Улыбка гения - Софронов Вячеслав - Страница 73

— Не надо доктора, он мне не поможет. Верочка сказала, что ждет меня, и я должна исполнить ее просьбу.　

— Дорогая, как ты собираешься это сделать? Может, батюшку пригласить? Он исповедует тебя, и ты успокоишься. Только скажи, я все исполню.　

— Не надо никакого батюшки, они мне ничем не могут помочь. Оставь и ты меня, я пойду к себе. С этими словами она ушла в свою спальню, где закрылась.　

Ее муж, полковник гвардии в отставке, почуял недоброе и все же отправил дворника за доктором. Когда тот приехал, то они постучали в комнату графини, но ответа не было. Пришел дворник и вскрыл дверь. Графиня лежала на кровати, раскинув руки. Возле не был пузырек с ядом.　

— Она умерла, и я тут бессилен, — развел руками доктор, — приношу вам свои соболезнования, — сказал он и покинул дом, отказавшись от предложенных денег.　

Граф Мокрицкий призвал горничную, которая обычно везде сопровождала свою хозяйку, и потребовал назвать адрес, где они были на сеансе спиритизма. Та испуганным голосом назвала улицу и описала дом, но заметила, что сама она внутрь не заходила, а ждала в дворницкой. Он отпустил ее, а сам надел парадный мундир с орденами, взял заряженный пистолет, накинул плащ и поймал на улице извозчика, назвав адрес, куда его следует доставить.　

Когда они прибыли на место, то он заглянул в дворницкую и спросил у полусонного татарина, где нынче собралось много людей. Тот, не думая ни о чем плохом, указал номер квартиры и этаж. Граф поднялся наверх, позвонил, а когда ему открыли, то оттолкнул дворецкого и прошел в глубь квартиры, наконец нашел, где все еще сидели спириты, которые, увидев его, прекратили сеанс, и громко спросил:　

— Кто сегодня вызывал дух дочери графини?　

Все, как один, указали на Джозефа Бредифа. Тогда он извлек из-за пояса пистолет и произвел несколько выстрелов. Но кто-то успел задуть свечу, а напуганный грозным видом явившегося полковника медиум успел нырнуть под стол, и все пули прошли мимо него, после чего пистолет дал осечку, на полковника набросилось несколько человек, его скрутили и вызвали полицию. Те увезли стрелка в участок, а осмотревший его доктор констатировал расстройство рассудка и велел поместить несчастного в психиатрическую лечебницу, где тот остался надолго.　

На следующий день Аксакова разыскал несостоявшийся жених почившей девушки капитан Антон Репетов, видимо, заранее разузнавший, кто истинный организатор спиритических сеансов. Разгневанный капитан публично оскорбил не на шутку оробевшего Аксакова, назвал того подлецом и шарлатаном, закончив свой короткий монолог громкой пощечиной. После чего кинул на стол свою визитку, заявив, что он отныне всегда к его услугам. Но оскорбленный покровитель спиритов принять вызов не захотел и на другой день укатил на лечение в Швейцарию, о чем тут же сообщили столичные газеты, раздувшие скандал едва ли не до вселенских масштабов.　

…Утром Менделеев за завтраком наткнулся на эту статью и, указывая на нее жене, проговорил со вздохом:　

— Вот скажи, кто прав после этого: твой муж, что пытался бороться с этой заразой, или известный писатель, желавший разобраться, что за силы оказывают влияние на таинственные явления? Слаб человек, порочен, все желает узнать, не прилагая к тому никаких усилий. А результат каков? Трагедия! А у него во всем черти виноваты… Мог бы предвидеть, коль его таким пророком все считают, чем все закончится…　

— О ком ты, Митенька? — просила Феозва.　

— Да об одном пророке, который в науке решил усомниться. Достоевским его зовут. Помнишь, ты его на выставке в Лондоне видела и мне потом рассказывала?　

— А то как же. Он, бедненький, говорят, до сих пор в себя не пришел после каторги, какая-то тяжкая болезнь его мучит, зато вот стал теперь известным человеком. Кто бы мог раньше такое подумать, чтоб каторжник — и такие романы сочинял…　

— Видать, одной каторги ему мало было, коль ничему она его не научила, — с горькой усмешкой закончил разговор Менделеев, поднимаясь из-за стола и целуя жену в щеку.　

Часть шестая

ПРИЗРАК ЛЮБВИ

Глава первая

…Шел второй десяток лет совместного проживания Дмитрия и Феозвы. Он уже использовал, казалось бы, все известные ему способы, пытаясь уклоняться от необходимости встреч с супругой, чтоб лишний раз избежать ссор и размолвок. Лучшим и самым надежным являлось сокрытие в Боблово, где у него всегда находились неотложные дела. Туда к нему частенько съезжались сестры с детьми, а некоторые уже и с внуками, учитывая, что Дмитрий был самый младший в семье.　

Со временем он понемногу всех родственников одарил свободной землей своего поместья, и оставался лишь брат Павел, прочно осевший в Тамбове. Но и он регулярно наезжал в Боблово проведать родных.　

Ольга и Иван к тому времени скончались, Екатерина овдовела и окончательно перебралась вместе с дочерью Надеждой в Петербург, где та поступила в Академию живописи, унаследовав материнскую страсть к рисованию. Позже к ним присоединилась самая младшая из сестер — Мария Ивановна Попова — перебравшаяся в Боблово вместе с мужем, вышедшим в отставку, и своим многочисленным семейством.　

Если обычно все лето они жили в деревне, то на зиму Дмитрий Иванович должен был возвратиться в столицу для чтения лекций. И как-то во время одного из таких переездов Феозва, измученная бесконечными мужниными нареканиями, восстала и отказалась возвратиться в город, оставив при себе дочь Ольгу. Дмитрий Иванович скорее обрадовался, чем огорчился ее решению, тем более о разводе пока что речь не шла. Но на душе у него все одно было как-то нехорошо, поскольку понимал, рано или поздно, но их разрыв обернется для него да для детей тоже бедой.　

И еще он предвидел, сколько сплетен и слухов распустят знавшие их люди, прознавшие об их раздельном проживании, но уговаривать Феозву ехать с ним в город он не стал, понимая, что эта часть жизни для него прожита. А что будет дальше, предугадать трудно. Вряд ли он долго проживет холостяком, и рано или поздно кто-то окажется на его пути. И лучше, если это произойдет пораньше, поскольку чувствовал, организм его начал давать сбои. А предсказания Пирогова о том, что он его переживет, уже давно сбылось. Впереди ясно брезжил закат не только жизни, но и трудов, поездок, споров с коллегами. Да и сама жизнь как бы потускнела, покрылась патиной, а местами явственно проступила предательская ржавчина в виде седых волос и тяжелого дыхания. Исчезла былая, порой беспричинная, радость, ощущение жизни, желание все начать заново, думая, будто все еще впереди, а потому присущая ему прежде порой незаметная улыбка, когда чуть прищуренные глаза излучают струящиеся лучи доброты и ласки, озаряла его все реже и реже.　

Стала тяжелей и размеренной узнаваемая издали легкая и чуть подпрыгивающая походка, в волосах пока лишь редкими прядками начала давать о себе знать первая седина, порой стало подводить зрение, и хотя он старался не замечать этих признаков неотвратимо приближающегося старения, но и отрицать их было бессмысленно.　

Ему, как и раньше, хотелось домашнего уюта, женской ласки, ненавязчивой заботы и внимания, но с каждым годом Феозва все более отдалялась от него, копила в себе обиды, вызванные чаще всего раздражительностью мужа, и даже неизменные подарки, которые он ей все так же щедро преподносил, принимала сухо, не выражая каких-либо чувств, словно победитель от поверженного врага. Да, она считала себя правой в их давнем непримиримом соперничестве двух так не похожих один на другого существ, наперекор природе сошедшихся вместе. Она не желала ни на йоту измениться, стать ему нужной, незаменимой, вникать в тысячу дел, начатых мужем, отчего он чаще всего оставался один и не допускал к себе никого из близких.