Мальчик, Который Выжил (СИ) - Володин Григорий Григорьевич - Страница 42

— Это ненадолго, — обещаю.

Спектакль начинается. Подгоняемые воспитателями, все выходим на сцену.

Денис Миронов восседает в бассейне, откинувшись назад с важным видом. Его трон Водяного — обтянутый синим бархатом надувной круг, в котором он вальяжно развалился, раскинув руки в стороны так же широко, как обычно расхаживает по садику.

Над ним покачиваются синие и голубые воздушные шары, которые надували наши дружинники, как, впрочем, и сам «трон Водяного». Свет прожекторов заливает сцену, освещая детей.

Вокруг Дениса танцуют русалки — Катя, Настя и ещё несколько девочек. Мерцающие топики, искусственные хвосты с нашитыми блестящими чешуйками, посеребрённые браслеты. Рядом выстроились мальчики в доспехах из фольги — стража Водяного. А мы?.. Мы с Ксюней и Артёмом стоим неподалёку. Трое резиновых монстров. Наши лица спрятаны под плотными масками. Только у нас.

Я чувствую взгляд, поднимаю глаза в зал. О, знакомые лица. В первых рядах в центре сидят князь Глеб Миронов, княжна Матрёна Степановна Ильина и ещё несколько важных шишек. Я их знаю. Видел их родовые древа в библиотеке — на всякий случай, запомнил целые ветки титулов, предков и брачных союзов. Потом мама показывала их фотографии из соцсетей, рассказывала, кто с кем дружит, кто кого терпеть не может. Занятно было.

Мама тоже здесь. Сидит в первых рядах, спина ровная, лицо неподвижное, спокойное. Она умеет держать себя на людях, но я вижу — ее недовольство спрятано. Глубоко. Но спрятано. Ну что ж. Сейчас момент мести.

Подняв глаза к потолку, я нахожу цель. Сосредотачиваюсь.

ВЗРЫВ.

Первый воздушный шар. Бах. Второй. Бах. Третий. Четвёртый… Шестой. Бах. Бах… Бах. Десятый. Бах. Один за другим, с глухими хлопками разрываются воздушные шары. Под конец с оглушительным хлопком лопается надувной круг под задницей Дениса.

Удивлённый ропот пробегает по рядам зрителей — что происходит? Дети задирают головы вверх, их глаза расширяются, когда сверху сыплется что-то лёгкое, почти невидимое.

Рентгеновский порошок. Перемешанный с кукурузным крахмалом.

Он оседает на головах детей, попадает на кожу, на волосы, на одежду. Кто-то пытается смахнуть, кто-то просто смотрит, моргая от непонимания. Многие пялятся друг на друга.

Кожа детей становится прозрачной, будто кто-то стёр верхний слой. Лица исчезают, превращаясь в розовые черепа, увитые тёмно-красными кровеносными сосудами. Живые анатомические иллюстрации, словно они только что сошли со страниц учебника по медицине.

Дети смотрят друг на друга. Мгновение — тишина. А потом все разом визжат. Крики. Паника. Кто-то мечется по сцене, натыкаясь на декорации, падает и катится. Кто-то, увидев жуткое лицо соседа, с истошным воплем отталкивает его. Кто-то просто застывает, глаза расширены, руки дрожат, рот открыт, но он даже не может закричать. А вот Денис еще как может. Барахтаясь в остатках лопнувшего бассейна, он визжит не тише Кати.

А мы трое — Ксюня, Артём и я — стоим спокойно. Мы единственные, кто остался нормальными.

Потому что у нас маски. Под порошком они стали прозрачными, и теперь наши настоящие лица видны всем зрителям. А ещё все видят ожерелье на Ксюне. Я не соврал ей перед выходом на сцену. Теперь каждый может оценить, какая она красивая. Сейчас она даже красивее Кати. Намного. У Кати и лица-то нет.

Рентгеновского порошка из маминой лаборатории я взял немного, но усилил катализирующим составом, затем размешал с крахмалом и незаметно засыпал в воздушные шарики, прежде чем их надули дружинники. Вот так всё просто. А дальше начался алхимический процесс. Жидкий катализатор растворил порошок, пропитал крахмал и наделил его новыми свойствами. Я хоть и не Алхимик, но азы знаю.

В этой толпе живых мертвецов-карапузов только трое выглядят людьми — я, Ксюня и Артём. А остальные носятся по сцене, крича, всхлипывая, размахивая руками. Как ожившее детское кладбище.

Я ржу. Сначала тихо. Потом громче. Я ржу так, что мой смех заглушает даже их крики. Ржу в голос, с чистой, искренней радостью.

Зрители в шоке. Взрослые в ужасе смотрят на сцену, пытаясь понять — это ещё спектакль или уже кошмар наяву. Директриса белеет, сжимает подлокотники кресла так, что костяшки пальцев бледнеют. А Матрёна Ильина медленно поворачивает голову в её сторону.

А я продолжаю ржать. Громко. От души. Заразительно.

Моё лицо — единственное живое ржущее лицо среди анатомического маскарада. И все это видят. Весь зал. Вся публика. Князь Миронов. Княжна Ильина. Директриса. Дети. Взрослые.

Все видят, как я стою среди визжащих красных черепов, заливаясь смехом.

Я же говорил маме, что моё лицо обязательно увидят на сцене.

И вот оно. Чистое. Открытое. Радостное. Сияющее в свете прожекторов.

Я исполнил обещание. Я Разрушитель. И я пошатнул систему.

«Юные нобили», Рязань

Директриса сидела напротив княгини Ирины Дмитриевны, дрожащими руками сжимая подол юбки под столом. В кабинете царила гнетущая тишина, казалось, даже воздух стал тяжелее, давя на плечи. Кожаная обивка кресла неприятно липла к спине, а холодный пот стекал по шее.

Княгиня Опаснова смотрела на неё ледяным взглядом, без малейшей эмоции, без тени раздражения — просто смотрела, как змея на кролика.

— Ваша Светлость… — наконец выдавила из себя директриса, собрав все остатки храбрости. Голос слабый, ломкий, будто уже заранее знала, что её слова не спасут ситуацию. — Вы понимаете, что ваш сын позволил себе слишком много? Его выходка никуда не годится!

Холодный, отточенный голос княгини прервал ее безжалостно:

— Может, если бы вы были к нему справедливы и дали ему костюм в соответствии с его титулом, он бы отнёсся к вашему спектаклю более милосердно?

Директриса вжалась в кресло, ощущая, как ногти впиваются кожу сквозь юбку.

— Ваша Светлость, при выделении костюмов произошла ошибка…

Княгиня даже не моргнула.

— Ошибка? Ваша? Или чья-то ещё? И почему я ещё не слышала об увольнении тех, кто её допустил?

Директриса почувствовала, как волна жара накрыла её лицо, но пальцы оставались ледяными.

— Ваша Светлость…

Она запнулась, не зная, что сказать.

Княгиня слегка наклонилась вперёд. Не угрожающе, не возмущенно, но этого движения хватило, чтобы у директрисы пересохло во рту.

— Я могла бы забрать своего сына из вашего заведения прямо сейчас.

Директриса подалась вперёд, глаза вспыхнули паникой.

— Нет, княгиня! — вырвалось у неё слишком резко. Если княжич Опаснов покинет садик, княжна Матрёна Ильина ей этого не простит.

Княгиня не обратила внимания на ее панику.

— Верно, вы так легко не отделаетесь. Я жду увольнения виновных в течение недели. Иначе я приму меры.

Директриса почувствовала, как ледяной ужас сковал ей грудь.

Княгиня встала, давая понять, что разговор закончен.

— И тогда пеняйте на себя.

Директриса сглотнула, чувствуя, как дрожат руки, как затекают пальцы, сжавшиеся в кулаки.

Она не могла сказать ни слова. Ведь только что прошла по самому краю.

Сразу после беседы с княгиней Опасновой директриса получила сообщение от княжны Матрёны. Ильина просила приехать. Отказать важной особе директриса не могла, а потому через час уже сидела напротив Ильиной, снова нервно сжимая руки под столом.

Княжна, в отличие от неё, выглядела совершенно спокойной. Сидела, безмятежно потягивая чай из тонкой фарфоровой чашки, словно разговор с перепуганной директрисой был для неё просто приятным фоном к вечернему чаепитию.

— Как прошел ваш разговор с княгиней Опасновой? — наконец спросила Матрена Степановна.

— Ирина Дмитриевна хочет увольнений. — Директриса выдавила эти слова с тяжёлым вздохом, надеясь, что княжна найдёт выход.

К ее удивлению, Матрёна Степановна понимающе кивнула.

— Логичное требование. Вы ущемили её сына.

Директриса поджала губы.

— Значит, увольнений не избежать…