правильно, что ты её разозлил. Молодец!

Я прижал руку к сердцу и обозначил благодарственный поклон:

— Всегда даже не сомневался в ваших аналитических способностях и интеллекте, Белла.

— Вот паршивец, — хихикнула Белла и вытащила пачку с сигаретами.

Моя рука невольно потянулась к ней. И я не смог себя заставить не взять. А с другой стороны, ну и что? Один раз можно. Тем более, я для человечества сейчас сделал великую вещь: я вытащил Раневскую из начинающейся затяжной депрессии. И теперь её искусство не утеряно для потомков. Зная её характер, я уверен, что вот уж теперь мы пободаемся. И с режиссёрами, и с обстоятельствами. Но главное — мы пободаемся с характером и «тараканами» самой Фаины Георгиевны.

Я с наслаждением закурил в форточку.

Курильщиками были только мы с Беллой, но остальные всё равно не расходились. Они жаждали подробностей. Сериалов в это время ещё не было, поэтому народ развлекался, как умел, и каждый, даже самый незначительный, скандальчик смаковался с удовольствием и долго.

— А что она сказала? — прицепились ко мне Муза и Ложкина.

Белла скривилась. Я понял по её виду, что она специально спровоцировала меня сигаретами, чтобы мы остались на кухне вдвоем и она спокойно могла выудить у меня подробности нашего разговора. Но остальные не ушли. Они хотели знать подробности тоже.

— Кто-то идёт, — пискнула от двери Лиля и шмыгнула к нам.

Товарищи женщины моментально преобразились:

— А я буду рассольник своему Петру Кузьмичу готовить! — громко (даже слишком громко) заверещала Ложкина, — с перловкой! С перловкой буду готовить, вы слышите⁈ А вы знаете, что рассольник можно готовить по четырём рецептам? И он будет разным! Рассольник!

— А я не люблю рассольник, у меня его дома никто не ест! — взвизгнула Лиля оглушительным голосом на четыре октавы. — Даже Колька не ест! Рассольник!

Они так демонстративно принялись обсуждать этот чёртов рассольник, что сразу стало ясно, что тут только что кому-то яростно и увлечённо перемывали кости.

На кухню вошел Орфей Жасминов.

Здесь следует пояснить, что он на два дня уезжал в командировку. Насколько я понимаю, у них где-то была вроде как какая-то то ли конференция, то ли богемная театральная тусовка, то ли он врёт и вообще ездил по своим делам, но не хотел говорить куда и зачем.

— Здравствуйте, товарищи соседи, — вежливо поздоровался он со всеми нами и улыбнулся Лиле.

Одет он был, как и всегда, с иголочки. Сейчас апрель только-только начался, но на улице было ветрено и сыро. Поэтому Жасминов был в пальто и шляпе. Под мышкой он держал ярко раскрашенную деревянную лошадку-качалку.

— Вот, — протянул он лошадку Лиле, — для Коли взял.

Судя по тому, как зарделось и ещё больше похорошело лицо Лили, она обрадовалась отнюдь не лошадке.

Лица у Беллы и Музы вытянулись, а Ложкина осуждающе фыркнула.

— Как прошла командировка? — огромные глаза испуганного оленёнка посмотрели на Жасминова, и его щёки полыхнули румянцем.

Они молча смотрели друг на друга. А Лиля прижимала к себе лошадку, как родную, и нежно поглаживала её по деревянной гриве.

— А я нынче на рынке творог взяла, задёшево, — с намёком сказала возмущённым голосом Ложкина, — такой хороший. Жирный такой и зернистый при этом. Прямо на пластиночки такие масляные рассыпается. Мой Пётр Кузьмич ел и всё нахваливал. Думала с творогом ватрушек напечь, но он и так поел. Со сметанкой.

— А я ватрушки с брусникой больше люблю, — подхватила тему Муза, но глаза её при этом косились на Лилю и Жасминова.

Дальше тема ватрушек окончательно себя исчерпала и все замолчали. Повисла многозначительная густая тишина.

Лиля и Жасминов продолжали молчать и смотреть друг на друга. И между ними сейчас была только лошадка.

— Муля, а ты какие ватрушки любишь? — красноречиво семафоря мне взглядом, спросила Белла.

Я понял, что пора вмешаться и затушил окурок:

— Товарищ Жасминов, как командировка ваша прошла? — спросил я, оставив вопрос о ватрушках без ответа.

— Ч-что? — с усилием отвёл взгляд от Лили Жасминов и посмотрел на меня с таким изумлением, словно вообще впервые человека живого увидел.

— Командировка, говорю, как прошла? — чуть насмешливо повторил я.

Рядом не выдержала и фыркнула Белла.

Жасминов очнулся, всё понял и вспыхнул. Но, справился с собой и ответил культурным голосом:

— Результативно прошла, спасибо, Муля. В поезде только слегка простыл. А так всё нормально.

— Ой! У меня же есть мёд! При простуде нужен мёд! Я сейчас чаю согрею, — моментально захлопотала Лиля, нежно прижимая к груди лошадку, но не сдвинулась с места даже ни на шаг.

— И то правда, — поддакнула Ложкина и сурово проворчала, — чай липовый нужен. У меня липа есть. Пошли, Лилька, отсыплю. Заваришь ему.

Лиля сделала над собой усилие и поплелась за Ложкиной. Всё же не удержалась и пару раз оглянулась на нас (ага, на нас, конечно именно на нас!).

Жасминов остался стоять на кухне, но в душе порывался бежать помогать заваривать чай. Поэтому я сказал, чтобы чуть разрядить обстановку:

— Товарищ Жасминов, а вы Глориозова хорошо знаете?

— Это директор театра, что ли? — наморщил лоб Орфей. — Так, знаком с ним, но не близко. Он меня один раз приглашал петь в его постановке, но у меня там накладка вышла, и я не смог. Больше он меня не приглашал.

— Обидчивый такой, что ли? — полюбопытствовал я.

— Да не сказал бы, — покачал головой Жасминов и чихнул, — может, принципиальный. А может, прима его там мутит.