Муля, не нервируй… Книга 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 33

Козляткин посмотрел на меня более внимательно и, после продолжительной паузы, кивнул.

— Ну вот, — развёл руками я с загадочной полуулыбкой, — я могу посодействовать. Вам до пенсии сколько осталось?

— Пять лет, — хрипло сказал Козляткин.

— Так ведь на пенсию лучше уходить с должности заместителя директора Комитета, а не начальника отдела кинематографии и профильного управления театров, не так ли, Сидор Петрович?

— Не зря в стенгазете писали, что ты карьерист, Бубнов, — покачал головой Козляткин, но из кабинета прогонять меня почему-то не стал.

Значит, заинтересовался.

— Там писали, что я конформист, — поправил я с ласковой и многозначительной полуулыбкой, — хотя, когда вы станете замдиректора Комитета, то место начальника нашего отдела будет вакантным…

Козляткин расхохотался и вдруг зло сказал:

— Ты понимаешь, Бубнов, что ты сейчас по тонкому льду ходишь?

— Конечно, понимаю, — ответил я, — но я бы не стал, если бы не понимал, что вы –человек умный.

Я сделал паузу и добавил:

— И благодарный.

Козляткин посмотрел на меня нечитаемым взглядом.

— Кроме того, я ведь не для себя прошу, — сказал я, — театр Глориозова на хорошем счету, а вот ремонт там давно нужен… И зрители, и артисты будут благодарны… и потомки тоже…

— А твой интерес какой в этом деле? — прищурился Козляткин.

— Я — за справедливость, — ответил я пафосно, и Козляткин впервые усмехнулся и произнёс:

— Хорошо, Бубнов, давай смету, посмотрим. И за язык тебя никто не тянул. Подключай свои ресурсы семьи, чтобы на пенсию я вышел… эммм… с правильной должности.

Я согласно кивнул.

— А если ты сейчас мне врешь или у тебя «случайно» что-то не получится — я тебя сгною. Уж компромата на тебя нарыть нетрудно будет.

— Всё получится, Сидор Петрович, — заверил я и вышел из кабинета.

Я был доволен собой. Поддержкой Козляткина заручиться удалось. Значит, ремонт в театре Глориозова будет сделан и Фаина Георгиевна получит роль в спектакле Островского. А вот что касается меня и моего обещания Козляткину, так тут я вообще не парился — ведь скоро я уеду в Цюрих! А уж там он меня не найдёт. Как там у Ходжи Насреддина было? А за это время или ишак сдохнет, или падишах.

Я, чуть ли, не посвистывая (чтобы не слышно было) прошел по коридору, немного подумал и свернул в кабинет, где трудилась кареглазка. Две её подруги сидели за столами и что-то писали, а её самой не было.

— О! Муля! — обрадовались девушки мне, — а когда у нас занятие будет?

— А вы не знаете разве? — удивлённо спросил я.

— О чём?

— Наш всемилюбимый комсорг на меня ужасную докладную написал, — ответил я горестным тоном, — приходил сейчас к моему Козляткину на меня жаловаться. Так что никаких занятий, увы… тут хоть бы не выгнали…

Оставив глубоко опечаленных девушек переваривать информацию, я сообщил Ларисе, что иду в театр Глориозова, и ушел.

Так как до обеда оставалось минут сорок, то я решил зайти пообедать домой. Тем более сегодня придёт Дуся и принесёт мне чего-то вкусненького.

Дуся готовить в коммунальной кухне категорически не любила. Ограничивалась приготовлением там супов, иногда ещё кашу гречневую варила. А вот всякие вкусняшки исправно приносила с собой из квартиры Модеста Фёдоровича.

Вот интересно, сегодня она мне опять котлет принесёт или жаренной рыбы? Но рыба была в прошлый раз, так что, скорей всего, сегодня будут котлеты. Или даже отбивные. Отбивные я любил даже больше, чем котлеты…

Я шагал по весенней Москве и поймал себя на мысли, что, видимо, здорово проголодался, раз вместо того, чтобы любоваться городом, думаю только о Дусиных котлетах и отбивных.

— Ваши документы! — от строго официального голоса я аж вздрогнул.

Напротив меня стоял юный милиционер с чуть проклюнувшимися усиками и пытался казаться значительным и взрослым.

— Не понял? — не понял я, но паспорт вытащил и показал.

— Почему вы не на работе? — спросил он суровым ломающимся голосом.

— Иду на проверку театра Глориозова, — ответил я, — я из Комитета по искусствам СССР.

Милиционер вернул мне документ и отдал честь.

А я пошел дальше. Совсем забыл, что в эти времена уже начинается тенденция проверять праздношатающихся граждан в рабочее время. Потом это ещё больше усугубится — дневные облавы в магазинах, кафе, проверки гостиниц, кинотеатров.

Ну, ладно, меня хоть миновала чаша сия.

А дома я заглянул в комнату — там Дуся домывала полы. Чтобы не мешать, я тихонько вышел на кухню покурить (каюсь, это уже вошло в привычку, но ничего, вот я скоро уеду в Цюрих и там сразу брошу).

Пообещав себе клятвенно, что да, скоро брошу, я с наслаждением затянулся.

На кухню вышла Белла. Она плюхнула кастрюлю на плиту и подкурила от конфорки.

— Ты чего это тут посреди дня? — удивилась она, — заболел что ли?

— Да нет, — выпустил дым в форточку я, — нужно в театр Глориозова идти, документы забрать, вот решил по дороге домой зайти пообедать.

— А, ну да, — кивнула Белла, — сегодня твоя Дуся с утра бушует.

— Дуся всегда бушует, — вздохнул я. — Зато котлеты у неё выше всяких похвал.

— Ох ты и сатрап, Муля, — покачала головой Белла, и не понять было по её тону, то ли она осуждает, то ли такой комплемент сделала.

Я предпочёл воспринять всё как комплемент.

— А Муза из комнаты так и не выходит, — наябедничала Белла, — как Софрона забрали, так она заперлась и только плачет там. Я же через стенку, мне иногда слышно, как она рыдает прямо, взахлёб.

— И не ест? — спросил я.

— Не есть, — покачала головой Белла.

— Но в туалет же она выходит? Или воды попить? Может, подкараулить её и попробовать поговорить? — предположил я.

— Ложкина пыталась, — мрачно вздохнула Белла, — и даже Фаина Георгиевна пыталась. Не идёт на контакт.

Это плохо. Если даже Раневской не ответила, которую она безмерно почитает и восхищается, значит, дело действительно плохо.

А в комнате Дуся сказала:

— Котлет принесла. Ничего из-за этой свадьбы не успеваю.

— Почему? — удивился я, уплетая за обе щеки. — Они же в ресторане будут торжество проводить.

— Ой, да как там в этом ресторане готовят! — отмахнулась Дуся, — я судаки сама нафарширую, и заливное сделаю. И поросёнка ещё зажарю. Разве ж они так зажарят, как надо?

Я не сомневался, но согласно покивал головой, чтобы не обидеть Дусю. Проявил дипломатическое лицемерие, так сказать.

Я уже доедал десерт, когда в дверь постучались.

Дуся побежала открывать.

На пороге стояла Фаина Георгиевна, при полном параде (то есть в своём старом пальто, на воротнике которого красовалась огромная брошка.

— Муля, мы опаздываем, — заявила она.

— Мы? Опаздываем? — я чуть чаем не захлебнулся.

— Ну да, — кивнула она, — мне Белла сказала, что ты к Глориозову в театр идёшь. Так я с тобой за компанию прогуляюсь.

— Но я только документы забрать, — вякнул я.

— Вот и прекрасно, — констатировала Фаина Георгиевна, — ты заберёшь документы, а я поговорю с Глориозовым.

Она взглянула на меня и удивилась:

— Муля, мне ещё долго ждать?

Я с сожалением отставил недопитый чай и разочарованно посмотрел на недоеденный кусочек яблочной шарлотки, которую испекла Дуся. Пришлось торопливо собираться, и мы вышли из дома.

— Волнуетесь? — совсем нечутко брякнул я, когда мы шли по дороге.

— Ой, Муля, я давно уже не волнуюсь, — беспечно ответила Фаина Георгиевна. — В театре меня любят талантливые, бездарные ненавидят, шавки кусают и рвут на части.

— Но отношения в этом театре… — я пытался подготовить её к не очень радушному приёму, особенно со стороны артистов.

— Муля, я могу сыграть кого угодно, — отмахнулась Фаина Георгиевна, — даже Чапаева.

— Но Глориозов…

— С ним у нас будет взаимная любовь, — она язвительно хихикнула, — слонихи и воробья.

При виде Раневской Глориозов помрачнел, но старался «держать лицо».