Змея - Дагерман Стиг - Страница 30

Процесс деморализации также включает в себя отношение к карточным играм, мошенничеству и супружеской верности. Если у нас и были какие интересы на гражданке, тут они куда-то пропадают, и мы перестаем вообще чем-либо интересоваться, кроме изобретения новых уловок, чтобы не подметать коридоры, новых игр, чтобы убить время, и новых способов занять у кого-нибудь деньжишек. Единственное, что не подвергается деморализации, — товарищество. Напротив, никому не сочувствуешь так искренне, как человеку, вместе с которым врешь и изворачиваешься, вместе с которым тебя поймали на горячем и наказывают, вместе с которым на тебя орут и ведут на гауптвахту.

Такое длинное отступление необходимо, чтобы стало понятно, в какое отчаяние мы впали тем утром, когда нам сообщили новость. Мы и раньше-то были слегка в отчаянии от всего этого недосыпа, нам много не надо было, чтобы рухнуть в бездну с головой. В общем, стоим мы в две шеренги, перекличка почти закончилась, и тут по коридору стучит сапогами дневальный. Мы все ввосьмером тут же поняли, что он по нашу душу, и не ошиблись. Дневальный у нас был сержант, неопределенного возраста с виду. Его, если честно, даже жалко было, потому что он был из тех, кто считал, что в Швеции — кастовая система, прям как в Индии, и что военная каста — считай, что махараджи, или как они там у них называются.

Короче говоря, он орет «смирно», как будто нас тут целый полк, а не каких-то жалких двадцать человек, показывает, чтоб мы шли в казарму, ну а остальные ухмыляются нам вслед и шуточки отпускают, понятное дело. Вот тут-то у нас и случился шок. Мы-то ожидали строгой выволочки при всех за то, что болтаем по ночам, поэтому даже ухом не повели, когда он на нас стал орать. А вот когда он сообщил, что перетащит свою койку к нам в роту и будет спать с нами в одной комнате, пока мы не научимся держать язык за зубами, — вот тут-то мы вздрогнули, и до нас медленно дошло, что нас ждет долгая бессонная ночь. Долгая ночь наедине с тишиной и этим слабым, липким запахом ужаса, сочащимся из щелей в полу.

Мы впали в отчаяние, стали сходить с ума, хотя, конечно, не сразу. В течение дня мы постепенно приходили в бешенство, и к середине дня — а то была среда и нам было положено увольнение — мы уже стали опасными. Все нормальные люди становятся опасными, когда у них в жизни случается что-то вроде того, что стряслось с нами. Страх проник в каждую нашу клетку и овладел нами, а никого опасней, чем охваченный страхом человек, не бывает на этом свете, истинно вам говорю.

В тот день мы работали как обычно — ну то есть работой мы это давно перестали называть. После построения мы надели так называемые «столовские рубашки», похожие на мешки из-под муки, только поменьше — в других в государственные столовые вход воспрещен. Обычай напяливать на себя такие рубашки прижился и в военной среде. Потом всей толпой пошли через двор к столовой, и Гидеон тоже с нами, мы и думать забыли о том, что ему устроили. Говорили, как всегда по утрам, мало, но настроение было так себе — вот об этом-то мы и молчали. Молча поднялись по лестнице, потопали по каменному полу через огромную столовую с мрачными стенами, серыми колоннами и длинными рядами столов со скамейками, которые выглядели так, будто заблудились в этом огромном пустом зале. Вдоль одной стены шла длинная загородка вроде тех, что ставят на аварийных пешеходных переходах, а за ней извивалась длинная очередь к раздаче, похожая на серую змею, потому что все были одеты в одинаковые серые рубахи. У загородки стоял капрал и отрывал купоны с карточек, которые ему протягивали стоявшие в очереди. Этот капрал должен был следить, чтобы все были в рубахах и аккуратно причесаны, ведь иначе вся военная машина рухнет. А еще это важно потому, что в похлебке не положено находить ничьих волос, кроме поварских.

Мы выстроились в очередь справа за ограждением, и тут случается такое, что в другой день произойти попросту бы не могло. Начальник столовой, с серебряным жетоном на груди, в котором отражался его толстый подбородок, вдруг как заорет: эй ты там! А ну-ка, приведи свою башку в порядок, есть он в таком виде собрался!

Это он Патлатому кричит — тот стоит в очереди последним, и мы оборачиваемся и поглядываем на него, ждем, что он ответит. Усмешка сходит с его лица, он весь багровеет, расталкивает народ и, проходя мимо капрала, огрызается: да мне плевать!

Отражение подбородка в жетоне на груди капрала багровеет, он разворачивается на каблуке, дает знак стоящему у окна столовскому унтер-офицеру, который орлиным взглядом озирает разворачивающиеся на поднадзорном ему поле действия. Заметив поднятый кулак капрала, он пулей срывается с места, золотистый жетон позвякивает на поводке.

Мы встревоженно поглядываем на Патлатого, но тот подмигивает нам — спокойно, мол. Этот человек, громогласно обратился капрал к своему подручному, уклоняется от выполнения приказа. Отказывается выйти и привести в порядок волосы. Сержант отодвигает капрала в сторону, перегибается через заграждение и строго так смотрит на Патлатого. Тот сначала занервничал, уголки глаз в отчаянии задергались, но потом взял себя в руки, опустил глаза в пол, выдохнул, а потом снова взглянул на капрала, смущенно так: ой, я, наверное, не расслышал. Мне послышалось, он сказал, что у меня форма не та, а форма у меня та, я в ней с самого начала службы хожу.

Сержант не промах, не поверил ему. Это видно по глазным яблокам, которые застыли будто приклеенные. И тут случается такое, что могло произойти только сегодня или в день вроде этого: Джокер перепрыгивает через заграждение, подходит к сержанту, щелкает каблуками и рапортует: все так, господин сержант, я тоже так услышал. А мы тем временем подходим к раздаче, берем себе по глубокой тарелке и по ложке, а потом движемся вдоль прилавка, как по конвейерной ленте. На кухне работают девчонки посимпатичнее и не очень, с красными от кухонного жара лицами. Умело орудуют поварешками и шлепают кашу с вареньем нам в тарелки — в меткости им не откажешь, всегда попадают. Конвейер неумолимо движется вперед. В конце раздачи нас ожидает кружка с молоком — она напоминает белую башню, которая переживет еще много шведских армий благодаря своей прочности.

Дойдя до конца раздачи, мы стараемся не терять равновесие и с подносами в руках маневрируем между чавкающими едоками в серых рубашках, жующими серую кашу из серых тарелок за длинными серыми столами, стоящими на сером бетонном полу. Завтрак в шведской части — самая серая штука на свете.

Вообще-то, обычно с чувством локтя и сплоченностью у нас беда. Это только поначалу хочется, чтобы напротив тебя над тарелкой с кашей виднелось знакомое, пусть и совершенно несимпатичное и уж точно не приятное и не доброжелательное лицо, а не совсем чужой человек. Но случившееся с нами метлой заметает всех на один совок, связывает одной цепью. Мы чувствуем, как цепь давит нам на плечи и на спину. Твою мать, цедит Сёренсон сквозь зубы, он доиграется.

Но все закончилось. Патлатый сходил и причесался, так что они с Джокером с подносами в руках уже скользят по конвейеру. Со двора доносится конское ржание и топот копыт, словно барабанными палочками по брусчатке. Южный ветер задувает в окно, принося с собой кисловатый аромат компоста, от которого щекочет в носу. Так-то у нас тут обычно стоит мертвая тишина, только ложки звенят по мискам, что твой мусороперерабатывающий завод. Мы сидим за длинным серым столом, как галерные рабы на веслах. Они, кстати, тоже ели свою кашу прямо в кандалах на галерах, как-то сказал за обедом Писарь. Вечно он так: умудряется запихнуть все, что с нами происходит, в какие-нибудь сравнения и метафоры и этим отличается от всех нас — нам-то не надо знать, как что-то выглядит со стороны, чтоб понимать друг друга. Помнится, Эдмунд, который тоже умеет красиво завернуть и любит изъясняться длинными предложениями, как-то вечером, задолго до того, как все началось, до того, как запахло страхом, сказал, что такой человек, как Писарь, даже если просто огнетушитель на стене увидит, скажет, что он там висит как резервуар с тушью. А если увидит резервуар с тушью в ящике письменного стола, то не сможет не сравнить его с огнетушителем. Но что ж с ним будет, если ему придется употребить «огнетушитель» и «резервуар с тушью» в одном предложении? Что ж ему делать, чтобы их не перепутать? Чтоб пожарные не начали поливать огонь тушью, а художники не принялись рисовать углекислотой?