Небо за нас (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 43

— Константин Николаевич, вы всерьез думаете, что из этой затеи выйдет прок? — осторожно поинтересовался Юшков, как только закрылась дверь за новоиспеченным капером.

— А почему бы не попробовать? — Устало улыбнулся я. — Разбавим команду нашими моряками, первый поход сделает здесь, чтобы успел замараться. А потом пусть отправляется в Средиземку. Наших там никого нет, так что шум может получиться знатный!

Пока будущий гроза Левантийской торговли занимался подготовкой к первому в своей жизни рейду, мы с нетерпением и тревогой ждали возвращения вражеской эскадры. Наши корабли совершали регулярные выходы, рассчитывая встретить разрозненные отряды противника, но день шел за днем, а англо-французский флот и не думал возвращаться. Как будто сгинул в морской пучине!

Впрочем, вскоре выяснилось, что многие корабли союзной эскадры все-таки уцелели и сосредоточены у Синопа, куда их отнесло ураганом, а бездействуют исключительно по причине отсутствия начальства.

Адмирал Дандас, как вы вероятно помните, во время бури находился на линейном корабле «Британия» и когда тот потерпел крушение, оказался вместе со всем экипажем на берегу. Вследствие чего не мог принять командование своей эскадрой.

Его младший флагман Эдмунд Лайонс попал в плен еще раньше, а теперь со всей возможной скоростью спешил в Петербург, чтобы развлечь своим появлением столичное общество. Во всяком случае, отец телеграфировал мне, что с нетерпением ожидает его прибытия.

Таким образом, остатки английской эскадры остались без командующего, а присылать нового из Лондона не торопились. Во-первых, у Первого морского лорда сэра Эдмунда Беркли не было на примете человека, которому можно было доверить столь ответственный пост. Во-вторых, сами адмиралы вовсе не горели желанием получить под свое начало изрядно потрепанную эскадру.

Оставалось передать командование союзникам или произвести кого-нибудь из уцелевших своих капитанов, но и то и другое шло в разрез с традициями королевского флота. Поэтому, британские корабли продолжали отстаиваться в бухтах Синопа и Константинополя, занимаясь исправлением повреждений. Глядя на них не стал торопиться и адмирал Брюа, заявивший, что не тронется с места без своих союзников.

Надо отметить, что разразившаяся на Черном море буря и последовавший за ним молниеносный рейд на Балаклаву, имели далеко идущие политические последствия. Сформированное летом, после отставки кабинета Абердина, правительство Пальмерстона оказалось на грани краха, и спасало пока их только то, что среди высокопоставленных вигов не оказалось никого, кто был бы готов принять на себя ответственность за стремительно ухудшающуюся ситуацию. Чего никак нельзя было сказать о представителях оппозиции, в первую очередь графе Стенли и канцлере казначейства Бенджамине Дизраэли.

Но что еще хуже, в умах некоторых британских политиков, стали появляться мысли, о необходимости прекращения этой затянувшейся войны (а заодно и связанных с ней убытков) и переключения внимания на другие регионы и в первую очередь на Китай. Поскольку не так давно вступивший на престол молодой император, начал проводить все более независимую политику, стремясь выдавить из своей страны иностранцев и ограничить их торговлю.

Дела в Париже обстояли немногим лучше. Еще недавно заявлявший о намерении лично отправится в Крым, и возглавить союзную армию Наполеон III поспешил убавить свой энтузиазм. Политики, кричавшие на всех углах, о необходимости загнать русского медведя за Уральские горы, скорейшего освобождения Польши и тому подобном вздоре, вдруг резко заткнулись и погрузились в уныние.

Хотя официальных бюллетеней еще не было, по Парижу ходили смутные слухи, что французский флот совершенно уничтожен во время бури, а потери армии столь велики, что затмили собой катастрофу на Березине. «Зачем наши храбрые солдаты снова гибнут в этой ужасной стране?» — шептались на всех углах.

Но что еще хуже, известие о гибели великого князя Николая, вызвали среди французов весьма противоречивые чувства. Пока одни откровенно злорадствовали, другие справедливо указывали, что против них воюет весь русский народ, не исключая и царских детей. Третьи же просто выразили свое сочувствие юному принцу, отдавшему жизнь при защите родины.

Глава 18

«Сан Парэй» оказался добротным крепко построенным кораблем, изначально спроектированный как чистый парусник, но еще на стапеле оснащенный паровой машиной и подъемным винтом. В результате этой модернизации британцы получили, пусть и не слишком быстроходную (под парами не более 7,5 узлов), но вполне современную и мощную боевую единицу.

Теперь же она досталась нам, причем в относительно целом виде. Во всяком случае, тщательный осмотр днища никаких повреждений не выявил. В порядке оказалась и машина ­– горизонтальная одинарного расширения мощностью согласно предварительной оценке наших инженеров около 500 номинальных сил. Оставалось лишь воспользоваться выпавшей нам удачей, вернув на столь ценный трофей снятые во время спасательных работ пушки, и назначив новый экипаж.

— Славный корабль! — сдержанно похвалил недавно вернувшийся в Севастополь Нахимов.

— Мне тоже нравится, — скупо улыбнулся я.

— Слышал, командиром Бутакова назначили?

— Вы против?

— Отчего же. Офицер дельный.

— Признаюсь, кандидатур было много, да все не то. Думал даже, Лихачева на корабли вернуть, так ведь его под Балаклавой тоже заменить некем!

— Для такого назначения надобен опыт, — с индифферентным видом покачал головой Нахимов, как и многие моряки не понимавший перехода перспективного офицера в пехоту и потому считавший его отрезанным ломтем.

— Вот оттого и Бутаков. Хотя с другой стороны, теперь даже не знаю, кому отдать «Владимир». Не привыкли наши моряки к пару. Пароходы именуют не иначе как самоварами. Да ты, наверное, и сам это знаешь.

— Точно так-с! Мне признаться и самому милее парус.

— На самом деле мне тоже. Но все дело в том, что прогресс неумолим. Хотим мы этого или нет, но это последняя война, в которой большинство кораблей были парусными.

— Неужто все станут паровыми?

— Не просто паровыми, а железными и бронированными. Пушек будут нести меньше, но мощь их возрастет до совершенно невообразимых теперь значений. Даже заряжать и наводить их будут с помощью механизмов, так что всякий военный моряк волей-неволей превратится в инженера.

— Невероятно!

— Тем не менее, это уже началось. Пароходы ты и сам видишь, броню мы уже применили на балтийских канонерках. Французы с англичанами, слышно, броненосные батареи строить начали.

— Выходит, наше время прошло?

— Нет, Павел Степанович. Проходит, это верно. Но еще не прошло. Покуда и мы, и союзники воюем тем, что у нас есть. Старыми судами, старыми пушками. И даже штуцера, нанесшие нам столько потерь и те не новинка.

— Американские у ваших аландцев получше будут.

— Пустое! Сколько их на всю армию? Три тысячи штук…. Да, если англичане с французами возьмутся всерьез, они за год всю свою армию такими вооружат!

— Вы думаете?

— Знаю! И потому любезный мой Нахимов, нельзя нам сейчас расслабляться. Сейчас, пожалуй, единственный момент, когда мы еще сможем одержать победу. Не перетерпеть, не отбиться, а именно что разгромить противника. Так им надавать, чтобы они юшкой кровавой захлебнулись! Чтобы еще хотя бы лет сорок ни одна сволочь в Европе даже помыслить о войне с нами без содрогания не могла!

— Отчего же именно сорок?

— А сколько, по-твоему, с нашествия двунадесяти язык прошло?

— И правда-с.

— Но ты, верно, по делу пришел? Говори, не стесняйся.

— Да я, собственно, о том же размышляю. Потери союзников от бури таковы, что не в каждом сражении случаются. Грех этим не воспользоваться! Иного случая ведь может и не представиться…

— Продолжай!

— Полагаю, что, если они сами к Севастополю не идут, стало быть, надо нам их сыскать, да и потолковать по-свойски!