Улыбка гения - Софронов Вячеслав - Страница 18

Дмитрий шел, широко ступая, врезаясь плечом в череду прогуливающихся по тесным улочкам нарядных горожан, словно хорошо скроенный баркас, ведомый уверенной рукой кормщика, раздвигающего скопище льдин во время весеннего ледохода. Феозва, уцепившись за его рукав, едва поспевала за мужем, вполголоса повторяя:

— Митя, куда ты так спешишь, не успеваю…　

А он и сам не знал, куда влечет его необузданная русская натура, коей до тошноты надоели вдалбливаемые с юных лет строгости и ограничения. И вот теперь, вырвавшись на свободу, он был готов помериться силами хоть с самим чертом, расцеловать всех и каждого, кто сможет разделить с ним несбыточную радость бытия, присущую только русскому человеку, стряхнувшему с себя навешанные кем-то свыше правила и ограничения, от которых рано или поздно душа человеческая устает и просится наружу.　

Вскоре Феозва устала плестись вслед за мужем, который, не чувствуя усталости, шел впереди нее без остановки, не обращая внимания на обессилившую супругу. Она несколько раз пыталась остановить его, но все было бесполезно. И, осознав собственное бессилие, она выпустила руку, замедлила шаг, а затем встала возле фонарного столба. И заплакала. Дмитрий сделал несколько шагов и, наконец ощутив ее отсутствие, обеспокоенно посмотрел по сторонам и, увидев плачущую у фонаря жену, вернулся к ней.　

— Ты просто невыносим! — заявила она, всхлипывая. — Привык думать лишь о себе, а у меня уже никаких сил нет. Неужели не видишь? Мне непонятно, куда мы идем. Скажи мне на милость…　

— Просто гуляем. Могла бы сразу мне сказать, что устала. Хорошо, давай вернемся.　

Добравшись до дома мадам Клемане, Феозва тут же без сил рухнула на кровать. Дмитрий же не знал, чем можно заняться, и вышел на балкон покурить. Их прибежище находилось чуть в стороне от оживленных улиц, и внизу лишь изредка раздавались шаги одиноких прохожих. Но это не были гуляющие пары или праздно шатающиеся молодые люди, а по большей части мастеровые или подсобные рабочие из ближайших кафе, направляющиеся домой. Недалеко от их дома висел газовый фонарь, слегка освещающий пешеходную дорожку. Дмитрий без всякого интереса наблюдал, как на освещенном пятачке появляются вдруг чья-то шляпа или сдвинутая на затылок кепка, а то и солдатская фуражка с поблескивающей на тулье кокардой и столь же быстро исчезали в серых сумерках наползающего вечера.　

Вдруг один из прохожих остановился и принялся озабоченно топтаться на месте, а затем и вовсе опустился на колени. Вскоре он поднялся, и Дмитрий успел разглядеть, что тот подобрал с земли слабо звякнувший монетами кошелек и опустил его к себе в карман.　

«Интересно, — подумал он, — чей это был кошелек? Его собственный или кто-то его обронил? Но ведь мы недавно там проходили и ничего не заметили…»　

И тут ему в голову пришла озорная мысль, чем он может занять себя и даже Феозву, если та еще не заснула. Он вернулся в комнату, выдвинул несколько ящиков из стоящего у стены неуклюжего комода и нашел то, что ему требовалось. То была катушка черных ниток, оставленная для постояльцев заботливой хозяйкой. Он отмотал с нее на палец левой руки довольно длинный кусок, оторвал его и привязал к концу небольшую денежную купюру.　

Феозва, не вставая с постели, наблюдала за действиями мужа, чуть приоткрыв глаза, но не решалась о чем-то спросить. Он тоже не спешил посвящать ее в свои планы. Затем все так же молча вышел на балкон и прикрыл за собой дверь. Вскоре оттуда послышались его сдержанные смешки, а потом и громкий хохот.　

Феозва не смогла дальше оставаться в неведении, сползла с кровати и вышла вслед за ним на балкон, перегнулась через перила, пытаясь понять, чем занят ее муж.　

Тут она увидела под тускло светившим фонарем прохожего, который вдруг зачем-то глянул по сторонам, нагнулся и попытался поднять что-то, ей не видимое с земли. С первой попытки это ему не удалось, и он, чуть сместившись в сторону, вновь нагнулся, будто пытался поймать видимое только ему одному насекомое. И вновь неудачно.　

Феозва присмотрелась к мужу и все поняла: привязанная к концу нитки бумажная купюра служила как бы приманкой для разглядевших ее прохожих, тогда как Дмитрий дергал за другой конец нитки, перемещая купюру чуть в сторону буквально из- под носа желающего завладеть ею человека, попытки которого со стороны выглядели очень уморительно. При каждом неловком движении незадачливого прохожего кукловод едва сдерживался, чтоб громко не рассмеяться и тем самым не обнаружить себя.　

— Как тебе не стыдно заниматься подобными детскими шалостями, — фыркнула она и протянула руку, пытаясь вырвать у него нитку.　

— Не смей, — взвизгнул он, — в том нет ничего предосудительного. Я никого не заставляю насильно гоняться за купюрой. Каждый может идти дальше своей дорогой.　

Феозва посчитала выше своего достоинства спорить с ребяческими выходками мужа и проследовала обратно, а вскоре в комнату с шумом влетел и сам Дмитрий и громко объявил:　

— Всё, конец представлению. Какой-то мальчуган оказался хитрее меня. Наступил на нитку и завладел добычей. А мне потерянную денежку ничуть и не жалко.　

— Не ожидала от тебя подобного легкомыслия, — назидательным тоном произнесла Феозва, — ложись лучше спать, быстрее образумишься…　

Обедать на другой день они отправились в ресторан, хозяином которого был выходец из России Александр Мовчанский. Там обычно собирались русские путешественники и эмигранты. Менделеев надеялся повстречаться с кем-то из своих знакомых, сетуя, что давно не слышал русскую речь.　

Как и оказалось, едва они сели за указанный им метрдотелем столик, как к ним подошел молодой человек с длинными, до плеч, волосами и дружески похлопал Дмитрия по плечу. Тот напряг память и признал в нем одного из своих однокурсников, учившегося с ним в институте на курс младше.　

— Каменский! — радостно воскликнул он и пожал протянутую ему руку. — Давно здесь? А мы вот с супругой из Лондона возвращаемся, решили заглянуть, — кивнул он в сторону Феозвы, сосредоточенно разглядывающей название непонятных блюд, обозначенных в меню.

— Да я на воды еду подлечиться и тоже решил наведаться в столицу мира, — сообщил Каменский. — Только вот слегка поиздержался здесь и второй месяц жду денег из России, а всё не шлют. Увидел тебя, думаю, может, одолжишь мне тысчонку- другую? — закатив вверх глаза выпалил он так, словно просил указать ему нужную улицу　

— Сколько? — переспросил Менделеев, думая, что Ослышался.　

— Если не тысячу, то хотя бы пятьсот, Я отдам, непременно верну, как только вернусь в Россию. Мне там должен солидную сумму по суду один из моих родственников. Ты его наверняка знаешь: Василий Лукич Мансуров. Он при нашем министре на службе состоит. Ты ведь, говорят, знаком с ним. 　

— С кем знаком? — опять переспросил Менделеев. Он понимал, Каменский явно хочет его заговорить, начав сыпать известными именами. И он, понимая это, невольно поддался его навязчивым изъяснениям и просьбам, а теперь никак не мог из них выпутаться.　

— Так ведь рассказывали, как ты к министру ходил, чтоб место себе выхлопотать. И он будто бы принял тебя и место хорошее определил.　

— Когда это было, — отмахнулся Дмитрий, — но денег таких у меня при себе нет. Я тут по поручению нахожусь и даже не за свой счет. Извини. Скажи лучше, кого здесь из наших можно найти? Ты, как погляжу, со всеми знаком.　

— Именно так, знаком. А денег в долг никто дать не желает, — сокрушенно заявил Каменский, кося глазами по сторонам. — Уж на что Тургенев богатый человек, как говорят, и тот отказал. Обещал десять рублей дать, коль из России ему пришлют, а другие никак.　

— Ты о каком Тургеневе говоришь? Неужели о писателе? Давно его встречал?　

— Как раз перед тобой. Вон он сидит возле самого окна, — показал Каменский в сторону плечистого мужчины, расположившегося в глубине зала.

— И ты с ним, говоришь, знаком?　

— Конечно, мне многие известны, и меня многие знают.　

— А может, представишь меня ему? — с робостью в голосе произнес Дмитрий.