Змея - Дагерман Стиг - Страница 21

Он ложится на спину, курит и смотрит на луну, слушает ее рассказ, а потом говорит: да тебе, наверно, просто приснилось! Говорит не чтобы утешить ее или подбодрить. Ему кажется, что он произносит эти слова, чтобы забыть о колодце. Ему кажется, что раз то, что случилось с ней, — просто сон, значит, и то, что случилось с ним, тоже может оказаться просто сном, — так действует удобный закон подобия. И он убеждает себя в том, что есть еще один запасной выход: наверняка они услышали ее крики и вытащили оттуда, а от пары часов в колодце еще никто не умирал.

Поэтому он и говорит, что ей все приснилось, но она ему не верит, просто лежит на животе и вглядывается в вересковый лес. Но чем больше она убеждается в том, что все это правда, тем более соблазнительными кажутся его уговоры. Он говорит ей, что, когда лежишь пьяный и спишь в саду, чего только не приснится, и даже рассказывает ей длинную историю про Нашего-Улле, который проснулся как-то поутру и решил, что убил кого-то из собутыльников. Рядом стоит бутылка, горлышко в крови. Голова раскалывается, он ходит по комнате и ищет труп. Переворачивает вверх дном кладовку, лезет под кровать, заглядывает за печку. И наконец понимает, что наверняка спрятал труп в подвале, чтобы скрыть следы убийства, и на дрожащих ногах спускается по лестнице. Ему кажется, что на перилах видны пятна засохшей крови, его выворачивает наизнанку, как и положено в утро понедельника. Внизу лестницы он сталкивается с женой сторожа, и ему кажется, что она как-то странно на него смотрит и отходит подальше, лишь бы не стоять рядом. И вот он заходит в подвал, идет все медленнее и медленнее, думая о том, какое ужасное зрелище его там ожидает. Едва спустившись, видит лежащее у входа тело и едва сдерживается, чтобы не выругаться вслух, коря себя за неосторожность — как же можно было бросить тело вот так, где его тут же найдут! Поднимает товарища, подхватывает под мышки и оттаскивает в дальний угол подвала. Но товарищ вдруг оживает и начинает ругаться на Нашего-Улле, мол, зачем он будит его посреди ночи, размахивает кулаками, и тут Наш-Улле видит, что у товарища ссадина на ладони, и тут же вспоминает, что во время мальчишника тот порезался о консервную банку. А товарищ тем временем жалуется, что хозяйка выгнала его из квартиры, но вспомнил он об этом, только когда спустился вниз, чтобы идти домой, а подняться наверх не смог, поскольку был мертвецки пьян, и друзья помогли ему забраться в подвал.

Он рассказывает все это, а она начинает мерзнуть так, что зубы стучат, и кладет голову ему на грудь, чтобы согреться. Луна уплывает с неба, оставляя после себя дырочку, которая быстро затягивается светлыми облаками. Теперь они лежат в маленькой полупрозрачной бутылочке из-под лекарств. Она знает, что это правда, но все равно начинает мучительную игру с коробочками, пытаясь спрятать зверька подальше. Может, все-таки есть какой-то способ, думает она, а вереск колется, и кусочек неба, который она видит через петлицу в его куртке, постепенно светлеет.

Послушай, говорит она, отстраняясь и хватая губами сигарету из его пальцев, а давай пойдем туда и посмотрим? Куда — туда, рассеянно спрашивает он, переворачивая ее на спину. Огонек сигареты отбрасывает танцующие тени на уголки ее глаз, и глаза немного поблескивают, отражая свет красного маяка. Давай сделаем, как он? Кто — он, спрашивает Билл и садится на нее сверху, словно оседлав. Ну, этот парень, про которого ты рассказывал, вдруг и тут так же получится, говорит она и пытается встать, но он плотно вжимает ее в вереск своими сильными руками.

Потом ложится с ней рядом, но она высвобождается из его хватки и встает на ноги. Голова кружится, глубоко внутри на клетке поблескивает висячий замок из нержавеющей стали, а внутри клетки бьется маленький зверек, которому никак не выбраться из заточения. От принятого решения ее переполняет совершенно безумная радость. Это же так просто, думает она, нужно просто пойти туда и посмотреть. Как просто, как невероятно просто!

Пойдешь со мной, спрашивает она, заправляя волосы за уши. Билл поджигает веточку вереска, она горит тихо и с достоинством, словно свеча перед рассветом. Потом прикуривает от веточки и задувает огонек. Он встает и идет рядом с ней по серой предрассветной мгле, которая изгоняет тепло, дремавшее между кочек.

Они идут всю ночь, и он ни разу не спрашивает ее, откуда она знает, где именно это произошло, и она тоже не задает себе такого вопроса. Он думает о запасном выходе: если с ней на самом деле ничего не произошло, то, может, и со мной тоже? Какое-то время после восхода солнца они идут по узкой полоске лиственного леса, и вдруг перед ними оказывается широкая канава, с аппетитом вгрызающаяся в поле овса. По полю как будто прошелся ветерок и взъерошил его, но через некоторое время они понимают, что пока солнце мало на что способно.

Перемахнув через канаву, они не могут решить, куда идти, и тут она видит за лугами красный домик, сияющий, как земляничная поляна. В глазах застекленной веранды ощущается легкое дыхание солнца — веранда словно жмурится, глядя на светило. Над домиком висит труба, по которой земляным червяком извивается черная трещина. Где-то скрипит дверь, полусонный человек идет по блестящей росе и заходит обратно в дом.

Память растерянно шарит рукой по Великому каналу. Прикусив губу, Ирен кричит что-то прямо в стекла веранды, а потом они вместе бегут по овсяному полю, тяжелые, напитанные росой колосья хлещут по бедрам. Запыхавшись, они наконец добираются до железной дороги, рельсы поблескивают на солнце, ворочаясь перед пробуждением.

Вот тут, точно тут, говорит она. Легкие работают вовсю, она задыхается, и он приобнимает ее. Она смотрит ему в глаза — серьезная, бледная, напряженная, как струна. Они поднимаются вверх по маслянистой щебенке. Лес смыкает челюсти вокруг железной дороги.

Прямо здесь, произносит она и замедляет шаг. Они отходят от путей, шагают плечом к плечу, медленно и торжественно, как будто на похоронной процессии. Затаив дыхание, останавливаются у каждого куста, но за ветками их не ожидает ничего, кроме утреннего света. Наконец лес жестоко отбрасывает в сторону, и по обе стороны от путей начинаются поля. Они стоят у опушки леса и смотрят на железную дорогу, которая линейкой рассекает насыпь. Серая протоптанная тропинка игриво петляет, уходя в поля, и упирается в остановку, поднятую на сваях рядом с путями. Солнце плюется в окна, а потом протирает их пыльным носовым платком.

Мне все приснилось, растерянно произносит она в никуда. Мне все приснилось, кричит она и бросается ему на шею. Значит, и у меня все в порядке, думает он, пытаясь обрадоваться. Но в груди напрягается какая-то странная мышца, и он замечает, что обрадоваться не удается. Он замечает, что шел по лесу всю ночь, брюки насквозь промокли, лицо исцарапано ветками, а запасного выхода как не было, так и нет. Так нечестно, вот засада, думает он, и ему становится холодно.

Но она прижимается к нему, все еще ничего не замечая. Случайно касается рукой ранца у него за плечами, и на секунду замок на клетке внутри нее издает скрежет, а сама клетка содрогается. Возьми да выпусти ее, шепчет она, глядя ему через плечо, чувствуя, как по жилам, словно алкоголь, растекается приятная усталость. Он отталкивает девушку и сердито топает в сторону остановки. Она растерянно садится на камень и снимает насквозь промокшие чулки.

Не проходит и пяти минут, как он возвращается, и она с удивлением смотрит, как он со всех ног бежит к ней. Наверное, что-то случилось, думает она, и ей становится немножко страшно, совсем немножко страшно. Он подходит ближе, и она видит, что от возбуждения на его щеках расцветают огненные цветы. Он подходит еще ближе, и она видит, что и глаза горят огнем, но при этом смотрят в одну точку невидящим взглядом. Он останавливается прямо перед ней и смотрит на нее сверху вниз, но она знает, что на самом деле он ее не видит. И все же ее удивляет его странная сдержанность, когда он очень тихо говорит ей: