Учебник выживания для неприспособленных - Гунциг Томас - Страница 1

Томас Гунциг

Учебник выживания для неприспособленных

Thomas Gunzig

Manuel de survie à l’usage des incapables

© Editions Au Diable Vauvert — 2015

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

© ИД «Текст», издание на русском языке, 2020

Часть первая

Вольф смотрел на темную воду, в которой плавали, сталкиваясь, куски льда.

Он не думал ни о чем, кроме холодного ветра, хлеставшего лицо. Боли он не чувствовал, и это был плохой знак: это значило, что верхние слои кожи обморожены, это значило, что они все равно что обожжены и боль придет позже, вечером, разумеется, он не сможет уснуть, а все, что в его силах сделать, — поклянчить аспирин у норвежца с соседней койки.

На этом корабле Вольф был самым из всех неопытным. Остальные матросы уже прошли этот путь не единожды: отплывали из Ирландии на промышленном китобойном гиганте, плыли на северо-восток, в сторону Исландии, и, миновав остров Ян-Майен, направлялись к Шпицбергену. А оттуда — в открытые полярные воды, единственное место на Земле, где, в силу соглашений, заключенных Международной китобойной комиссией, Всемирной организацией торговли и юристами Всемирной организации интеллектуальной собственности, экипаж мог ожидать встречи с китом и имел право загарпунить его.

Само собой разумеется, беда была в том, что киты в этих местах не встречались уже больше пятидесяти лет. Так что китобойным флотилиям оставалось ловить снежных крабов. Это не так прибыльно, зато разрешено. Крабы — дело хорошее. Каждый из них, выуженный из темных и безмолвных морских глубин, будет продан в шикарные рестораны Европы, Азии и Америки и разделан пальцами бизнесменов, бизнесвумен, глав правительств, звезд экрана и эскорт-герлз из Словакии… Крабы шли хорошо, но кит… Вот на чем озолотились бы те, кто его поймает. За настоящего кита инвестиционные фонды, такие, как «Техас Пасифик Груп» и «Колберг Крэвис Робертс и Ко», сулили астрономические суммы. Это нигде не было записано, объявлений никто не давал, но есть вещи, которые все знают, есть бесспорные очевидности, вроде, например, того факта, что, перед тем как выйти на палубу китобойного судна, где гуляет ветер со скоростью тридцать километров в час, надо смазать кожу вазелином, иначе рискуешь обморозить щеки уже в конце первого часа первого дня путины.

Вольф смотрел, как трое парней машут бейсбольными битами, сбивая лед, который намерз на тросах ночью. Его часы показывали 8:20, оставалось еще десять минут до смены. Он поднял глаза и за толстыми плексигласовыми окнами рубки скорее угадал, чем увидел силуэт капитана. Он не понимал, как можно продержаться на этой работе так долго. Большинство людей, нанимавшихся на суда, работали год-два. По истечении этого срока они были слишком вымотаны физически и морально условиями работы, а бывало, теряли палец или даже руку в лебедке. Но капитан — тот ходил в море двадцать лет.

Двадцать лет и ни одного кита.

А ведь кит мог бы стать его пропуском на выход. Поймать кита — это значило бы уютный домик и хорошую пенсию где-нибудь в теплых краях.

Поймайте кита, и будет вам счастье.

На судне постоянно царил шум: хриплое гудение моторов, металлическое клацанье тросов о корпус, хрустальный звон льдин, стукавшихся о нос, и влажный плеск пены, опадавшей по обе стороны корабля. Настоящая какофония, вынуждавшая всех говорить громко, очень громко, что еще добавляло шума. Чтобы не рехнуться, некоторые работали с затычками в ушах, другие слушали музыку на китайских МРЗ-плеерах, на которых не предусмотрена регулировка громкости. Вольф же лишь зажимал ладонями уши, крепко, как мог. Становилось почти тихо, и эта тишина позволяла ему немного расслабиться и подумать о чем-то еще, кроме работы.

В ясную погоду он устремлял взгляд на темно-синие воды Ледовитого океана, к самому горизонту. Он пытался раствориться в призрачном свете полярного дня, и ему казалось, что его душа тает в стакане ледяного молока. Это было приятно. Он на миг забывал все, что заставило его наняться на этот корабль, не думал больше о Кати, о ее спящем лице, на которое мог смотреть часами, о ее коже, нежной, как генно-модифицированный хлопок, старательно вытканный на фабричке в Керале. Вольф знал, что эти воспоминания — лишь набор штампов. Он мог бы попытаться вспомнить их жаркие споры о политике, мог бы попытаться вспомнить долгие вечера, когда они ничего не делали, только смотрели по телевизору конкурсы песни, мог бы попытаться вспомнить сложную систему, которую они разработали, чтобы определить, кому мыть посуду. За пять лет он накопил миллион воспоминаний, но его любимыми были лицо Кати, когда она спала, и ее нежная кожа. Эти воспоминания казались так добротно отформатированными, что Вольф задумывался порой, не были ли они картинками из какого-нибудь рекламного ролика. Впрочем, не важно, ведь эти воспоминания позволяли ему воспарить на несколько минут в заиндевевшем воздухе и, главное, эти воспоминания прогоняли все другие.

Особенно плохие.

Часы уже показывали 8:29. Он увидел, что те трое заканчивают сбивать лед и косятся на него. Ему со второй командой предстояло принять смену: поднять десяток ящиков с кубометром крабов каждый, выгрузить все на палубу для дальнейшей сортировки и, самое трудное, не потерять в этой операции палец или глаз. Вольф вздохнул, у него еще не было привычки, и мышцы рук болели после нескольких дней работы. Но хуже всего ладони, ободранные почти до мяса. Под толстыми рабочими рукавицами пришлось обмотать их полосками ткани, вырезанными из футболки. Он надеялся, что это послужит защитой и позволит ему продержаться день.

Он шел к зоне разгрузки, как вдруг свисток пронесся, словно пуля, сквозь все шумовые помехи. Двое матросов, которые собирались спуститься в кубрик, подняли глаза к рубке. Капитан вышел и стоял, уставившись на правый борт. Несколько человек на палубе повернули головы.

Сначала никто ничего не увидел. Вода, лед, белесое отражение белесого неба. Потом в двух-трех сотнях метров на поверхности воды образовалась темная воронка, и следом взметнулся столб пенных брызг.

Многократно усиленный голос капитана зазвучал над палубой. Он орал что есть мочи в мегафон капитанского мостика, держа его двумя руками:

— Кит! Справа по борту!

С минуту все были в ступоре, никто ничего не делал. Матросы ночной смены высыпали из кубрика с опухшими со сна лицами. Потом, так, будто это упражнение не раз отрепетировано, все заняли свои места. А те, кому, как Вольфу, нечего делать, остались на палубе, чтобы посмотреть, как это произойдет.

Один из самых старых матросов, коренастый немец, с виду такой же нечувствительный к ветру и холоду, как банка пепси, побежал на нос корабля и снял брезент, накрывавший гарпунную пушку. Он поводил стволом во все стороны и сделал знак капитану. Корабль резко развернулся, с глухим ударом разбив волну, и люди, собравшиеся на палубе, едва не посыпались в воду.

Без особой на то необходимости, но движимые чувством солидарности с немецким коллегой, которому светила, ни много ни мало, кульминация его карьеры, еще двое старых матросов встали рядом с ним. Все трое переглянулись, словно желая удостовериться, что это не сон, и, как весь экипаж, повернулись к носу корабля.