Змея - Дагерман Стиг - Страница 34

Девушка в перчатках поняла, что это ее шанс закрыть дверь у друзей перед носом, и радостно закивала, как молодая лошадка, закусившая удила, а вторая, которая была готовенькая, тоже согласилась, хоть и без особой охоты.

Старушка с кукольным личиком повернулась и зашаркала по коридору. Девушки устремились за ней, стараясь не отставать. Парни, справившись с разочарованием, пошли следом, но перед уходом Балагур наклонился к бра и дернул за веревочку так сильно, что та осталась у него в руках. Засунув ее в карман, он на какое-то время испытал облегчение.

Коридор резко свернул и вывел гостей в комнату с эркером. На стенах были зеленые обои с рисунком, напоминавшим лунный пейзаж. По обе стороны от входа висели многочисленные натюрморты — настоящее кладбище натюрмортов. Отсортированы они были с толком: слева висели южные фрукты и садовые плоды, а справа — рыба, ярко-красные раки, омары с огромными клешнями и выглядевшие слегка просроченными креветки.

Патлатый немного оправился от бунта на корабле и решил выпустить пар, чтобы не взорваться. Махнув рукой на стены, он громко и отчетливо произнес: старик-то ваш, видать, рыбой да овощами торгует. Девушка в перчатках обернулась и неодобрительно посмотрела на него вытаращенными глазами, а ее подруга оставила после себя узкую полоску смеха.

Зеленый коридор заканчивался квадратным залом, странно походившим на охотничий домик и в то же время на приемную дантиста. На стене красовались сурово скрещенные штыки — словно кости, только черепа между ними не хватало. Наверху, под самым потолком, висели два старомодных охотничьих ружья на широких кожаных ремешках.

Вдруг этот старик и правда майор, устало подумал Балагур, глядя на ружья. Его слегка шатало, а шляпа стала ужасающе маленькой и давила на виски. На плетеном стульчике сидела толстая белая собачонка с навостренными ушами. Старушка щелкнула пальцами, звук был словно на сухую ветку наступили, и собачонка тут же скатилась на пол, словно пушистый шар для боулинга. Скрипнув, распахнулась огромных размеров дверь цвета слоновой кости, недвусмысленно намекавшая на бренность земного существования. Собачонка, изо всех сил виляя хвостом, вбежала в комнату, а старушка посеменила за ней, словно крыска, скрывшись в огромном дверном проеме, который на поверку оказался отдельной маленькой комнатой с люстрой. Со стены на входящего непроницаемыми глазами, похожими на горошинки перца, смотрела лосиная голова. Рядом висело зеркало из дешевого стекла, но в массивной старинной раме, старинней самой старины. Зеркало было огромных размеров, и если смотреть на свое отражение, можно было представить себя персонажем портрета XVIII века. Если посмотреться в такое зеркало с нечистой совестью, то совесть наверняка заглянет через твое плечо, стремясь тоже оказаться на портрете.

Отражение сразу же заворожило Балагура. Ему показалось, что зеркало — своего рода пункт досмотра, который нужно пройти, чтобы быть допущенным в следующую комнату. Он дошел до той стадии, когда любые безумные желания казались совершенно нормальными и не воспринимались на интеллектуальном уровне всерьез. Поэтому он встал перед зеркалом и очень удивился тому, что увидел в нем, — вообще не узнал себя. Это, наверно, досмотрщик, подумал он, и принялся рыться в памяти в поисках личного номера. Но пока он искал, человек в зеркале постепенно начинал казаться ему все более и более знакомым, будто запотевшее окно кто-то протер.

Первая реакция оказалась крайне болезненной: твою ж мать, это что, я?! В страхе и растерянности он разглядывал огромный бугристый подбородок с синеватыми тенями. Потом его охватило отвращение, и ему захотелось разбить зеркало к чертовой матери, но рама внушала ему такое уважение, что он сдержался. Затуманенный взгляд подчеркивал покрасневшие, воспаленные скулы, и в конце концов ему стало казаться, что это огромные пятна варенья. К горлу подступили рыдания, он вдруг заикал и упал почти на метр в колодец жалости к себе. Хотелось развернуться, сбежать по лестнице, вылететь в ночь и бежать, бежать куда глаза глядят, желательно в какой-нибудь дремучий лес — вот как он себя чувствовал в этот момент.

Тут он решил пролистать скучную книгу доступных ему настроений и вдруг услышал фортепьяно — звуки пили тишину большими глотками, доносясь из-за тяжелой драпировки с золотистыми шнурами, за которой только что исчезла вся компания. Его обуяло чувство долга, придавив макушку тяжелой плитой. Черт побери, не могу ж я стоять тут столбом, раз уж люди меня пригласили, подумал он и почувствовал себя очень ответственным человеком.

Раскланявшись с собственным отражением, он начал искать вход в широкой драпировке и вскоре оказался в огромной комнате, напоминавшей небольшую площадь, на которой, правда, разрешили парковаться автомобилям. Всю поверхность пола занимали столы, по крайней мере, Балагуру так показалось. Столы и столики, из ореха, дуба и мореной березы, столы всех возможных предназначений: для еды, для питья, для игры в шахматы, для игры в бридж, для шитья, для граммофона или цветочных композиций, и даже с резными полированными свинками по краям — наверное, для мясника-факира.

Там, где не было столов, стояли стулья, а там, где не было столов и стульев, стояло фортепьяно. В центре мебельной мозаики оно алчно открывало рот, обнажая пожелтевшие лошадиные зубы. За фортепьяно сидела девушка, которой не хватало чувства стиля. Сзади на ее платье был треугольный вырез, и рука Патлатого словно невзначай то и дело оказывалась у нее на спине. Под ее пальцами лесенками бегали ноты, иногда наступая друг другу на пятки и подвывая.

В другом конце комнаты каким-то чудом примостились трое человек: девушка в перчатках, бодрая старушка-куколка и толстяк в домашнем халате, с багровым затылком и блестящей лысиной — видимо, торговец. Троица играла в карамболь. Старушка, явно игравшая лучше всех, защищала сразу две стороны и семенила вокруг стола, постоянно что-то щебеча. Торговец и девушка в перчатках сидели друг напротив друга, и когда был не их ход, торговец игриво тыкал девушку в грудь кием. Вот, значится, оно как, подумал Балагур. В голове у него прояснилось, и он ощутил торжество превосходства, которое легко появляется у человека, пришедшего на вечеринку позже остальных, когда все уже успели поднабраться.

Взгляд на некоторое время задержался на стенах. Картины жались друг к другу, как люди в общественной бане в очереди в душевую. Владелец художественного собрания особым вкусом не отличался, но зато подходил к вопросу методично: к примеру, все пейзажи с водопадами были собраны в одном месте, и если бы не рамы, слились бы в один горный поток. Чертовски жаль, подумал Балагур в приступе мизантропии из-за того, что его появления никто не заметил.

Рядом на стене висела целая коллекция рассветов с соснами, елями, шхерами или цветущими лугами — между самым ранним и самым поздним разница была не более чем в пятнадцать минут. Завершалось собрание скоплением крестьянских домов: перед одними стояли быки с кольцами в носах, перед другими — хорошо одетые и высморканные детишки играли с милыми телятами.

На одной из картин столпилось как минимум пять телят, что было серьезным художественным преувеличением, учитывая размеры изображенного на шедевре коровника. Наверное, парочку взяли напрокат у соседей, чтобы не злить художника, подумал Балагур, зевая.

И тут он увидел ее. Взгляд свалился с картины с телятами и упал прямо на девушку. Она тихо сидела в темном углу за небольшим хлипким столиком и почти сливалась со спинкой стула. Перед ней стояла большая бутылка минеральной воды и бокал с пузырьками. Девушка была погружена в вязание, спицы порхали в воздухе, словно лучики света, взгляд был устремлен на бутылку.

Казалось, что она одна в целом мире, что она живет на этом стуле за этим столиком с бутылкой минеральной воды. Балагуру вдруг стало ее жаль, ведь она совсем одна, хотя на самом деле жалел он исключительно себя. Перелистывая книгу состояний, он дошел до той страницы, когда все вещи вокруг показались ему просто аккомпаниаторами, с которыми у него была почти что телепатическая связь. И во всем мире один он был настолько жалок и одинок.