Мальчик, Который Выжил (СИ) - Володин Григорий Григорьевич - Страница 17

«Ну наглая!» — подумал я, а потом недолго думая хлопнул её по морде.

Змейка застыла. Её движения прекратились так резко, будто она задумалась. Каменные чешуйки слегка дрогнули, и в её взгляде, казалось, появилась смесь недоумения и… оскорблённого достоинства.

— Ну что, не ожидала? — сказал я мысленно, глядя ей прямо в глаза.

Мама начала смеяться, наблюдая за нашей странным знакомством.

— Славик, как ты грубо её, — произнесла она сквозь смех, вытирая выступившие от веселья слёзы. — Она не привыкла же к такому обращению.

Я лишь поднял бровь и хмыкнул. Ну, что поделать, это у меня привычка — показывать всем их место.

Гера отползла в сторону, и мы на время о ней забыли. Мама увлечённо показывала мне разные алхимические штуки: порошок-катализатор, согревающие камни, стабилизирующие кристаллы и флаконы с застывшими в них зельями, которые при нагреве восстанавливали жидкую форму. Были там и концентраты зелий в крошечных капсулах, которые можно было добавить в воду, и они тут же превращались в готовый спортпит для роста ядра. В кашку мне уже его добавляют, как сказала мама.

Мне было интересно — такие вещи явно могут пригодиться в разрушении.

Но вдруг раздаётся тихое шипение.

Ну надоедливая же змеюка!

Мы с мамой одновременно оборачиваемся. Мама замирает, её глаза расширяются от удивления.

— Ого, Слава! — восхищённо восклицает она. — Так ты ей понравился!

Может, и так, но умом Гера явно не блещет. Если бы она была хоть чуточку сообразительнее, то притащила бы мне не дохлую мышь, зажатую в зубах, а хороший говяжий стейк со средней прожаркой.

Силт-фьорда тебе в глотку! Сто лет мяса не ел! Всё каша да каша!

Вообще, Гера какая-то мазохистка. Я её по башке стукнул, а она теперь смотрит на меня влюблёнными глазами и ещё мышь предлагает.

Что с тобой, гадюка?

Вздыхаю и протягиваю руку к ней, смирившись:

— Ма-ма, дяй…

Может, змеюка и не блещет умом, но одно я знал точно — отказываться от подарка эхозверя нельзя. Это азы дрессировки. А то ещё с горя уползёт в угол, скиснет и издохнет.

Мама понимающе кивает:

— Ты прав, Славик, нельзя её обижать.

Она берёт целлофановый пакетик, ловко натягивает его на руку и с абсолютно невозмутимым видом забирает мышь у Геры.

Змеюка тут же довольна: её подарок приняли! С чувством выполненного долга она плавно уползает, исчезая в тени.

Мама, убедившись, что её любимица больше не смотрит, без лишних раздумий швыряет мышь в мусорное ведро и закрывает крышку. Ну и правильно. Я, конечно, соскучился по мясу, но не настолько.

После экскурсии меня вернули в детскую. Ксюня сидела на коврике, что-то лепетала себе под нос, играясь с куклой. Я улёгся рядом, лениво лопая пузырьки — тренировка всегда на первом месте, — но мысли всё время возвращались к увиденному. Эти ряды склянок, пузырьков и колб…

Хель меня дери! А ведь мама права — я же Алхимик, ну, частично. У моего ядра ведь изначально структура Алхимии, это потом я ее под себя перековал. Получается, я могу что-то создавать? Алхимить, так сказать?

«Прикольно если так!» — подумал я и тут же ухмыльнулся.

«Ладно, с алхимией подожду. Пока лучше потренируюсь разрушать замки. Это и проще, и веселее».

Вскоре после пятого замка из коридора начинают доноситься голоса. Мама говорит с Матвеем, и её голос звучит растерянно, почти возмущённо:

— И вы хотите, чтобы мой сын жил рядом с этим? Мало ему мечей!

Глухой, спокойный бас Матвея, с оттенком лёгкой иронии, раздаётся в ответ:

— Это пенопластовые мечи, Ваша Светлость. А медитировать с подобным себе очень полезно.

— С подобным себе⁈ — голос мамы становится резче, в нём слышится нотка негодования. — Мой сын не подобен этому чудовищу!

Матвей делает паузу, видимо, подбирая слова. Затем говорит твёрдо, с подчёркнутой учтивостью:

— Конечно, нет, Ваша Светлость. Простите за не совсем корректное выражение. Я имел в виду другое. Атрибутика у них одна и та же. Если он Разрушитель, то, как и вы с Герой, он найдёт с ним общий язык.

— Гера — зверь Алхимии. Она мирная. У этого существа же в природе заложено разрушать!

— Как и у вашего сына, — коротко замечает Матвей.

И, видимо, попадает не в бровь, а в глаз. Потому что после этих слов в коридоре воцаряется напряжённая тишина, словно мама взвешивает свои аргументы и решения. Я слышу едва уловимый вздох мамы, а затем звук шагов. Похоже, она уступила бородачу.

Вскоре становится ясно, что Матвей добился своего. Через несколько минут он появляется в дверях моей комнаты с серьёзным выражением лица и небольшой клеткой в руках.

Следом за воеводой в комнату входит мама. Её лицо сохраняет внешнее аристократичное спокойствие, но во взгляде читается волнение. Она задерживается у порога и задаёт вопрос:

— Он точно не опасен?

Матвей поворачивается к ней, его голос звучит уверенно, без малейшего колебания:

— Конечно! Ирина Дмитриевна, я ручаюсь, что это пойдёт во благо княжичу.

А сам княжич — то есть я — уже весь извожусь от нетерпения. Тяну шею, пытаясь разглядеть, что там скрывается. Ну же, давай уже, покажи!

Я чувствую Атрибутику Разрушения! Дай его мне! Дай!

— Вячеслав Светозарович, — просто и без обиняков говорит Матвей, ставя клетку на пол. — Это твой фамильяр.

С этими словами он ловко щёлкает замком, и дверца клетки с лёгким скрипом открывается, приглашая неизвестное существо выйти наружу.

Мы с Ксюней оба заглядываем внутрь.

— Об-ба-на! — одновременно выдаем.

Из клетки выскакивает… паук размером с мой кулак.

Но не простой паук. На первый взгляд — это булыжник на металлических ножках. Его каменное тело, словно выточенное из обсидиана, покрыто странными древними иероглифами. Я приглядываюсь и замечаю на поверхности камня вырезанную морду Анубиса. Вместо глаз у эхопаука сверкают два мелких обсидиановых камня.

— Его привезли из Египта, — объясняет Матвей, явно довольный своей находкой.

Оу-у-у. Теперь всё ясно. Египетские руины. Тамошние пирамиды нередко становятся очагами Разрушения. Но не только моей Атрибутики. Также еще и Некрос, конечно, частенько обосновывается там.

Вообще, Некрос-Смерть и Разрушение постоянно ведут борьбу за древние усыпальницы. Если склепы достаются Некросу, то из глубин вылезает нежить: ожившие мумии, личи и прочая нежить, обвешанная проклятиями. А если территория попадает под влияние Разрушения, то руины сами становятся материалом для создания эхозверей. Эти создания несут в себе фрагменты погибшей цивилизации: её силу, её трагедию и её забытые тайны.

Каждый из этих процессов оставляет свой уникальный след. Некрос воскрешает мёртвых, а Разрушение превращает сами руины в живую, грозную память о том, что некогда существовало.

Я смотрю на паука и произношу дружелюбно:

— Пук! Ай-да сю-да!

Обтёсанный булыжник на металлических ножках замер, будто обдумывая мою команду. Пришлось поманить его лёгкой волной Разрушения, и только тогда он двинулся с места. Его шаги были осторожными, почти неуверенными, но всё же он двигался в мою сторону.

«Ну-ка, посмотрим на твою походку»— думаю я, пристально наблюдая за носителем моей Атрибутики.

Паук приближается медленно, словно изучает обстановку. Его тонкие металлические ножки издают лёгкий, едва слышный звон, касаясь пола. В его движениях читается неуклюжесть, свойственная тем, кто только начал осваивать свои возможности. Маленький эхозверь, почти новорожденный. Прямо как я.

Хотя назвать его просто пауком — это было бы оскорблением.

Радостно машу рукой и, не сдержав любопытства, протягиваю руки, чтобы взять фамильяра. Но едва мои пальцы касаются его, я понимаю, что руки-то у меня еще неловкие и слабые. А булыжник оказывается на удивление тяжёлым. Стараясь удержать его, я неловко переступаю с ноги на ногу, но паук всё равно выскальзывает и глухо шмякается на пол.

— Ах мляха… Изфини! — удрученно выдыхаю я, приседая рядом.