Муля, не нервируй… Книга 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 42

— Ох ты ж! — схватился за голову Герасим, — как же оно так? Что же теперь будет?

А Печкина как прорвало:

— Она как нашла, прочитала и давай орать. А я аж обомлел весь, слова сказать не могу. Как заледенело внутри всё…

— Что же ты так? — покачал головой Герасим, — зачем такие вещи в бумагах хранишь? И бабе ещё дал рыться… бабу до документов допускать нельзя! Не знаешь, разве?

— Так-то оно так, — со вздохом согласился Печкин, — я давно ещё всё в кучу сложил, да и запамятовал как-то. Сколько лет-то прошло. А надо было найти, вот она и полезла… кто ж знал-то?

— И что теперь будет? — охнул Герасим.

Печкин только ниже опустил голову.

— Вот, что нашла! — к нам из кухни пришла Нонна с тарелкой котлет и банкой квашеной капусты, — как раз хорошо на закусь будет.

Судя по её глазам, она всё это время подслушивала.

— Так, — сказал я решительным голосом, — а сами вы как на Колыме оказались, Пётр Кузьмич?

— Да как… — вздохнул Печкин, — как все, так и мы. Отца потом тоже с семьёй сослали.

— А за что?

— Да он же жалел попов этих, вешать их не давал. И расстреливать не давал. И утварь церковную тоже жечь запрещал. Часть в музей велел отдать, а где вторая часть — не ясно. Вот и написали на него донос и под трибунал отдали. Но так как у него много было таких грамоток, то не расстреляли, а сослали вместе с семьёй.

— Так а почему вы Варваре Карповне об этом не рассказали? — удивился я.

— Дак он же занимался ликвидацией… возглавлял… — вздохнул Печкин тяжким вздохом.

— Капец, — тихо сказал я и скомандовал, — идём! Только говорить буду я.

— Погодь, Муля, — рассудительно встрял Герасим и разлил нам по стаканам самогон, — для храбрости. Как лекарство!

Мы выпили. Дополнительная храбрость в разговоре с Ложкиной отнюдь не помешает.

Я ухватил деморализованного Печкина под руку, и мы нашей небольшой делегацией отправились на дипломатические переговоры. Герасим тоже пошел с нами, как заинтересованная сторона. Нонна незаметно тоже увязалась следом.

У двери Беллы я замешкался и осмотрел всё своё воинство: Печкин был поникшим, словно незабудка после майской грозы, Герасим излучал умеренный оптимизм, а Нонна светилась от сдерживаемого любопытства.

Нормально, в общем.

Я постучал в дверь.

Сперва ничего не происходило, а затем дверь распахнулась и на пороге возникла озабоченная Лиля:

— Вы не вовремя, — сказала она нам нелюбезным голосом, — уходите!

— Лиля, ты решила стать между любящими сердцами? — грозно спросил я и опять громко икнул.

Лиля опешила и тихо пискнула:

— Муля, ты пьян. Мы её только-только успокоили, и ты снова сейчас начнёшь…

— Доверься мне! — сказал я ей почти трезвым голосом.

— Да! — компетентно подтвердил Герасим и для аргументации добавил, — брысь, Лилька!

Лиля посмотрела на нас, покачала головой, но пропустила.

Перед нашими глазами открылась эпическая картина: за столом сидели Белла, Полина Харитоновна, Муза и Варвара и пели печальную песню. Почти пустая бутылка из-под креплёного вина и стаканы стояли на столе. Закуски не было.

Ну, всё ясно.

Я шагнул в комнату, увлекая за собой Печкина.

Остальные, то есть Герасим и Нонна просочились тоже.

Лиля захлопнула дверь, и этот стук вывел поющих женщин из состояния печального анабиоза.

— Ты! — вскричала Ложкина, и глаза её налились кровью, — упырь! Упырище пришёл! Уйди с глаз моих, кровопивец!

Печкин съёжился.

— Ша, баба! — вдруг рявкнул Герасим и от неожиданности Ложкина заткнулась. — Сейчас Муля говорить будет! Слушать всем!

Тишина, что возникла в комнате, была абсолютной.

И я сказал:

— Варвара Карповна! Произошло досадное недоразумение.

— Да какое недоразумение⁈ — опять вскричала Ложкина, — этот…

— Я кому сказал цыц⁈ — опять гаркнул боевой Герасим. — Не перебивай! Знай своё бабье место!

— Так вот, — продолжил я, — вы, Варвара Карповна, увидели только часть этой истории и сделали абсолютно неверные выводы.

Ложкина опять вскинулась, хотела что-то сказать, но зыркнула на Герасима и промолчала, недовольно поджав губы. И только желваки ходили по её скулам. Остальные женщины сидели, словно воды в рот набрали. И даже глаза от стола не поднимали. Чтобы не нарываться, значит.

— Сейчас я докажу, что всё было совершенно не так, — сказал я, и Ложкина посмотрела на меня, как на врага, но опять промолчала.

— Аргументирую, — сказал я и начал излагать эту историю в правильном контексте, — да, отец Петра Кузьмича действительно возглавлял агитбригаду по борьбе с церковью. И в том числе в вашей деревне. Но он это делал, чтобы спасать священников…

— А моего отца… — вскричала Ложкина, но тут уже я повысил голос:

— Я не закончил! Извольте не перебивать, пожалуйста, товарищ Ложкина!

Ложкина как подскочила, так и плюхнулась обратно, глядя на меня широко раскрытыми глазами:

— Так вот, — сказал я обволакивающим голосом, — он действительно спасал священников. Так-то за религиозную деятельность им всем полагался расстрел. Сами же знаете!

Я посмотрел по очереди на всех. И все кивнули. Даже Ложкина кивнула, а я продолжил:

— Поэтому Кузьма Печкин, возглавляя отряд, делал всё так, чтобы их не расстреливали или не вешали, а ссылали с семьями на Дальний Восток и в Сибирь. Это была всё же лучшая участь, чем смерть. Без кормильца в то время семье было не выжить. А на Колыме жить тоже можно вполне нормально, сами знаете!

Ложкина несмело кивнула и опустила глаза.

— Что касается церковного реквизита, то Кузьма Печкин добивался того, чтобы эти вещи передавались в музеи и были сохранены для потомков. Но некоторую часть он прятал. За что тоже попал под донос и трибунал, и в результате был также сослан. Ведь вы же сами прекрасно знаете, что Пётр Кузьмич провёл все молодые годы на Колыме, как и вы.

Ложкина вспыхнула и покраснела, а я безжалостно продолжил:

— И вы сами знаете, что отказаться участвовать в агитбригаде он не мог. У него тоже была семья. Но всё, что он мог, он сделал. И я скажу так — он не погубил вашего отца, Варвара Карповна! Он, наоборот, сохранил вашему отцу и остальным родичам, жизнь! Вы благодарить должны Печкина, а не ругать его такими словами!

Выпалив эту тираду, я перевёл дух.

В комнате повисла ошеломлённая тишина.

Ложкина посмотрела на Печкина. А Печкин посмотрел на Ложкину.

Вдруг Ложкина зарыдала:

— Петюнечка-а-а-а-а….! — и бросилась ему на шею, забившись в рыданиях.

— Варюшенька-а-а-а…! — и себе заголосил Печкин, принимая раскаявшуюся супругу в объятия.

Белла, Муза и Полина Харитоновна шмыгали носами и утирали глаза, Лиля и Нонна рюмсали, даже не скрываясь. Даже Герасим смахнул предательскую слезинку.

Дав молодым супругами немного времени на перемирие, я сказал:

— И сейчас вы, когда поедите в Костромскую область, у вас будет возможность расспросить всё у сестры Петра Кузьмича и у других родственников, постарше. Они-то обязательно должны знать, что там было и где остальные церковные ценности. И это ваша миссия теперь!

Озадачив молодоженов, которые посмотрели на меня круглыми глазами, я сказал:

— А сейчас, коли развод отменяется, давайте праздновать второй день свадьбы, что ли. А то гостей пригласили, сейчас вот-вот придут похмеляться, а стол не накрыт даже.

— И картошка на плите греется! — охнула Полина Харитоновна, — уже и сгорела, наверное!

— Я выключила, — пискнула Нонна и все вдруг посмотрели на неё.

— А ты что здесь делаешь? — набросилась на неё Полина Харитоновна, — что тут вынюхиваешь?

— А ну тихо! — рявкнул вдруг Герасим, — Валюха — моя невеста! И я никому не позволю гонять её!

Все тотчас же забыли про Печкина и Ложкину и воззрились на Герасима и Нонну.

Герасим приосанился и с достоинством заявил:

— Завтра с утра идём в ЗАГС заявление подавать, значится!

Что тут началось.

Еле-еле удалось разогнать взбудораженных баб накрывать на стол (ну да, такие новости, сперва молодые хотели разводиться, потом перехотели, а теперь новые новобрачные скоро вот-вот будут!).