Муля, не нервируй… Книга 2 (СИ) - Фонд А. - Страница 29

— Ты не понимаешь, Федечка! — захлебнулась возмущением Леонтина, заламывая руки, — её никак нельзя в наш театр! Ты знаешь, как она меня назвала? Знаешь? Помесь гремучей змеи со степным колокольчиком! Меня! Заслуженную артистку Киргизской ССР!

— Но Леонтина… — проблеял Глориозов, но вышло это совершенно неубедительно, так что заслуженная Леонтина его даже слушать не стала, сурово перебила:

— Ноги её здесь не будет! Или я, или она! — и вылетела из кабинета, хлопнув дверью так, что несколько портретов попадали, словно пожелтевшие листья осенью.

— Женщины, — горестно вздохнул Глориозов и с тяжким вздохом разлил ещё по одной. — Уйти что ли досрочно на пенсию?

— Долго репетировали, Фёдор Сигизмундович? — спросил я и бутылка с коньяком в руке Глориозова возмущённо застыла практически в воздухе.

— Эммм… как вы догадались? — смутился он.

— Не трудно было, — не стал выдавать секреты я (ну не буду же я объяснять, что я сам коуч и все эти манипулятивные приёмы знаю даже получше всех этих последователей систем Станиславского и Мейерхольда вместе взятых).

— Иммануил Модестович! — очевидно только толстый живот не дал Глориозову возможности пасть на колени. — Раневскую никак нельзя в наш театр! Она же скандалистка! У нас такой хороший слаженный коллектив! Мы же практически как одна семья! Мы же сами лелеем и воспитываем каждого актёра! А вы хотите нам Раневскую!

— Откуда известно? — буркнул я.

— Печкин проболтался, — безжалостно выдал Печкина Глориозов, — сказал, что вы настаиваете, чтобы она играла вместо него…

— И что? — удивился я, — Печкина не будет всего неделю…

— Полторы! — возмущённо поправил меня Глориозов.

— Ну, пусть полторы, — пожал плечами я и закинул в рот тарталетку с икрой. — Печкин с невестой поедет в свадебное путешествие в Костромскую область. А Фаина Георгиевна его заменять пока будет.

— Мы хотели Васю Дудкина, — возроптал мятежный Глориозов.

— А будет Раневская, — сказал я непреклонным голосом и добавил, — согласитесь, она великая актриса…

— Я не спорю! Не спорю! — вскричал Глориозов, — она великая! Но боже упаси, ноги этой великой в моём театре не будет!

— Но там же роли самые простые, — удивился я, — кликушествовать за скоморохов и сыграть Лешего. Там даже, если не ошибаюсь, ни одного слова нету, всё пантомима.

— У Лешего есть три слова, — сварливо возразил Глориозов.

— Ой, аж целых три слова! — скептически покачал головой я и иронично посмотрел на директора театра.

— Вы не понимаете, Иммануил Модестович! — Глориозов готов был зарыдать, — стоит ей лишь просочиться к нам, в наш хороший коллектив, и сразу начнётся то, что в театре имени Моссовета! Я не могу этого допустить! И не допущу!

Он захлебнулся эмоциями, но повторил непреклонным голосом:

— Можете обижаться, можете даже меня увольнять, но, пока я здесь работаю директором, никакой Раневской в моём театре не будет!

И вот что ты будешь делать?

Если бы я был простым человеком, мне в данной ситуации ничего бы не оставалось больше, чем встать и уйти из этого кабинета навсегда, потеряв возможность вернуть вчерашний долг Фаине Георгиевне. Но дело в том, что я был не совсем обычным человеком. К тому же в той, прошлой, жизни я был коучем. И не просто каким-то коучем, а лучшим. Поэтому я посмотрел на Глориозова и тихо сказал:

— Верните финансирование.

— К-какое финансирование? — испугался Глориозов.

— Которое я вам выбил, — пояснил я, — думаю, в Москве найдутся другие театры, которым тоже нужны деньги.

— Это шантаж, — побледнел Глориозов.

— Угу, — не стал вступать в спор я и красноречиво посмотрел на упавшие картины.

А затем я улыбнулся простой бесхитростной улыбкой простого скромного коуча. А Глориозов схватился за сердце:

— Пообещайте мне, Иммануил Модестович, что она будет играть только эти полторы недели и только в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне»? — умоляющим голосом прошелестел бедный директор театра.

— Безусловно, — клятвенно пообещал я, — я обещаю, что Фаина Георгиевна будет играть в «Аленьком цветочке» и в «Скоморохе Памфалоне» всего полторы недели, пока Печкин не вернётся из свадебного путешествия.

— А если он никогда не вернётся? — поднял на меня умоляющий взгляд Глориозов.

Я философски пожал плечами:

— Фаина Георгиевна эти полторы недели свободна и может заменить Печкина. Не думаю, что такой великой актрисе другие режиссёры откажут в ролях.

Глориозов облегчённо улыбнулся, вынул платок и вытер взопревший лоб.

Хрупкий мир между нами был восстановлен, и мы выпили ещё по одной, мировую.

— Кстати, — сказал я, пробуя миниатюрную корзиночку с интересной грибной начинкой, — а что за премьера у вас планируется?

— Вы и об этом знаете⁈ — разулыбался Глориозов.

— Фёдор Сигизмундович, вы разве забыли, что ваш артист Печкин — теперь мой сосед, — я вернул улыбку хозяину кабинета.

Улыбка Глориозова чуть подувяла, но в принципе он всё ещё держался бодрячком:

— Да, наконец-то, мы поставим пьесу по Островскому! — он выпалил эту фразу и с триумфом посмотрел на меня.

— Замечательно! — восхитился я. — А что за пьеса?

— «Красавец мужчина», — улыбкой Глориозова можно было зажигать звёзды.

— Шикарный выбор, — похвалил я и сразу задал провокационный вопрос, — состав актёров уже утверждён?

— Мы в процессе, — ушел от ответа Глориозов и с подозрением посмотрел на меня.

— Вот и отлично, — сказал я и чуть смущённо улыбнулся, — я забыл, как звали ту женщину в пьесе?

— Там несколько женщин. Кого вы имеете в виду? — взгляд Глориозова заметался.

— Ой, то ли сестра главного героя, то ли сваха? — задумался я, вспоминая (смотрел этот спектакль в моём мире давно, подзабыл уже), — пожилая такая женщина…

— Раневскую не возьму! Вы же обещали всего полторы недели в «Аленьком цветочке»! — истерически отчеканил Глориозов, трясущимися руками налил себе в бокал коньяк и залпом всё выпил, — и не просите даже! Нет! Нет! Не просите!

— У вас в зрительном зале так сильно дует, — сокрушенно покачал головой я, — зрители сидят, страдают, мёрзнут. Дамы в театральных платьях, на сквозняке… ай, нехорошо как…

— Я уже четыре года подряд прошу поднять финансирование на ремонт! — взвизгнул Глориозов, — мне всё время отказывают! У меня и служебные записки все есть! Я могу показать!

— Ай-яй-яй, — тихо повторил я и покачал головой, — такой хороший театр и такое явное нарушение техники безопасности, Фёдор Сигизмундович… А если кто-то простудится и заболеет? Это ли не умышленная порча здоровья советских граждан?

Глориозов сидел бледный, тяжело дыша, в конце концов он схватился за галстук и рванул его, ослабляя. Я уже испугался, что довёл мужика до инфаркта, но нет, Глориозов был тёртый калач и быстро взял себя в руки:

— Да, вы абсолютно правы, Иммануил Модестович. Мне срочно нужно сделать ремонт. Причём не только в зрительном зале, но и в гримёрках артистов, — он внимательно, с намёком, посмотрел на меня и произнёс, — и я очень бы хотел получить финансирование и успеть закончить ремонт до момента премьеры пьесы Островского. Тем более, что роль Сосипатры Семёновны там будет играть Фаина Георгиевна… Нехорошо, если такая великая актриса простудится…

И он вонзил красноречивый взгляд на меня.

— А у Фаины Георгиевны тоже будет своя отдельная гримёрка? — на всякий случай уточнил я. — Какая и положена всем великим актрисам?

Глориозов метнул на меня возмущённый взгляд, но быстро взял себя в руки и ехидно сказал:

— Ну, конечно, Иммануил Модестович! Гримёрку Фаины Георгиевны мы планируем отремонтировать сразу же после того, как приобретём новый занавес для сцены!

Я укоризненно покачал головой, и Глориозов понял, что перегибать нельзя, но всё равно не удержался:

— Или хотя бы отремонтируем вешалки в гардеробе.

— И это правильно, — согласился я и глубокомысленно изрёк, — кто-то из классиков даже сказал, что театр начинается с вешалки. А кто мы такие, чтобы спорить с классиками⁈