Feel Good. Книга для хорошего самочувствия - Гунциг Томас - Страница 18

В такие моменты, вдали от дома, остро осознавая свое положение «среднего веса», ни известного, ни неизвестного, не совсем лузера, но никогда не изведавшего вкус триумфа, он мучился завистью с привкусом смерти. Когда он сидел за стопками своих книг при полном равнодушии посетителей, его могла внезапно толкнуть команда телевизионщиков с камерой, звукоинженером и журналистом, снимающая сюжет об авторе, чьи книги были осенены славой: вот, к примеру, Анн-Паскаль Бертело, она, как и Том, немного постарела, но признание придало ей ту особую ауру, которая кружит головы всем встречным. В свете софитов она идет, вся из себя серьезная и степенная. После полемики вокруг ее книги «Гениталии республики», злого шаржа на французских власть предержащих, изображенных сексуальными хищниками, она считает, что литература — оружие, а не игра. Тому так хотелось, чтобы и за ним следовала команда телевизионщиков, ему так хотелось, чтобы на галереях Парижского Книжного салона на него оборачивались и шептали: «Это же Том Петерман, его принимал сам президент!» Зависть неизбежно сопровождалась грустью: вот в южном городе, после крупного фестиваля, где ему пришлось читать свой текст перед горсткой старушек, спутавших его с кем-то другим, в поисках автобуса до вокзала он проходит мимо пятизвездочного отеля. Он узнает за столиком перед двумя эспрессо Жоэля Вассёра, лауреата премии Ренодо. Терраса битком набита, люди стоят, ожидая, когда освободится местечко, а Жоэль Вассёр один занимает столик на четверых. Весь из себя сосредоточенный, затягиваясь электронной сигаретой, поглядывая в макбук последней модели, он делает записи в элегантном кожаном блокноте. Он выглядит до невероятности непринужденным, поистине на своем месте. У него одновременно расслабленный и усталый вид, свойственный успешным авторам. Это серьезное лицо, эти сдвинутые брови человека, несущего тяжкий груз высшего знания, бремя опасных тайн и нелегкой ответственности, взятой на себя их хранителем. Том знал, что на самом деле все это поведение тщательно продумано, отработано без свидетелей перед зеркалом в своей комнате, как отрабатывает танцевальные па молодежь перед субботней вечеринкой. Писатели репетируют писательское поведение месяцы и годы. Наблюдая за ним, Том пришел к убеждению, что, пока Жоэль Вассёр писал на этой террасе, он говорил себе каждую минуту, на каждой строчке: «Лауреат премии Ренодо пишет». Время от времени он озирался, чтобы посмотреть, взволнованы ли посетители этим зрелищем: «Пишущий лауреат премии Ренодо». Тому так хотелось премию Ренодо, ему так хотелось непринужденно вести себя в обществе, так хотелось, чтобы люди были убеждены в его гениальности до такой степени, что увенчали бы его премией и позволили, как этому человеку, занять в одиночку столик на четверых на битком набитой террасе пятизвездочника. Но это был не его случай: он ждет автобуса и сядет в него один, с чемоданчиком под ногами, чтобы поспеть к вечернему поезду. А ведь он тоже, как Анн-Паскаль Бертело, как Жоэль Вассёр, бесконечными часами пахал на своей писательской ниве, тщательно выбирал слова и выстраивал фразы, вырабатывал образы и интригу, шел тернистыми путями литературы. Может быть, он должен был, как лауреат премии Ренодо этого года, написать «Пас левой Зидана», сюжет, привлекший больше внимания, чем его последняя книга «Хладнокровное животное», тет-а-тет в горном приюте албанской проститутки и кюре-альпиниста.

За тридцать лет писательства Том, как и другие авторы, стал свидетелем пришествия Интернета, а потом и социальных сетей. Их появление усугубило муки: Том не мог удержаться и вбивал свое имя ТОМ ПЕТЕРМАН в поисковую строку Гугла, особенно когда выходили его книги. Он просматривал анонимные рецензии на книжном сайте Babelio, порой крайне суровые: о его «Пляже бешеных псов» некто под ником Babilette67 высказался: «Роман без изюминки. Банальный. Вымученный. Штамп на штампе, стиль тусклый, оригинальности нет и в помине. Плачевно, что дошло до издания такой мути». О «Реке без плотины» G@rpouille писал: «У истории мало козырей, чтобы по-настоящему захватить нас. Ни грамма поэзии, ни намека на юмор». О «Свидании под падающей звездой» Kasper Geniot отозвался так: «Чтение без всякого удовольствия, лучше скорее забыть». По выходе новой книги Том, как и многие другие авторы, не мог удержаться и заходил на сайт «Амазон», чтобы найти свою позицию в рейтинге продаж: «Река без плотины», очевидно, из-за упоминания в бесплатной газете «Метро», поднялась на двести двадцатое место и продержалась на нем сорок восемь часов, после чего скатилась на две тысячи пятисотое.

Теперь Тому было под пятьдесят, и успело вырасти целое новое поколение: тридцатилетние, даже двадцатилетние авторы уже освоили надменный и болезненный имидж, подобающий тем, кому дан от природы «незаурядный талант», усталый вид мучеников, платящих несказанным страданием за дар провидения «истинных писателей». Эти молодые авторы ничем не отличались от старых, у них тоже было обо всем свое мнение: о литературе, кино, музыке, политике, экономике, о морали, о людях, об обществе в широком смысле, о ходе Истории. Они высказывали это мнение на телевидении и по радио. Зачастую они становились летними хроникерами в крупных газетах.

Том сам не понял, как это произошло, но за несколько лет значение Инстаграма, Твиттера и Ютуба сильно выросло. Успех был невозможен без помощи книжных блогеров, фотографировавших (с элегантным фильтром, имитирующим передержку) книги, которые читали, на столе из осветленного дуба рядом с чашкой кофе или на белом песке летнего пляжа.

Том ничего не понимал в этих шифрах и чувствовал себя невероятно старым. Ему казалось, что он прожил гораздо дольше своих пятидесяти лет. У него было ощущение, что мир идет своим путем без него, что он никому не нужен, да, наверно, и никогда никому не был нужен, что его детские убежденности в своем таланте, в своей судьбе были лишь странными иллюзиями, что все им написанное могло с тем же успехом вообще не существовать, это ничего не изменило бы, что все его слова никогда не были по-настоящему оригинальны и что все его мысли уже приходили кому-то до него. Возможно, психологи его детства были правы, «у него отсутствовали способности», или хуже того: возможно, он был в конечном счете просто человеком среди других людей, чьей судьбой, как и всех простых смертных, было забвение.

3. Обаяние хаоса

Том нашел записку на ветровом стекле машины своей сводной сестры, дочери отчима.

Сестра попросила его оказать ей маленькую услугу: отвезти малышку в ясли. Ей надо было по-быстрому съездить во Франкфурт, самолет улетал на рассвете. Ее муж еще не вернулся из Марселя, где он, главный инженер, контролировал расширение порта. Она сказала: «Пожалуйста, я ведь тебя никогда ни о чем не прошу… И потом, время у тебя есть, правда?»

Да, время у него было. Компания, в которой Том проработал почти двадцать лет, перевела звонки на автоответчик, который отлично справлялся, а новым директором был мальчишка двадцати трех лет, профессиональный программист. В результате вот уже год Том сидел без работы, и при его возрасте и сфере деятельности ему вряд ли светило ее найти. Безработица Тома подорвала доходы семьи, теперь приходилось выживать на одну зарплату Полины и пособие Тома, которое, в силу новых европейских норм, призванных «активизировать рынок труда», ему недолго предстояло получать. К счастью, их дочь Хлоя уже закончила учебу и работала бухгалтером в компании, поставлявшей готовые обеды в дома отдыха. Том находил работу дочери смертельно скучной: день-деньской заполнять таблицы Exel цифрами прибывающих и убывающих подносов. Он находил, что, если красивый младенец, спящий со сжатыми кулачками в убранной розовыми кружевами детской, потом красивая девочка, любившая рисовать принцесс и единорогов, потом такая же красивая девушка, мечтавшая «ухаживать за дельфинами», стала в итоге бухгалтером и работала восемь часов в день, сидя за компьютером, зарабатывая деньги акционерам, которые без колебаний прервут ее контракт, если это повысит их дивиденды… короче, он находил все это прекрасной иллюстрацией абсурдности жизни.